«Драть с жильцов возможный максимум»

27 августа 1916 года император Николай II утвердил положение Совета министров «О воспрещении повышать цены на жилые помещения», которое должно было остановить безудержный рост стоимости аренды. Однако строгость установленных ограничений, как обычно, компенсировалась их неисполнением. Ведь владельцы жилья издавна проторили пути обхода законоположений, регулировавших их отношения с квартиросъемщиками.

«И не претендовали на удобства»

Пушкин, Лермонтов, Островский родились в Москве в съемных квартирах. Отец А. С. Пушкина снимал жилье у коллежского регистратора И. В. Скворцова в Немецкой слободе. Родители М. Ю. Лермонтова нанимали квартиру в особняке генерал-майора Ф. Н. Толя у Красных Ворот. Отец А. Н. Островского арендовал часть дома дьякона Никифора Максимова в Замоскворечье… Большие деньги в России всегда циркулировали в столицах. И те, кто желал улучшить свое материальное положение, волей-неволей были вынуждены искать себе службу и жилье в Санкт-Петербурге и Москве: кто — дом или квартиру, кто — комнату или койку. А потому столичная недвижимость всегда была востребована и приносила приличный доход ее владельцам. Описывая экономическое состояние послепожарной Москвы, статистик В. П. Андросов отмечал в 1832 году:

«Многие дома, не только большие, но даже посредственные, имеют по два и по три флигеля, кроме жилых людских изб. Это особенно заметно в тех частях города, где отдача в наем доставляет значительные и верные доходы: в Тверской, Арбатской, Пятницкой, Якиманской; или в которых есть различные промышленные заведения: в Лефортовской, Таганской и Новинской. Флигелей сих, которые справедливо можно назвать другими домами, 2324 больших… С течением времени число малых домов в Москве приметно уменьшается. Всякий, кто только сколько-нибудь в состоянии, старается выстроить дом побольше для найма».

К началу 1830-х годов в Первопрестольной было 9842 строения: 3127 каменных и 6715 деревянных. 3242 дома принадлежали чиновникам и чиновницам, 2165 — купцам и купчихам, 941 — духовным лицам, 1990 — мещанам, у цеховых и их жен было 300 домов, у ямщиков и их жен — 386, 35 домов принадлежали иностранцам, 105 — солдатам, 176 — крестьянам, не имеющим еще звания, или разночинцам; остальные здания принадлежали правительству, церквям, монастырям и разным обществам.

На Пречистенке совершенно отдельный домик госпожи Баскаковой, гнусной наружности, но дешев

Многих домовладельцев сдача этажа, флигеля или комнаты обеспечивала «живыми» рублями, ведь подчас в московских дворянских семьях было изобилие продуктов, доставленных из деревень, но не хватало денег. Известно, что М. И. Римская-Корсакова, которой принадлежал прекрасный особняк на Страстной площади, увековеченный Грибоедовым в «Горе от ума» как дом Фамусова, в 1817 году, нуждаясь в деньгах, сдала его на год графине Бобринской за 12 000 рублей с выплатой всей суммы вперед, а сама прожила это время в «малом доме» в том же дворе.

Аренда более скромных особняков обходилась гораздо дешевле. Мечтавший переехать из Петербурга в любимую Москву Н. А. Карамзин в феврале 1818 года писал главному управляющему Московским архивом коллегии иностранных дел А. Ф. Малиновскому:

«Ждем лета, чтобы собираться в Москву. Не имеете ли в виду дома, который бы мы могли нанять, около половины июля, тысячи за три или поболее?»

Иногда домовладельцы-помещики не возвращались из деревень на зиму в Москву и сдавали свои особнячки, как правило, семьям, имевшим дочерей на выданье. М. Е. Салтыков-Щедрин описал в «Пошехонской старине» такую зимовку на Арбате:

«Переулки были сплошь застроены небольшими деревянными домами, принадлежавшими дворянам средней руки… Некоторые из владельцев почему-нибудь оставались на зиму в деревнях и отдавали свои дома желающим, со всей обстановкой. Это были особнячки, из которых редкий заключал в себе более семи-восьми комнат. В числе последних только две-три "чистых" комнаты были довольно просторны; остальные можно было, в полном смысле слова, назвать клетушками. Парадное крыльцо выходило в тесный и загроможденный службами двор, в который въезжали с улицы через деревянные ворота. О роскошной и даже просто удобной обстановке нечего было и думать, да и мы — тоже дворяне средней руки — и не претендовали на удобства. Мебель большею частью была сборная, старая, покрытая засиженной кожей или рваной волосяной материей.

В этом крохотном помещении, в спертой, насыщенной миазмами атмосфере (о вентиляции не было и помина, и воздух освежался только во время топки печей), ютилась дворянская семья, часто довольно многочисленная. Спали везде — и на диванах, и вповалку на полу, потому что кроватей при доме сдавалось мало, а какие были, те назначались для старших. Прислуга и дневала и ночевала на ларях, в таких миниатюрных конурках, что можно было только дивиться, каким образом такая масса народа там размещается».

Известно, сколько стоило арендовать такой крохотный домик в середине XIX века. Поэт и публицист И. С. Аксаков в 1851 году искал для родителей жилье в Москве. В одном из писем он сообщал им о результатах:

«На Пречистенке в Еропкинском переулке к Остоженке совершенно отдельный домик госпожи Баскаковой, гнусной наружности, но дешев, т. е. 800 рублей ассигнациями в год: внутри довольно еще чисто, комнаты крошечные (всего 6), может быть, вам удастся что-нибудь из них сочинить».

Если дом или этаж сдавался родственникам или знакомым, то обычно никакого письменного договора не заключали. Но если наниматели были чужими людьми, то в контракт заносилось все до мельчайших подробностей: количество люстр, размер зеркал, перечислялась мебель и описывалась ее обивка. В одном из договоров 1846 года указывалось, что окна в нанимаемых покоях «с зимними и летними переплетами, на которых задвижки и крючки железные, затворы изнутри столярные филенчатые, сзади их крючки также железные». Про двери говорилось, что створчатые «с медными замками и задвижками, а одна одинокая с железным замком». Записано, что у голландских изразцовых печей «дверцы печные и трубные все медные; вьюшки и крышки чугунные, а у русской заслонки железные, вьюшки и крышки глиняные; на кухне очаг, с чугунною плитою и со всем прибором; под лестницею погреб с железною на дверях накладкою; против покоев сарай с воротами и конюшня, у которых засов и пробой железные; все в лучшем состоянии и прочности». И наниматель обещал:

«При выезде моем из сего дома сдать все покои, а в них полы, печи, окна, стекла, затворы, подоконки, петли, двери, перегородки, замки, задвижки, крючки, зимние и летние переплеты, заслонки, дверцы, кольцы, карнизы, стены, все в целости и исправности, а если что из того разбито, поломано, испорчено и утрачено будет, то за все то заплатить мне по оценке или все то исправить на мой счет по-прежнему».

«Очень скромные и весьма невзрачные»

Если же у желающего жить и работать в Москве иногороднего холостяка было трудно с деньгами, он нанимал себе комнату или угол у тех, кто сам снимал неказистое помещение у хозяев. В. Г. Белинский, исключенный из Московского университета, лишился места в студенческом общежитии и, скрывая это от родителей, в начале 1830-х годов перебивался случайными заработками, поэтому он мог позволить себе только такой неудобный вариант. Писатель И. И. Лажечников, бывший в те годы директором училищ Тверской губернии, приехав в Москву, навестил своего знакомого юного критика и потом с ужасом вспоминал увиденное:

«Белинский квартировал в бельэтаже (слово это было подчеркнуто в его адресе), в каком-то переулке между Трубой и Петровкой. Красив же был его бельэтаж! Внизу жили и работали кузнецы. Пробраться к нему надо было по грязной лестнице; рядом с его каморкой была прачечная, из которой беспрестанно неслись к нему испарения мокрого белья и вонючего мыла. Каково было дышать этим воздухом, особенно ему, со слабой грудью! Каково было слышать за дверями упоительную беседу прачек и под собой стукотню от молотов русских циклопов, если не подземных, то подпольных! Не говорю о беднейшей обстановке его комнаты, не запертой (хотя я не застал хозяина дома), потому что в ней нечего было украсть. Прислуги никакой; он ел, вероятно, то, что ели его соседки. Сердце мое облилось кровью… Я спешил бежать от смраду испарений, обхвативших меня».

В 1834 году В. Г. Белинский получил частные уроки в нескольких семьях — на 64 рубля в месяц — и смог позволить себе отдельную комнату с мебелью в приличном доме, «со столом и чаем», за 40 рублей в месяц. Профессорам Московского университета, не пользовавшимся служебным жильем, на год выдавали в это время 500–800 рублей квартирных денег.

Ну, слыханное ли дело, чтобы благородные люди, обыватели Москвы, нанимали квартиры в трактирах или жили в меблированных помещениях

К середине века для холостяков самого разного достатка в Москве, а особенно в деловом Петербурге, появилось много меблированных комнат на любой вкус и кошелек. Владея большой квартирой, какая-нибудь вдова чиновника или состарившаяся актриса превращали ее в мини-отель. Многие содержательницы меблированных комнат предлагали жильцам и полный пансион. Писательница А. И. Ишимова рассказала об одном из таких заведений, существовавших в Москве в 1840-е годы:

«У мадам Делаво…каждое отделение квартиры состоит из двух больших, высоких и чистых комнат: спальни и гостиной. Белье, мебель, услуга, стол, все это в порядке, чистоте и хорошем устройстве. За каждую такую отдельную квартирку платится 30 руб. в неделю… Если кому из жильцов ее не угодно ходить обедать к ее собственному столу, тот может и не увидеться никогда с другими, живущими у ней».

Этот вариант был не из дешевых. Для сравнения можно привести воспоминания писателя Н. А. Лейкина, родившегося в 1841 году в Петербурге:

«Мы жили… на Владимирской, в квартире о 6 комнатах, в четвертом этаже, во дворе и платили за эту квартиру 30 рублей в месяц без дров. Осталось у меня в памяти, что говорили о дороговизне квартиры…»

Отец Лейкина работал приказчиком в кладовой с иностранными товарами в Гостином Дворе и получал 100 рублей в месяц.

Более демократичное холостяцкое жилье в Москве представляли собой меблированные комнаты в доме купца Челышева на Театральной площади — «челыши». Там селились прежде всего своекоштные студенты университета, экономя таким образом на извозчиках.

Столичные путеводители подсказывали:

«Обойдется выгоднее искать меблированную комнату у частных лиц. Их можно найти без особенного труда на каждой улице, само собою разумеется, по разным ценам, смотря по тем удобствам, которые наниматель желает иметь,— есть очень роскошные и комфортабельные, есть очень скромные и весьма невзрачные».

Е. П. Янькова, правнучка историка В. Н. Татищева, помнившая допожарную дворянскую Москву, узнав о плодящихся как грибы «меблирашках», возмущалась:

«Что по-нашему за срам и стыд считали — теперь нипочем. Ну, слыханное ли дело, чтобы благородные люди, обыватели Москвы, нанимали квартиры в трактирах или жили в меблированных помещениях. Бог знает с кем стена об стену?»

«С их неизменными прелестями»

В 1860-е годы меблированных комнат с подачей обедов стало в обеих столицах так много, что это сказалось на доходах трактирщиков, и те добились обложения новых конкурентов трактирным налогом. От него освобождались лишь хозяева мелких заведений, сдававшие в наем не более шести комнат.

Желавшие же заработать на «жилищной нужде» бросились лихорадочно надстраивать имевшиеся постройки и лепить неказистые дома «для дохода» — с минимальной себестоимостью.

«Открытия и изобретения нашего времени до того усовершенствованы, что было бы очень странно думать, что в столицах могут быть сырые и душные жилища. А между тем, их очень много,— критиковали новострой архитекторы Скрябучинский и Кашенцов,— к числу неряшества домохозяев, нового повода к болезням квартирантов и стыду многих архитекторов, наши помещения неудобны тем еще, что ретирады часто помещаются близ самых дверей входа в квартиры, чем заражается воздух и распространяется постоянная духота в сенях».

О специфическом запахе в недорогих меблированных комнатах не писал тогда только ленивый. А. И. Левитов, писатель-народник, поживший в меблирашках и в Москве, и в Петербурге, часто рассказывал о них в своих произведениях:

«И рад бы сказать, что по этой залитой помоями, расшатанной и без церемонии завешанной разным бельем лестнице… можно ходить людям,— но для этого нужно быть самым наглым лжецом. Хозяин знал, для кого он строил свой дом, и потому предоставил владимирским плотникам полную волю гондобить его, как Господь Бог положит им на сердце… Про длинный коридор комнат тоже не могу сказать ничего особенно приятного. Темен он был, как ад, а кобель Бжебжицкого и соседство кухни, пропитанной своеобразным запахом щей и лукерьиной постели, покрытой ее шубой из кислой овчины, сделали его до того вонючим, что свежий человек ни под каким видом не выносил его духоты более пяти минут».

В 1896 году врачи петербургской полиции констатировали, что в городе нет ни одной свободной квартиры

И герой одного из рассказов К. М. Станюковича был недоволен жизнью в «комнатах снебилью»:

«Мне окончательно опротивела жизнь в меблированных комнатах с их неизменными прелестями: каким-то одним им свойственным прокислым запахом, постоянной сутолокой, звонками, хлопаньем дверей, шмыганьем горничных, вечно стремящихся в булочную или лавочку и ежеминутно вскрикивающих: "сейчас", "подаю", "несу", "да не разорваться же мне" и т. п., с присущим каждой меблированной квартире, непременным "беспокойным жильцом"».

Беспокойные жильцы были разного сорта: пьяницы, музыканты, ловеласы, революционеры… По вине последних у содержателей меблированных комнат возникли серьезные трудности. После ареста нескольких тысяч пропагандистов, ходивших в 1870-е годы «в народ», и в результате следствия по делу 193 народников, растянувшегося на три с половиной года, обнаружилось, что в нескольких городах возникло около 40 революционных кружков. В съемных квартирах и комнатах происходили встречи заговорщиков, печатались прокламации и листовки. И после нескольких покушений на представителей власти в Петербурге и Киеве в 1878 году были срочно выработаны «Правила для содержателей квартир, в коих отдаются в наймы комнаты с мебелью».

Отныне во всех крупных городах все желающие заниматься этим бизнесом были обязаны обращаться к местному обер-полицмейстеру или военному губернатору. А он решал, выдавать ли свидетельство на право содержать такую квартиру. «Лица, подвергнутые по судебному приговору заключению в тюрьме или более тяжкому наказанию, а равно состоящие под надзором полиции, не могут быть содержателями меблированных комнат»,— говорилось в документе.

Хозяева заведений были обязаны записывать в специальную книгу фамилии и паспортные данные всех постояльцев и их гостей и по первому требованию полиции предъявлять ее. Все общие помещения и свободные от постояльцев комнаты в любое время дня и ночи должны были быть «открыты для надзора полиции».

Ирония судьбы заключалась в том, что без революций и экспроприаций в 1880-е годы в меблированных комнатах больших городов по доброй воле очутились некоторые бывшие помещики, продавшие «вишневые сады» и «дворянские гнезда» и решившие доживать свой век в этих предтечах коммуналок.

«В те годы,— писал В. А. Гиляровский о комнатах над трактиром Гусенкова в Москве на Лубянке,— население меблирашек являлось не чем иным, как умирающей в городской обстановке помещичьей, степной усадьбой… Нравилось здесь тихое, безмятежное житье и безответная прислуга, державшая старые холопские традиции и по своему честная».

В 1880-е годы меблированные комнаты делились на три разряда. О заведениях первого разряда московские путеводители сообщали:

«Дорогие, но чрезвычайно приличные. Комната помесячно от 40–150 р. Обед не менее 30 р. Вино здесь не продается. Прислуживают большей частью лакеи. От обеда можно отказаться, хотя лучше предпочесть этот обед, нежели ресторационный, который обходится всегда дороже».

К первому разряду относились: заведение Варгина — напротив дома генерал-губернатора, Азанчевской — на Средней Кисловке, Олениной — в Леонтьевском переулке.

Комнаты второго разряда стоили 15–60 руб. в месяц, стол — от 15 руб. «Прислуживают,— говорит путеводитель,— большею частью женщины». К ним относились заведения Толмачева, Ечкиной, Руднева, Гурьева, Билло, Грининг, Базилевского, Скворцова, Андреева и «Лувр».

«3-го разряда удобны для военных, студентов, чиновников и т. д. Комнаты от 10–25 руб. в месяц. Стол начиная с 10 руб.» — Савостьянова, Снегирева, Куликова, Семенова, Соколова. Насколько они были удобны, можно догадываться по прозвищам, которые давались им их обитателями — «медвежьи номера», «волчьи норы».

По переписи 1882 года в Москве было 332 меблированных заведения, в которых проживало 13 845 человек. В 5101 квартире сдавались углы, и размещалось там 57 512 человек. Без подселения жили 469 135 москвичей в 61 980 квартирах.

Измученный в 1880-е годы поисками квартир, общением с домовладельцами и переездами из одного района Москвы в другой, А. П. Чехов решился купить дом в Подмосковье и в 1892 году делился радостью с издателем А. С. Сувориным:

«Если бы вы знали, как приятно не платить за квартиру и с каким удовольствием я вчера уезжал из Москвы!»

В Петербурге в 1890-е годы было 715 заведений с меблированными комнатами и около 15 000 квартир с углами. «Содержать себя квартирою» стало очень распространенным «малым бизнесом». Предприимчивая женщина нанимала помещение из двух комнат и кухни за 25–30 рублей в месяц и вселяла туда 15 человек, обязываясь отапливать квартиру. Плиту на кухне топили вскладчину те, кому она была нужна для приготовления пищи или стирки. В среднем жилец платил 3 рубля в месяц. В итоге квартира приносила 10–12 рублей — столько можно было заработать на фабрике и еще меньше прачкой. С 1890 по 1900 год цена аренды мелких квартир в Северной столице увеличилась на 30%, тогда как 6–10-комнатные подорожали на 14%.

В 1896 году врачи петербургской полиции констатировали, что в городе нет ни одной свободной квартиры.

«Полный переворот в жилищных отношениях»

Строительство новых домов в обеих столицах не успевало за ростом населения. Так, с 1900 по 1906 год в Петербурге число квартир выросло на 15%, а население — на 17%; в Москве с 1907 по 1912 год число квартир увеличилось на 8%, а население — на 16%.

«В центральных частях в старых домах даже за высокую плату нельзя получить квартиру, отвечающую примитивным условиям гигиены и комфорта в культурном значении этих понятий»,— писал инженер Ф. Е. Енакиев, один из авторов проекта крупномасштабной реконструкции Петербурга.

А старший врач петербургской полиции И. Еремеев подтверждал:

«Казалось бы, что большие квартиры, за которые платят теперь от 2000 до 5000 р. в год, должны были быть удовлетворительными в гигиеническом и строительном отношении, но в действительности они далеки от этого; начиная с того, что парадные лестницы с улицы, ведущие в упомянутые квартиры, находящиеся преимущественно в 1, 2 и 3 этажах лицевых корпусов, хотя с внешней стороны довольно красивы, украшены цветами и устланы коврами, тем не менее они не вполне удовлетворительны, так как стены и потолки лестниц бывают покрыты пылью и нечасто ремонтируются; нельзя не сказать, что в таких квартирах только парадные комнаты с окнами, выходящими на улицу, более или менее хороши; комнаты же с окнами на двор, по своему устройству и расположению, часто уступают даже комнатам мелких квартир… Даже в больших, довольно благоустроенных домах, с водяным и паровым отоплением в квартирах, где печи совершенно отсутствуют, никаких рациональных приспособлений для вентиляции не имеется».

На очереди составлен, а отчасти проведен в жизнь план отмены всякой квартирной платы для рабочих

Узкие коридоры, скверно устроенные кухни, крысы, мыши, тараканы и клопы — все это было и в дорогих квартирах начала XX века. Но переселяться в пригороды никто не спешил.

Публицист П. Г. Мижуев, сравнивая решение квартирного вопроса в Англии и России перед Первой мировой войной, отмечал:

«Те, которые, быть может, уже под старость, располагают суммой в 20 000–30 000 рублей на покупку дома, скажем, где-нибудь под Лондоном. Англичане ведь стремятся именно к этому: они не любят жить в квартирах многоэтажных домов. Мы живем совершенно иначе, и у нас, по крайней мере, в Петрограде или Москве люди, располагающие указанной суммой или могущие внести хотя бы половину ее с обязательством постепенной выплаты остальных денег, нередко покупают себе в последнее время так называемые у нас собственные квартиры, т. е. более или менее значительные ящики в тех же обычных наших домах-казармах. Главным, если не единственным, преимуществом такого рода квартиры, можно считать разве лишь освобождение от произвола домохозяев, не стесняющихся у нас, вообще говоря, драть с жильцов возможный максимум, увеличивающих плату за свои квартиры буквально из года в год и часто уклоняющихся в то же время в видах "свободы действий" от заключения хотя бы даже двухгодичных контрактов».

С началом Первой мировой войны жилищный кризис катастрофически обострился.

«С конца лета 1915 года… волны беженцев заливают Россию,— писал юрист В. Н. Гурский,— и особенно Москву, как центр торговой и промышленной жизни страны… Не будет преувеличением, если сказать, что квартирные цены росли не по дням, а по часам, ибо каждый новый поезд, вливавший в Москву новые толпы беженцев, порождал все новое увеличение арендной платы. Помещений сразу не оказалось уже в первые дни, предложение совершенно приостановилось, а спрос продолжал расти со дня на день, с часу на час, и кризис обнаружился во всем своем стихийном масштабе. Начинается настоящая ярмарка, конкуренция обостряется до крайности, домовладельцы, имеющие возможность сдавать свободные квартиры целым десяткам чуть ли не дерущихся претендентов, быстро учитывают положение, устраивая форменные аукционы по сдаче квартир».

Лишь 27 августа 1916 года император Николай II утвердил долгожданное положение Совета министров «О воспрещении повышать цены на жилые помещения». Учитывая дороговизну военного времени, домовладельцу разрешалось повысить плату за жилье, существовавшую до 19 июля 1914 года, но не более чем на 10%.

Однако правительство не возлагало на принятое решение больших надежд. Еще во время обсуждения положения министр юстиции тайный советник А. А. Макаров считал, что наемная плата за недорогие помещения, занимаемые небогатыми людьми, в столицах не должна превышать 2400 рублей в год, без отопления. (До войны средняя цена 3–4-комнатных квартир была 400–1000 рублей в год, в зависимости от их расположения.)

Но за помещения, никогда не сдававшиеся, можно было назначать какие угодно цены. А в стоимость аренды квартир большего размера можно было вкладывать выдуманные цены на топливо, услуги дворников и рабочих. К тому же контрактов по-прежнему почти никто не заключал, и доказать, по какой цене снималось жилье, квартирант не мог. В итоге, как писала газета «Русские ведомости» о новом законоположении, «защита интересов квартиронанимателей свелась к добрым пожеланиям».

После Октябрьской революции случился, по словам редактора газеты «Правда» Н. И. Бухарина, «полный переворот в жилищных отношениях».

«Советская власть,— говорилось в его "Азбуке коммунизма",— приступила к национализации буржуазных домов, отменила долги рабочих за квартиру в одних случаях, понизила ее в других. Мало этого. На очереди составлен, а отчасти проведен в жизнь план отмены всякой квартирной платы для рабочих, живущих в национализированных домах. Затем в наиболее крупных городах началось систематическое переселение рабочих из подвальных помещений, полуразрушенных домов и нездоровых кварталов в буржуазные особняки и огромные дома центральных кварталов. Кроме того, началось систематическое снабжение рабочих мебелью и всеми предметами домашнего обихода».

Действительно, в Москве 4000 крупных домов с населением 800 000 человек и доходом каждого дома в 9000 рублей были муниципализированы и отданы рабочим. Многие рабочие после этого могли переселиться из переуплотненных и антисанитарных квартир.

«Но мера эта имела и обратную сторону медали,— писал директор Московского коммунального музея П. В. Сытин.— Во-первых, рабочие не имели средств на содержание домов: установленная в связи с их заработком плата за квартиры не покрывала самых необходимых расходов и в 1919 году была совершенно отменена. Дома же, не ремонтировавшиеся с 1914 года и более ранних годов, стали катастрофически разрушаться и выбывать из строя. Во-вторых, непривычка жить в больших квартирах с общими местами пользования, отсутствие топлива для центрального отопления, неисправность водопровода и канализации и проч. разрушающе влияли на отдельные квартиры, взрывали многие дома изнутри — в буквальном (пожары) и переносном смысле этого слова. Деревянные же дома на окраинах десятками разбирались на топливо… Жилищный кризис увеличился еще вследствие переезда из Петрограда в Москву правительства, занявшего под канцелярии и служебные помещения самые большие и многоквартирные дома в городе».

Так что отречься от старого мира в квартирном вопросе не удалось ни в первые послереволюционные годы, ни многие десятилетия спустя.

Светлана Кузнецова