Новые книги

Наталья Венкстерн «Аничкина революция»

Драматург Наталья Венкстерн происходила из знаменитого дворянского рода, но, как ни странно, сделала довольно успешную карьеру в советском театре. Несколько десятилетий она перерабатывала для постановки произведения русской и иностранной классики, писала благонамеренные исторические пьесы, повести о французской революции — в общем, была фигурой достойно-неприметной. Помнят ее сейчас главным образом как подругу Михаила Булгакова. Всего один факт создает диссонанс с этой скромной репутацией: вышедший в 1928 году роман Венкстерн был немедленно запрещен цензурой. Второе издание «Аничкиной революции» появилось только спустя 90 лет — в посвященной забытым русским писательницам серии «?», недавно запущенной издательством Common place.

Первая часть романа представляет собой нечто вроде злой пародии на Лидию Чарскую — язвительное описание быта институток конца 1910-х. Главная героиня, Аничка,— невинно-наивное комическое создание и предмет всеобщего обожания. Незаконнорожденная дочь влиятельного лица по прозванию господин Крокусов, она обитает в московском институте для благородных девиц и мечтает о сказочной любви. Затем случается одна революция за другой. Параллельно разворачивается сексуальное созревание девушки. Все эти перемены не несут с собой ничего хорошего, а несут распад, предательства, разочарования и всякую гниль.

Венкстерн с наслаждением описывает деградацию «бывших». Но такую же брезгливость вызывают у нее и лицемерно перековывающаяся интеллигенция, и бездарная советская бюрократия, и новые хозяева жизни (бывшая прислуга, распоряжающаяся институтским хозяйством). Приятных персонажей здесь нет, и прекраснодушная Аничка — существо тоже достаточно гнусное.

Обычно считается, что «Аничкину революцию» запретили за чрезмерный эротизм. Хотя время это особенно пуританским не было, в раннесоветской классике есть много вещей гораздо более смелых. Откровенной сексуальности в романе Венкстерн не так уж и много, но весь он пропитан сладостной декадентской порочностью. Умолчания и намеки создают здесь такую томительно-зловещую атмосферу, какой не добиться самыми откровенными сценами. Но дело скорее в другом.

На конец 1920-х приходится расцвет литературы, описывающей новый мир глазами старых людей — иногда застывающих в своей косности, иногда — мучительно меняющихся, признающих правоту и силу революции. Выходят «Зависть», «12 стульев», «Козлиная песнь» и десятки книг, варьирующих эти мотивы. Казалось бы, «Аничкина революция» вписывается в эту линию. Однако попутническую формулу классовой перековки Венкстерн использует как чистую условность, едва прикрывающую бесстыдный гиньоль. Последние абзацы о том, как «трудно и больно меняться», выглядят пустым жанровым штампом — чем-то вроде «жили они долго и счастливо».

В книге Венкстерн нет ни сомнения в праведности революции, ни упрека ей. Вопрос о правде времени вообще не стоит. Никакие изменения к лучшему невозможны. История закручивает человека в вихре гадостей. Все его нутро во время этой тряски превращается в противную кашу.

Вероятно, именно стойкое небрежение главными темами эпохи сделало «Аничкину революцию» произведением не то чтобы крамольным, но до неприличия неуместным в год начала индустриализации. Этот же мрачный дендизм выделяет ее из обильного потока публикуемой последнее время возвращенной раннесоветской литературы, превращает в текст странно-очаровательный во всей его аристократической мизантропии.

Издательство Common place

Катерина Кларк «Петербург, горнило культурной революции»

Еще одна книга, посвященная культуре советских 1920-х. В сущности, «Петербург, горнило культурной революции» составляет дилогию с другой недавно переведенной книгой американского слависта Катерины Кларк «Москва, четвертый Рим». По какой-то причине вторая книга вышла по-русски чуть раньше первой, но порядок их чтения не так уж важен.

Кларк — один из самых значительных исследователей сталинского большого стиля. В этом смысле «Петербург» как бы приквел к ее главным работам. Он посвящен досоветскому и раннесоветскому модернизму, междоусобной борьбе интеллектуалов, группировок и альтернативных вариантов развития русской культуры. А также главному городу, в котором эта борьба разворачивалась, столице бывшей империи, родине русской революции и русского модернизма,— Петербургу-Петрограду-Ленинграду.

Если «высокая» сталинская культура предельно централизована и разговор о ней предполагает линейный нарратив, то 10-е и 20-е — время пестроты и разнообразия. Единый сюжет здесь невозможен. Вместо него в книге — десятки переплетающихся линий и впечатляющий охват феноменов. Вагнерианский массовый театр времен военного коммунизма, борьба за и против джаза, марровское изобретение классовой лингвистики, красный авантюрный роман, ниспровержение и воцарение культа Пушкина, пролетарский поворот в музыке, иконоборчества конструктивизма и традиционализм революционной неоклассики и много всего другого.

Все эти конкурирующие, переплетающиеся, поглощающие, а иногда беспощадно уничтожающие друг друга течения и группы объединяет одна идея: искусство должно оказаться в центре социальной жизни, переучредить ее на новых началах, придумать и помочь обустроить новое и лучшее общество. Несмотря на радикализм и насыщенность революционной риторикой, все они растут из дореволюционной культуры и находят свой конец в сталинизме. Сталинское государство 30-х не только подавляло интеллектуалов, но и внимательно слушало их, делало ставки, инкорпорировало в собственную идеологию их поиски и в итоге выбрало наиболее подходящий для имперской культуры синтез идей предыдущего десятилетия.

«Петербург» Кларк — одно из самых масштабных и амбициозных исследований культуры 20-х. Там, где другие авторы прослеживают историю одной идеи, группы или фигуры, она прочерчивает неожиданные и остроумные связи, делает широкие обобщения, позволяет увидеть хорошо знакомые феномены в новом контексте. С этим достоинством связан и главный ее недостаток: небрежность в отношении отдельных эпизодов. Многие из ее построений кажутся натянутыми или поверхностными. Отдельные тексты и авторы будто бы насильно втиснуты в сетку, которой требуют увеличенный масштаб и пристрастие автора к бинарным оппозициям: центробежность и центростремительность, текст и звук, личность и масса. Кларк выявляет главные противоречия эпохи, но полностью игнорирует столь важные для искусства 20-х полутона.

Издательство НЛО
Перевод Владимир Макаров

Дэниел Клоуз «Уилсон»

Дэниел Клоуз известен как автор «Призрачного мира» — печального комикса о похождениях двух циничных старшеклассниц (в России знают скорее экранизацию Терри Цвигоффа со Скарлетт Йоханссон и Стивом Бушеми). «Уилсон» написан в той же саркастической манере, но еще более отчаянно. Это тоже книга о тщете перемен, но если в «Призрачном мире» речь шла о взрослении, то тут — о старении. Главный герой, Уилсон,— лысеющий очкарик за сорок, неудачник, скандалист, мизантроп, бесконечно одинокое существо, разрушающее любые возможности контакта с другими людьми. Большую часть книги Уилсон пристает к незнакомцам с неприятными разговорами. В промежутках он попадает в тюрьму, знакомится с дочерью-подростком, хоронит нескольких близких, но все эти перемены мало влияют на его модус существования. На первый взгляд эта книга очень простая, показательно безыскусная, но мимоходом Коулз совершает с читателем странный и сильный трюк: заставляет его прожить на быстрой перемотке несколько лет с отвратительным персонажем, взывающим к сочувствию и блокирующим его. Жанр требует от читателя эмпатии — и сам же лишает его этого права. Ты волей-неволей вживаешься, узнаешь себя в герое и начинаешь ненавидеть себя вместе с ним.

Издательство Jellyfish Jam
Перевод Дмитрий Безуглов

«Переписка художников с журналом «А-Я»

Крайне любопытный артефакт истории советского неофициального искусства журнал «А-Я», издававшийся с конца 1970-х по середину 1980-х годов в Париже художником Игорем Шелковским на деньги швейцарского бизнесмена Жака Мелконяна, был одним из главных средств выхода московского андерграунда в «большой мир» и одновременно его консолидации — превращения из сети дружеских связей в единое профессиональное поле. Предприятие это было довольно авантюрное: материалы переправлялись украдкой — через дипломатов, западных славистов, друзей-эмигрантов. Таким же образом новые номера оказывались в СССР. Эта огромная книга — два тома, всего 1300 страниц — открывает кухню журнала. Это переписка Шелковского с деятелями московского искусства: Кабаковым, Гройсом, Штейнбергом, Комаром и Меламидом и многими другими. В отличие от многочисленных воспоминаний, лакирующих и монументализующих подполье, здесь — сырая история. Но чтение это, конечно, только для очень преданных поклонников андерграунда.

Издательство НЛО