Мощей Бессмертный

24 июля президент России Владимир Путин приехал в Дом русского зарубежья и встретился с вдовой Александра Исаевича Солженицына Натальей Дмитриевной, которая показала ему музей. Специальный корреспондент “Ъ” Андрей Колесников обращает внимание на то, что не все посетители музея убедились в этот день в его полезности: кому-то он показался гнездом контрреволюции в центре Москвы. Но главное: после этого приезда в честь 80-летия Натальи Солженицыной появилась надежда на то, что Владимир Путин сможет одолеть Владимира Ленина. В том числе и в себе.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Дом русского зарубежья находится на Таганке, рядом с музеем Владимира Высоцкого. Сначала не очень понимаешь, о чем он, этот дом, а потом начинаешь вглядываться.

Но сначала видишь длинный стенд, посвященный исключительно Александру Солженицыну, и это законно: кому, если не ему? И как-то странно видеть музейными вещи, которые этот человек носил еще, кажется, совсем недавно и встречался в них с Владимиром Путиным, которого тут ждали уже три часа, тоже.

Увлеченный человек, замдиректора музея Игорь Домнин, рассказывает, как «Александр Исаевич работал над своим главным трудом»:

— И это был, имейте в виду, не «Архипелаг ГУЛАГ»! На Солженицына иногда все шишки сыплются за этот «Архипелаг»! Но нет, главный его труд — десятитомное «Красное колесо»! И задайте себе вопрос: прочел ли я «Красное колесо»? Кто-то из вас, может быть, и прочел, этого нельзя исключить. Но даже я прочел процентов на 70! Потому что это тяжкий труд!

Я потом спрашивал Игоря Домнина, почему он считает, что «иногда на "Архипелаг ГУЛАГ" сыплются все шишки».

— Да я не считаю! — восклицал он.— Просто откройте интернет и посмотрите! Сыплются! Говорят, что чуть ли не из-за «Архипелага» развалился Советский Союз!

Я подумал, что ведь и в самом деле: не из-за него ли? Но нет: «Красное колесо» и в этом отношении было, видимо, фундаментальнее. И чтобы убедиться в этом, не нужно читать все десять томов. Достаточно, как мы теперь знаем, семи. Притом что «Красное колесо» — неоконченная, как известно, эпопея.

А Игорь Домнин подводит вас уже к следующему экспонату музея: огромному, во всю высоту стены, ковру, на котором выткан Александр Солженицын. На его голове, как в гнезде, ютятся еще две фигурки.

— Кто это? — на всякий случай спрашиваю я.

— А сами как думаете? — насмешливо переспрашивает меня Игорь Домнин.— Ленин и Сталин, конечно! Да, лица сильно искажены, но это же искусство!

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Потом я встречаю автора ковра, азербайджанского художника Таира Салахова, и задаю ему вопрос, точно ли это Ленин и Сталин. Уж больно они азербайджанские.

— Да вы посмотрите! — восклицает художник, которому, между прочим, за 90 лет.— Они же не на голове у него! Это за ним еще один ковер, 1938 года! Они тогда так и выглядели!

Один из них, надо понимать, выглядел так уже в Мавзолее.

Но по крайней мере я понимаю, как на самом-то деле непрост этот двойной ковер. Уж по крайней мере не проще его создателя.

— На день рождения Наталье Дмитриевне был подарен, то есть три дня всего назад! — обрадованно рассказывает Игорь Домнин.— И сразу решили его в музее повесить. Дома-то и стен такой высоты нет…

Мне все хочется спросить, нужен ли такой ковер в таком музее и как бы отнесся к этой идее сам Александр Солженицын, но я отдаю себе отчет в том, что лучше не надо, тем более в такой праздничный день.

А Игорь Домнин уже показывает:

— А вот курточка!.. Это курточка Владимира Владимировича…

Я все-таки вздрагиваю, хотя и не очень удивлен. Хорошо, что Игорь Домнин, дав насладиться паузой, заканчивает:

— Набокова! Поступила в прошлом году! Он ведь знал себе цену, в магазине старался не покупать вещи, ему шили, и с инициалами, да вот же они!..

И мне кажется, что все это правильно: в таком музее должны быть и Александр Солженицын, и Владимир Набоков, и разве можно спорить. Но вот мы поднимаемся на второй этаж, и тут я вижу экспозицию, посвященную первой волне эмиграции, второй, третьей…

— Они все были, как многие ругаются, либералами и ультралибералами,— объясняет Игорь Домнин,— но как только их пароход отчаливал, чувство патриотизма вспыхивало в них с такой силой, какой они никогда в своей жизни не испытывали. Юденич, Деникин… Краснов…

Постойте, думаю я, да ведь это белые генералы, сражавшиеся против красных. Уничтожавшие их. И вот они теперь тут — тоже великие музейные экспонаты.

— Революция…— пожимает плечами Игорь Домнин.— Озверение нации…Полный ужас… Брат на брата.

— Да это какое-то гнездо контры, а не музей,— слышу я шепот за спиной и оборачиваюсь.

Это один телеоператор делится соображениями со своим, кажется, звукоинженером.

— Ну ладно первая волна… Простительно… Но тут же, смотри, герои эмиграции в Израиль! Герои музея!

— Боже,— произносит тем временем Игорь Домнин,— упаси нас потерять свою Родину, чтобы тут какая-то братва правила!

А это он про кого? Я уж, честно говоря, совсем теряюсь.

И наконец обращаю внимание на музейные разделы. «Сны о России». «Так начиналась чужбина». «Изгнание».

И я думаю: а все равно хорошо, что у нас есть музей, который, мне казалось, мог быть только на Брайтон-Бич.

Игорь Домнин показывает знамя кадетского корпуса и сообщает, что это единственное такое знамя и что те, у кого оно оказалось, то есть потомки тех кадетов, категорически отказались отдавать его высокопоставленным сотрудникам Минобороны Украины, приехавшим за ним, потому что это было знамя Сумского кадетского полка. «Это наше!» — сказали потомки. «Как это ваше? — рассердились сотрудники Минобороны.— Сумы же наши!» — «Тогда, когда под этим знаменем воевали, Сумы были не ваши! — возразили им.— Вот когда Сумы опять станут частью России, тогда мы, может, вам и вернем это знамя!»

Так по крайней мере звучит сейчас каноническая героическая музейная версия.

Владимир Путин до сих пор еще не приехал, и я вдруг вижу, как вдоль стенда, где столько вещей и книг ее мужа, медленно в полном одиночестве идет Наталья Солженицына. Мне это кажется странным, потому что в этот день она ведь ни одного мгновения не должна быть одна.

Но она сейчас и не одна.

Владимир Путин наконец приезжает, тоже долго идет вдоль этого стенда и останавливается возле пальто писателя, больше похожего на шинель. Ясно, что он видел его в этой шинели.

Потом президента подводят к ковру, здесь уже стоит Таир Салахов, который приветствует господина Путина:

— Спасибо вам большое! Это мой дар России и вам!

А, все-таки придется делить ковер на троих (Наталью Солженицыну, хоть и непроизнесенную, тоже следует все-таки считать).

На втором этаже я слышу:

— А вот замечательный экспонат генерал Колчак подарил своей сестре…

И вот:

— Мария Федоровна так и не верила в смерть сына, Николая II…

Да должны, должны же быть и такие музеи в нашей стране, убеждаю я себя.

Владимир Путин надолго останавливается только у одного экспоната. Это копия постановления ВЦИК и Совнаркома за подписью Владимира Ульянова (Ленина) о том, что лишаются права российского гражданства лица, пробывшие за границей после издания настоящего постановления больше пяти лет; не получившие советских заграничных паспортов до 1 июня 1922 года; лица, выехавшие из России после 7 ноября 1917 года; лица, добровольно служившие в армиях, сражавшихся против Советской власти…

Президенту России негромко объясняют, что этот акт так никогда и не был публично осужден и что его можно даже до сих пор считать, наверное, действующим. И что из-за этого акта все из этого списка, кто еще жив, хоть и мало их и даже почти уже не осталось, вынуждены в индивидуальном порядке просить у президента вернуть им гражданство России. Если они, конечно, хотят. А они же хотят.

Владимир Путин подзывает Игоря Щеголева, полпреда в Центральном федеральном округе, и еще тише говорит, что вот на это надо обратить внимание-то, потому что если постановление осудить на высшем уровне, то все станет, может быть, проще и можно будет вернуть им гражданство всем сразу.

— Если осудить,— повторяет он.

А я думаю, какой на самом деле властью до сих пор обладает тот, кто делает вид, что просто лежит на Красной площади да и лежит.

И мне страшно.

Андрей Колесников