Экономика смертной казни

Дискуссия о необходимости возвращения смертной казни отражает не столько отношение людей, и в том числе государственных людей, к этой форме наказания преступников, сколько более глобальное понимание обществом того, что такое государство, зачем и кому оно нужно и как в нем должны приниматься решения.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Григорий Калягин, кандидат экономических наук, доцент экономического факультета МГУ имени Ломоносова

И отражение это, честно сказать, не способствует оптимизму. Хотя в оправдание стоит заметить, что даже профессиональные дискуссии на такие животрепещущие темы, как смертная казнь, наркотики или хранение и ношение оружия, время от времени скатываются на уровень «вы все козлы!» (а я/мы д’Артаньян (-ы) соответственно). Аргументация, однако, в профессиональных дискуссиях обычно какая-то присутствует. В споре же отечественных блогеров, политиков и всех остальных про смертную казнь дела с аргументацией обстоят совсем уж безрадостно.

Четыре причины казнить

Вообще говоря, вопрос, который следовало бы поставить в этой дискуссии в первую очередь: «Зачем общество наказывает преступников? Чего и от кого оно хочет добиться?» При этом также следует принимать во внимание, что то, что случилось, уже случилось. Ущерб уже нанесен. Фарш невозможно провернуть назад. И речь может идти только о минимизации будущего ущерба (вернее, будущих издержек, так как помимо собственно ущерба от правонарушения следует принимать во внимание и расходы общества на противодействие преступности).

Экономическая литература предлагает четыре возможных варианта ответа на вопросы из предыдущего абзаца. Первая цель — это сдерживание, то есть «чтобы другим неповадно было». И это, надо сказать, главная цель наказания за подавляющее большинство правонарушений, с точки зрения экономистов (и здравого смысла, хотя нормальная экономическая наука и здравый смысл — это синонимы): существует рынок преступлений, довольно сильно похожий на любой другой рынок, увеличение или сокращение ожидаемого наказания за то или иное правонарушение приведет к установлению нового равновесия с меньшим или большим числом таких преступлений соответственно. В то же время от того, что мы ужесточим наказание для сексуальных маньяков, их число не сократится, хотя и не вырастет. Иными словами, в этом случае мы имеем дело с неэластичной по цене кривой предложения преступлений: маньяки слабо реагируют на стимулы, которые для них создает общество, поэтому главной общественной целью наказания для них становится изоляция.

В целом научный консенсус сейчас таков, что по большому счету сдерживание и изоляция — это две общепризнанные главные общественные цели наказания преступников. Без хотя бы одной из этих целей, грубо говоря, нет смысла и огород городить, то есть наказывать от лица общества кого-то за что-либо. Хотя вспоминают еще про перевоспитание, или, по-английски, rehabilitation (довольно часто), и про возмездие (довольно редко), но эти две цели не обладают легитимностью сдерживания и изоляции. Главная проблема перевоспитания в том, что эта цель противоречит сдерживанию — вспомните героя «Операции Ы», который «Давай, бухти мне, как космические корабли бороздят Большой театр, а я посплю». Кроме того, довольно трудно себе представить массовое перевоспитание преступников в тюрьмах, не только даже отечественных: здесь, скорее, наоборот, для их клиентов имеет место легитимизация преступлений, а также получение новых криминальных связей и навыков. Тюрьмы, скорее, наоборот, производят рецидивистов.

Что же касается возмездия, то если попробовать формализовать соображение, что месть общества какому-то своему члену выглядит (да и звучит) по меньшей мере странно, мы можем предположить, что есть люди, сокращение полезности (и благосостояния) которых увеличивает полезность подавляющего большинства других членов общества. Такие люди действительно есть (я и сам мог бы предложить читателям парочку фамилий, однако воздержусь от этого соблазна), но в большинстве случаев со стороны никак невозможно оценить полезность индивида и ее изменения: человеку в подавляющем большинстве случаев невозможно дать сколько-нибудь обоснованную оценку уровня любви или ненависти к кому или чему-либо другого человека, что делает возмездие в качестве цели наказания преступников неоперациональным.

Вопрос жизни и смерти

Вернемся, однако, к смертной казни. Можно конкретизировать приведенный выше вопрос о целях наказания преступников следующим образом: зачем общество казнит преступников? Учитывая сказанное выше, ограничимся только изоляцией и сдерживанием как потенциальными целями применения этой суровой меры. Для изоляции преступников смертная казнь с точки зрения общественного благосостояния не может быть эффективной мерой, так как, с одной стороны, никто из аутсайдеров не может оценить ценность чьей бы то ни было жизни для самого этого человека, а с другой стороны, изоляции, допустим, злобного маньяка можно добиться разными способами — от пожизненного заключения до кастрации. При этом часто вспоминаемые обывателями тезисы о том, что дешевле убить человека, совершившего правонарушение, чем охранять и кормить его неизвестно сколько лет, представляются вполне себе людоедскими и фашистскими, и рассматривать их можно лишь как грустные свидетельства уровня этой дискуссии.

Если же говорить о сдерживании, то правильно сформулированный вопрос о цели столь жестокой меры наказания звучит так: «Спасает ли казнь убийцы чьи-то жизни? Если да, то сколько?» И вот тут как раз и начинается самое интересное.

В 1975 году американский экономист Айзек Эрлих опубликовал в American Economic Review, одном из ведущих мировых академических экономических журналов, статью «Сдерживающий эффект смертной казни: вопрос жизни и смерти» («The Deterrent Effect of Capital Punishment: A Question of Life and Death»), после чего некоторые из штатов США, уже отказавшиеся от этой формы наказания преступников, вернули ее обратно. Этот экономист, как мне представляется, более, чем кто-либо другой, достоин Нобелевской премии, однако весьма маловероятно, что он, уже очень старый человек, когда-либо ее получит. Здесь вспоминается герой цикла песен Александра Галича Клим Петрович Коломийцев: «А так,— говорят,— ну, ты прав,— говорят,— И продукция ваша — лучшая! Но все ж,— говорят,— не драп,— говорят,— А проволока колючая!» В чем же заключалось открытие Эрлиха?

Вопрос, который удалось решить Эрлиху,— выделение эффекта, который на сдерживание оказывает именно вероятность смертной казни, а не другие, связанные с ней факторы. Для этого им была предложена модель, вошедшая в историю экономической науки XX века как модель трех вероятностей (представлена на рисунке).

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

До Эрлиха криминологи (так как экономистов этот вопрос еще не интересовал) пытались оценить влияние смертной казни на сдерживание тяжких преступлений, просто сравнивая по количеству совершенных убийств штаты, в которых такая форма наказания применялась с теми, в которых она была уже отменена. Разумеется, такая методология не может быть признана корректной, потому что на склонность индивидов к совершению преступлений значительное влияние оказывает, кроме всего прочего, эффективность работы правоохранительных органов, которая может сильно различаться от штата к штату, от города к городу и от муниципалитета к муниципалитету.

Эрлих был первым, кто обратил внимание на принципиальную некорректность описанного подхода: потенциального преступника удерживает от совершения преступления не просто ожидаемая тяжесть наказания, а эти, независимые друг от друга, три вероятности: вероятность ареста, вероятность осуждения за убийство уже арестованного преступника и вероятность смертного приговора уже осужденного за убийство. Как показало эмпирическое исследование Эрлиха, наибольшей сдерживающей силой обладает вероятность ареста, даже несмотря на то обстоятельство, что и арестованный однажды преступник с некоторой ненулевой вероятностью может в конечном итоге остаться безнаказанным (здесь можно вспомнить легендарного советского маньяка Андрея Чикатило, который неоднократно попадал в поле внимания правоохранителей, однако это не помешало ему в течение долгого времени избегать не только наказания, но и даже возбуждения уголовного дела).

Вероятность смертного приговора сама по себе также работает — одна казнь убийцы спасает как минимум пять человеческих жизней. Судя по всему, Эрлих не очень-то обрадовался полученному результату и перспективе стать знаменем всех принципиальных сторонников смертной казни и включил в заключение своей статьи целый ряд оговорок, в том числе, как мне кажется, довольно надуманных: «Эти наблюдения не означают, что эмпирическое исследование доказало наличие сдерживающего или превентивного эффекта смертной казни. Результаты могут быть искажены отсутствием данных о степени тяжести альтернативных наказаний за убийство, использованием национальной статистики, а не статистики штатов и другими недостатками» (Ehrlich, 1975, p. 416). Факт, однако, остается фактом, независимо от того, нравится ли он даже обнаружившему его исследователю: в 70-х годах XX века в США смертная казнь убийцы спасала человеческие жизни! И тот факт, что никто, включая самих спасенных, и никогда не узнал и не узнает имена этих людей, просто по той причине, что соответствующие преступления, которые могли бы быть совершены, не будут совершены, нисколько не умаляет этого.

Казнь против убийства

Исследования Эрлиха стимулировало проведение на основе предложенной им методологии целого ряда аналогичных исследований на других статистических данных, причем не только американских (на данный момент у статьи Эрлиха более 400 цитирований в Web of Science Core Collection и около 500 в «Скопусе»). И большинство из них получили аналогичные результаты: казнь одного убийцы предотвращает несколько других убийств (конкретные цифры, разумеется, сильно варьируются от статьи к статье) и спасает таким образом человеческие жизни.

В последние годы, правда, предложенная Эрлихом методика перестала давать столь однозначный результат: появились работы, совсем не подтверждающие тот факт, что лишение жизни убийц удерживает от аналогичных преступлений других потенциальных убийц. Выскажу предположение, что, по крайней мере отчасти, этот поворот объясняется тем парадоксальным фактом, что люди, приговоренные к смерти в США (а большинство эмпирических исследований и сейчас строятся на американской статистике), в среднем живут после приговора дольше, чем их знакомые и друзья, находящиеся на свободе. Ясно, что большинство приговоренных не заканчивали Лиги плюща, а даже наоборот: они плохо образованны, бедны, связаны так или иначе с рынком наркотиков (главной американской проблемой второй половины XX — начала XXI века) и, соответственно, склонны к тяжким правонарушениям. Оставаясь на свободе, такой человек ежедневно подвергается множеству опасностей и соблазнов, которых лишен его товарищ, годами ожидающий в заключении исполнения своего смертного приговора. Неудивительно, что в таких условиях угроза смертной казни перестает сдерживать тяжкие преступления.

И в заключение стоит попробовать обосновать рациональность выбора множества не самых неэффективных государств (речь идет в первую очередь о Европе), которые отказались от смертной казни вообще, не апеллируя к каким-либо статистическим выкладкам. Собственно, логика запрета смертной казни ровно такая же, что и логика запрета пыток (как формы наказания) и телесных наказаний: правонарушения сдерживаются, если они вообще сдерживаются, ожидаемой тяжестью наказания, которая есть тяжесть наказания умноженная на его вероятность. Хотя увеличение вероятности, как показывают практически все исследования этого дела, включая работу Эрлиха 1975 года, оказывает на преступников — при прочих равных условиях — больший сдерживающий эффект (приблизительно в два раза больший), у тяжести наказания есть серьезное преимущество: для общества оно не слишком дорого стоит, в отличие от увеличения вероятности наказания, которая суть расходы на работу полиции и прокуратуры и потому всегда удовольствие дорогое. Поэтому всем, наверное, экономистам сильно режет слух часто встречающийся в юридических и квазиюридических текстах так называемый принцип неотвратимости наказания. Для экономистов, которые привыкли к словам относиться серьезно, этот «принцип» означает вероятность наказания, равную единице, чего никогда не было ни в одном обществе, ни для каких типов правонарушений. И очень хорошо. Потому что страшно представить, сколько может стоить действительная реализация этого «принципа».

Вернемся, однако, к смертной казни. Для богатых обществ нематериальные издержки, вызванные необходимостью казнить некоторых преступников, становятся настолько относительно велики, что эти общества предпочитают добиваться того же самого или даже более высокого уровня сдерживания за счет увеличения вероятности наказания. По-простому говоря, эти общества предпочитают платить деньги за то, чтобы можно было не брать на душу грех смертной казни.