«Пересекая границы» Майкла Дэвида-Фокса

Пять лет назад в России вышла книга известного американского историка Майкла Дэвида-Фокса «Витрина великого эксперимента», посвященная советской культурной дипломатии 1920–1930-х и отношениям СССР со знаменитыми иностранцами. «Пересекая границы» продолжает многие из ее сюжетов, но вопрос, который ставит здесь Дэвид-Фокс,— масштабнее.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Это вопрос о советской модерности. Можно ли говорить о Советском Союзе как о модерном государстве — в том смысле, в каком это слово используют в отношении западных стран двух прошлых столетий? Или же, в отсутствие демократии, рынка, массовой культуры и прочих черт западной модерности, этот термин оказывается бессмысленным, а принятая в СССР прогрессистская риторика скрывает глубокое отпадение его от современности? Спор этот выглядит риторическим, почти казуистским, если не учитывать его принципиальную важность для полемики внутри западной, прежде всего американской советологии. Поэтому обширную часть своей книги Дэвид-Фокс посвящает историографии.

Главным конфликтом в советологии до 1991 года было противостояние двух направлений — историков тоталитарной школы и так называемых ревизионистов. Первые видели в СССР государство, полностью основанное на терроре, подавлении и централизации власти. Вторые пытались немного усложнить картину — представить советское общество не как чудовищный эксцесс, а как вполне «нормальное» — в котором частные интересы индивидов и групп оказываются в конечном счете важнее, чем идеологические соображения.

Обе эти школы выглядели одинаково консервативными для нового поколения историков, пришедших в 1990-е и 2000-е. Именно они впервые заговорили о советской модерности — предложили не противопоставлять советское общество западному, а сравнивать с ним — обнаружить в СССР собственный проект современности. Иначе говоря, тот дискурс об истории и о прогрессе, который и для тоталитарных исследователей, и для ревизионистов был лицемерной условностью, здесь наконец стал объектом внимания. Эта школа, в свою очередь, породила волну противодействия: в ответ на ее изыскания возникла волна новых ревизионистов. Дэвид-Фокс называет их «неотрадиционалистами». Их главная идея в том, что советская модерность была лишь формальным прикрытием для архаических отношений подчинения, и в этом смысле СССР едва ли отличается от допетровской Руси, а высокопоставленные коммунисты — от бояр.

Все эти подходы, полагает Дэвид-Фокс, упрощают реальную ситуацию. Чтобы понять природу советского общества, надо не искать точки схождения советской современности с западной и тем более не разоблачать ее с точки зрения западной «нормы», а понять ее особенности. Для описания этой особенности он предлагает термин «интеллигентско-этатистская модерность». Речь о том, что корни советского государства лежат в сознании интеллигенции XIX века — особенной, свойственной ей модели просвещения и драматическом романе с массами. В представлении русских интеллектуалов служба народу состояла не в исполнении его реальных нужд, а в его радикальном преображении — в соответствии с известным лишь интеллигенции идеалом. При этом, благодаря западной ориентации русских интеллектуалов, идеи часто опережали и определяли явления: так, презрение к массовой культуре утвердилось раньше возникновения полноценной массовой культуры (что впоследствии во многом определило советскую культурную политику), а критика капитализма опережала сам русский капитализм (так европейский критический марксизм стал русским волюнтаристским большевизмом). Государственная власть происходила из интеллигенции, а интеллигенты (те, что не входили в число большевиков) видели себя потенциальными носителями власти — не просто профессионалами, но руководителями масс и строителями будущего. Их сотрудничество, конкуренция, взаимное подчинение и уничтожение во многом определяли динамику советской истории.

Особенно новаторской концепция Дэвида-Фокса не выглядит. Она кажется собранной из общепринятых идей, приправленных полемическим пылом. Полемика с коллегами составляет предмет первой половины книги. Вторая состоит из нескольких отдельных сюжетов, как бы иллюстрирующих общую идею, но на деле вполне самостоятельных.

Тем не менее каждое из этих небольших исследований направлено на усложнение привычной картины советской культурной системы. Каждое открывает в ней столкновение разных идеологий и разных частных интересов. Первая из таких глав посвящена любопытной истории конфликта пережившей революцию Российской академии наук и новообразованной в 1918 альтернативной Коммунистической академии. Две другие продолжают прошлую книгу Дэвида-Фокса и рассказывают об отношениях знаменитых иностранцев со сталинским СССР. Герои их почти антиподы: Ромен Роллан — знаменитый гуманист, самый верный из друзей Советского Союза среди европейских интеллектуалов 1930-х, и национал-большевик Эрнст Никиш — немецкий политик-парадоксалист, ультраправый противник Гитлера, очарованный сталинской Россией как азиатской державой, готовой раздавить убогий Запад. Эти последние главы, пожалуй, отчетливее всего представляют проект Дэвида-Фокса по разрушению чересчур гладкой картины советской политики и идеологии сталинского времени, предъявляя ее как пространство не только идеологический борьбы и подавления, но странных союзов, сближений и уклонений.

«Ключевым для моего собственного подхода к проблеме модерности в российском и советском контексте можно назвать, кроме того, вывод, что бинарная оппозиция исключительности и общей модерности является ложной; она снова и снова уводит разговор от его сути. Если мы согласимся, что российская / советская модерность не тождественна другим, мы должны уделить особое внимание ее собственным отличительным чертам, но за шагом к тому, чтобы усмотреть в них модерность, стоит сравнение общих черт. Понимая советский коммунизм как альтернативную модерность, впитавшую в себя наследие России, мы получаем возможность одновременно исследовать специфику и общность в рамках единой, согласованной научной перспективы. Признать существенные отличия Советского Союза от других государств не означает его уникальности; усмотрение в нем связей с модерностью не делает его "нормой“»

Издательство НЛО
Перевод Татьяны Пирусской