Кризис и пандемия сделали очевидной хрупкость мировой экономической системы. Пары-тройки месяцев карантина оказалось достаточно, чтобы финансовое благополучие множества людей и даже государств пошатнулось. На онлайн-форумах и в блогах известных экономистов звучит мнение о необходимости срочной трансформации и экономики, и общественного устройства. О том, каких реформ можно ждать в скором будущем и какова будет специфика грядущей глобальной трансформации, «Огонек» поговорил с президентом Национального исследовательского института мировой экономики и международных отношений им. Е.М. Примакова (ИМЭМО) РАН академиком Александром Дынкиным.
Фото: Reuters
Фото: Коммерсантъ / Глеб Щелкунов / купить фото
— Александр Александрович, насколько справедливо утверждение, что капитализм как система исчерпал себя?
— Абсолютно справедливо. Капитализма, каким его описывал Маркс, не существует еще с начала Второй мировой войны. Формула «товар — деньги — товар» давным-давно работает с оговорками и чем дальше, тем все с большими «но». Я имею в виду именно экономическую теорию Маркса в ее «чистом», неидеологизированном виде. До сих пор вспоминаю с содроганием такие примеры на наших занятиях по политэкономии в советские времена: машинист поезда, который везет рабочих, занимается «производительным трудом», а если он вез народ в отпуск, то это уже был «непроизводительный труд». Догадываюсь, чем вызван ваш вопрос: сейчас много говорят о неизбежности разворота от либеральных ценностей свободного рынка к социал-демократическим принципам регулируемой экономики. При этом сопоставляются принципиально различные модели: американская экономика и китайский госкапитализм. В столкновении экономических интересов и жесткой конкурентной борьбе двух этих крупнейших держав пытаются увидеть и ту модель, которая докажет свою наибольшую состоятельность в посткризисном мире. Безусловно, каждый из таких подходов имеет свои преимущества и недостатки. Свободный рынок быстрее отрегулирует новую реальность и через высокую безработицу создаст новые рабочие места и новый спрос там, где будут расти сегменты цифровой экономики, онлайн-платформ и искусственного интеллекта. Социал-демократическая модель, напротив, будет стараться сглаживать обостряющиеся противоречия на рынке труда. В любом случае вопросы занятости выйдут на первый план долгосрочного стратегического планирования, так как это будет не просто поиском путей преодоления высокой безработицы, а большой структурной перестройкой рынка труда, которая потребует масштабных изменений в уровне подготовки и квалификации людей цифровой эпохи. При этом богатые страны смогут позволить себе использовать так называемый вмененный доход, освобождаясь таким образом от тягот заботы о миллионах низкоквалифицированных работников, которые будут вынуждены самостоятельно искать возможности применения своего труда.
— Автоматизация и роботизация производств вкупе с кризисными явлениями сделали безработицу массовой и перманентной. А ведь полвека до этого мир развивался как раз за счет наращивания производства и потребления...
— Соглашусь, что тяжелого, грубого труда действительно стало меньше, как и с тем, что идет тотальная автоматизация, роботизация и цифровизация производственных процессов. Но не надо забывать, что одновременно с этим резко повысилась производительность труда: не во всех отраслях, конечно, но там, где это есть, цифры могут исчисляться десятками раз. Это в аграрной экономике, зависящей от мускульной силы, поднять производительность труда можно было весьма и весьма незначительно, а значит, и уровень зарплат в среднем оставался единым для той или иной профессии. В индустриальную эпоху разрывы в производительности труда и зарплатах по отраслям уже составляли 5–6 раз. Сегодня разрыв еще усилился. Так, в Кремниевой долине средний уровень зарплат составляет 200 тысяч долларов в год, но доля тех, кто получает от миллиона долларов в год и более, выросла до 25 процентов. И это только между представителями одной профессии! А если посмотреть на зарплаты того же айтишника и, скажем, продавца в аптеке? Разрыв в доходах может исчисляться уже сотней раз. И это приводит нас к мысли о росте социального неравенства — повсеместном и быстром. Его причины — скачок в технологическом развитии социума и в последствиях глобализации. Оба эти явления приводят к разрыву в уровне образования, как следствие — к разрыву в доходах, вымыванию среднего класса и социальному неравенству. Посмотрим на США: доля «черного населения» там 13 процентов, а смертность от COVID-19 среди них — 52 процента. Известно, что большую уязвимость к вирусу демонстрируют социально незащищенные слои населения. В России сформировавшийся за последнее десятилетие средний класс с устойчивым гарантированным доходом (госсектор и работники крупных компаний), по разным оценкам, не превышает 25 процентов всего населения. Уязвимость практически 50 процентов населения, к тому же не имеющего сбережений, делает социальный аспект экономической политики доминирующим в принятии решений. А между тем в США социальный контракт между властью и обществом уже не действует...
— Вы говорите о нем как о библейской заповеди...
— В мире экономики он таковым и был. Социальный контракт оформился в США примерно в 1960-х годах, и согласно ему лояльность большей части населения власти определялась тем, что жизненный уровень рос от поколения к поколению. Каждое последующее жило лучше, чем предыдущее. Но в том-то и дело, что контракт был заключен в ином мире: где не было глобализации, цифровизации и такого развития сегмента услуг, тот мир был не настолько мобилен и информационен, тогда не существовало столь острых климатических и миграционных проблем. Мир изменился, и сегодня уже нет возможности исполнять контракт. Возможно, что миллениалы станут первым послевоенным поколением, чьи жизненные стандарты ухудшатся. А фокус экономической политики смещается от максимизации доходов домашних хозяйств к минимизации убытков. В такой ситуации долго ждать последствий не придется.
— Особенно когда еще и товарное производство сокращается?..
— Вы очарованы марксизмом. В том-то и дело, что мир изменился! Сокращение рутинной работы дало прибавку в сегменте креативном. Прежде всего в сфере услуг. Мир экономики сегодня покоится не на товарном производстве, а на оказании услуг. В ВВП США доля всей обрабатывающей промышленности в 2019 году была менее 11 процентов, сельского хозяйства — меньше 1 процента. А финансы, страхование, лизинг — 21 процент, профессиональные и деловые услуги — 13 процентов, частный сектор здравоохранения — 7,5 процента. В современной экономике капитал воплощается не только в станках, оборудовании, зданиях, но все больше в виде цифровых платформ, алгоритмов, больших данных. А значит, права интеллектуальной собственности становятся критическими для инвестирования в эти формы капитала. Иными словами, материальное потребление и производства уступают место нематериальному производству и потреблению, основанным на неисчерпаемых и возобновляемых источниках и ресурсах. Прежде всего это креативные и творческие ресурсы, а также альтернативная энергетика. Вот мы и получаем мир, в котором уже нет смысла покупать машину, потому что ее можно арендовать на любой срок, сэкономив на техобслуживании, хранении и страховании. Это мир, где нет смысла покупать квартиру или дом, достаточно опять же арендовать или даже перевозить с собой по миру, как модульные дома одной датской фирмы. Это иной образ жизни и мысли. Фетиш материального потребления, который столетиями был главным стимулом зарабатывать, окончательно ушел в прошлое. В России он еще действует, но уже недолго осталось.
— Неужели есть спрос на такое большое количество услуг?
— Если бы его не было, то в числе миллиардеров не оказывались бы владельцы Facebook или Amazon. А небедственное положение Netflix, Yandex и т.д.? В последние 10–15 лет зафиксирован стремительный рост нематериального производства и нематериального потребления.
— А есть ли риск перепроизводства услуг, как в свое время фиксировали перепроизводство товаров?
— Услуга с точки зрения экономики — такой же товар, как и ботинок. Но в отличие от материальных товаров спрос на услуги может расти практически до бесконечности.
Более того, спрос на услуги еще и множится от поколения к поколению: вкус, как известно, приходит во время еды. Это в природе человека — стремление к развитию и совершенствованию, с одной стороны, и жажда развлечений и новых ощущений — с другой. Еще 10–15 лет назад спроса, например, на услуги онлайн-тренера по йоге не фиксировалось.
— Но откуда у населения, оказывающего друг другу услуги, берутся средства, если не действует формула «товар — деньги — товар»?
— Действует формула «услуги — деньги — услуги». Вы заработали деньги как журналист, оплатили ими покупку фильма на Netflix или IVI, а еще услуги связи в МТС, услуги интернет-провайдера, услуги фитнес-центра или индивидуального тренера и др. В вашей корзине трат услуги сегодня составляют 40–50 процентов. А в кризис и карантин население всех развитых стран обнаружило, что количество вещей в гардеробах, обуви и аксессуаров явно превосходит их потребности. На удаленке столько не надо. А вот услуг требуется, напротив, даже больше. В карантин появились даже новые виды. Например, народ активно «ходил» онлайн по ведущим музеям мира, слушал лекции — от искусствоведческих до гастрономии, занимался онлайн-фитнесом.
— Но крупные капиталы все меньше инвестируются в товарное производство...
— Действительно, объемы таких инвестиций упали. Деньги всегда были особой субстанцией в мире экономики, а сейчас этот мир и вовсе живет по собственным законам. Сегодня финансы — это, прежде всего, кредит, потому что именно он создает стоимость. Все остальное — инструменты и усложненные формы страхования этого кредита. В какой-то степени они переразвиты и плохо поддаются регулированию (достаточно посмотреть на ситуацию с биткойнами). Но следует воспринимать такую ситуацию спокойно: это очередная, пусть и немного пугающая, веха в развитии.
— Возможно ли, на ваш взгляд, появление квазиденег — для богатых и для бедных? Употребление последних будет ограниченно, как в случае с целями использования материнского капитала...
— Это при социализме были разные деньги: рубль в советском магазине одежды и рубль в 200-й секции ГУМа — совсем разные рубли, а ведь были еще и валютные чеки. В конкурентной рыночной экономике квазиденьги исключены, хотя продуктовые талоны для хронически безработных имеются и в США. Вообще, в новом мире, базирующемся на оказании и потреблении услуг, роль государства заметно вырастает по сравнению со всеми предыдущими периодами развития человечества. Еще столетие назад оно не занималось массовым перераспределением благ внутри общества. Сегодня же эта его функция неоспорима и год от года становится все более заметной. Государство, с одной стороны, аккумулирует средства, получаемые в виде разного рода налогов и платежей, а потом «раздает» их на социальные нужды — здравоохранение, образование, оборону, поддержку малоимущих и социально незащищенных слоев населения, пособия по безработице и на вмененный доход. Последний уже активно опробовали финны: они пришли к выводу, что следить за тем, действительно ли человек потерял работу, обходится бюджету дороже, чем выплата по 500 евро, с тем чтобы затормозить обнищание населения. Вмененный доход будет совершенно точно распространяться по планете. Хотя бы потому, что, каковы бы ни были его размеры сегодня,— это сущие крохи по сравнению с расходами на образование или здравоохранение.
— Насколько новая экономическая реальность устойчива?
— Угрозу всей конструкции несет поведение американской администрации, вводящей санкции, ведущей торговые войны и т.д. Все это неизбежно снижает доверие к доллару. Эпидемии, локальные войны и финансовые кризисы — переживаемые беды, потому что в них спрос на товары и услуги не исчезает, а, может, даже и растет (спрос на услуги здравоохранения или на доставку товаров на дом), а вот крах доллара вполне способен перевернуть систему. Специфика ситуации — в крахе глобализации, которая задумывалась как западный проект: американцы тогда снизили таможенные тарифы и требовали того же от партнеров по ВТО, тем самым открыли их рынки для своих товаров. Но через 20 лет в тех странах и компаниях были накоплены ресурсы и технологии, которые позволили им успешно конкурировать с американской продукцией на глобальном рынке. И бенефициаром глобализации стали развивающиеся страны, прежде всего Китай, Малайзия и Индия. Трамп резко повысил таможенные пошлины и намерен вернуть часть производств обратно в Штаты, особенно фармацевтику. То есть мы наблюдаем резкий поворот на 180 градусов — от либерализации торговли к протекционизму. Трамп явно разваливает Всемирную торговую организацию.
Нарастающее соперничество между США и Китаем, возникновение асимметричной биполярности ХХI века, которая, конечно, будет отличаться от времен противостояния СССР и США — «биполярное расстройство» мировой экономики очевидно.
Еще в 2017 году, после XIX съезда КПК, Китай изменил риторику и политику. Все чаще стали звучать претензии не только к экономическому, но и к технологическому лидерству. В США, особенно с приходом Дональда Трампа, усилился акцент на величие Америки. Это сопровождалось протекционизмом, последовательным разрушением системы международных соглашений и договоров. США вышли из пяти основополагающих договоров по стратегической стабильности, а также из многих многосторонних договоров и соглашений по торговле, климату и гуманитарным вопросам. Вместо правил попытка вернуть полицентричный мир обратно к однополярному состоянию. Этакий геостратегический дарвинизм. Естественным следствием разрешения конфликта становится новая биполярность.
— Мир обречен на биполярность?
— Похоже на то. Но до этого еще далеко, потому что ряд стан будет этому сопротивляться. Я имею в виду ЕС, Индию, Россию, Японию. Поляризация и формирование двух жестких систем невыгодна странам-нелидерам. В ситуации холодной войны СССР — США сладко приходилось только элитам государств, умело доивших своих покровителей. Народам же в этих странах приходилось несладко. Новая биполярность грозит быть еще более жесткой и к тому же асимметричной. Ведь что ни говори, а СССР мог сравниться с США по стратегической мощи и размерам экономики, Китай же только экономически сопоставим со Штатами. Более того, по моему мнению, ему не хватило терпения и 5–10 лет. Пекин пытается договориться и даже уступить, но США не слишком сговорчивы. Скажем, соглашение о снижении торговых ограничений, вступившее в силу 14 февраля текущего года, включает 198 пунктов. Из них 105 обязательств с формулировкой «Китай должен», 88 — «стороны должны» и лишь пять — «США должны». Формально счет 21:1 в пользу Белого дома. И пока соглашение в целом выполняется. К числу китайских уступок отнес бы не только снижение в 2020 году тарифных барьеров (изъятий) со 150 млрд до 75 млрд долларов, то есть вдвое, но и увеличение импорта американской свинины, либерализацию валютно-финансового законодательства (слияния и поглощения американскими инвесторами китайских финансовых компаний, разрешение на выпуск американцами платежных карт на внутреннем китайском рынке). За январь — апрель 2020 года китайский экспорт в США сократился на 24 процента. Импорт из США снизился всего на 11 процентов, тем самым уменьшив американский торговый дефицит с КНР.
США явно хотят затормозить рост Китая, а не договариваться, особенно в сфере высоких технологий. И такая жесткая линия американских властей имеет рекордную (67 процентов) общественную поддержку в США. В целом вырисовываются контуры разнонаправленных стратегий США и КНР в отношении друг друга. Вашингтон надеется управлять возвышением Китая, а Пекин — управлять регрессом США.
— К чему же придет биполярный мир, базирующийся на оказании услуг?
— К ответственному развитию. Речь о том, что человек с детства должен будет сам отвечать за образование, здоровье, поведение, семью, улицу и город, где он живет. Этого же граждане будут требовать от бизнеса и государства.
— Но еще в Древней Греции граждане полиса отвечали за себя и на совесть управляли городом-государством. Выходит, цивилизация откатывается на тысячелетия назад при новом технологическом уровне?
— Конечно, на пороге неизвестного есть соблазн искать ответы в прошлом. В Древней Греции ответственность за себя, свой род и город была, возможно, даже выше, чем в современном мире социального и медицинского страхования, бесплатного образования, профессиональных армий. И в этом смысле, наверное, отдаленные аналогии имеют право на жизнь. Но постпандемический мир 20-х годов XXI века будет предъявлять совсем другие требования.