Европа прописала себе Recovery Fund — беспрецедентный план восстановления экономики, который уже называют «новым планом Маршалла», а то и «Новым курсом» (как план выхода из Великой депрессии Франклина Рузвельта). В ЕС, впрочем, предпочитают говорить о «плане инвестиций в будущие поколения», но как это сработает, непонятно. Понятно одно: больше всего от этого выиграли Италия и евро — единая валюта уже неделю бьет все рекорды в обменниках. О том, что будет дальше, «Огонек» поговорил с одним из энтузиастов этой идеи.
Европу теперь не узнать: канцлер Германии Ангела Меркель и премьер Италии Джузеппе Конте на первом постковидном саммите Евросоюза
Фото: Reuters
Европу теперь не узнать: канцлер Германии Ангела Меркель и премьер Италии Джузеппе Конте на первом постковидном саммите Евросоюза
Фото: Reuters
Написанный на папиросной бумаге (так было легче прятать) «Манифест Вентотене» стал впоследствии одним из символов единства ЕС, а итальянские лидеры, начиная с Альчиде Де Гаспери, одного из создателей единой Европы,— убежденными евроэнтузиастами. В 2016-м, когда разногласия между странами Евросоюза в очередной раз расцвели пышным цветом, премьер Италии Маттео Ренци даже возил на остров Вентотене Ангелу Меркель и Франсуа Олланда (тогда президента Франции), дабы гений места возродил европейскую солидарность. Не помогло.
Хуже того. Острый разрыв между евромечтой, которую на Апеннинах лелеяли, можно сказать, с рождения, и действительностью сама Италия ощутила, едва вскочив на подножку уходившего в будущее, как здесь любят говорить, поезда единой валюты. Пересчитанные на евро цены обесценили итальянскую евромечту вместе с питавшим экономику итальянским экспортом. Ностальгию по старой доброй лире усилил кризис 2008-го: итальянцы обнаружили, что они совсем не так богаты, как им казалось. Но особенно обижало, что взявшие верх в евроструктурах северные страны вовсе не стремились помочь разорявшимся южным, а лишь упрекали их в нерадивости и учили жизни. Особенно дорого эта учеба стоила Греции, над экономикой которой на глазах у всей Европы в обмен за кредитную помощь установили внешнее управление.
Италия, чьи экономические показатели были не многим лучше, поняла: она может быть следующей. Серьезные экономисты стали предлагать сценарии возможного выхода Италии из евро (один из них, Паоло Савона, едва не стал министром экономики в коалиционном кабинете правых и левых популистов в 2018-м), а идеолог мирового суверенизма и один из создателей «феномена Трампа» Стив Бэннон попытался сделать из Италии лабораторию «нового национализма» (см. «Огонек» № 12 за 2019 год).
Выборы в Европарламент поставили, казалось, крест на этом проекте (см. «Огонек» № 19 и № 22 за 2019 год). Однако с приходом коронавируса стало казаться, что эпидемия довершит то, что не удалось политикам. Страны ЕС задраили свои внутренние границы. И в марте из итальянского карантина было очень грустно наблюдать, как соседи по ЕС один за другим запрещают экспорт медицинских масок и иных средств защиты от инфекции. Да и врачи приехали помогать итальянцам с Кубы и из РФ, а не из Европы. Стало ясно: еще немного постковидного кризиса в экономике и обиженная в своих лучших европейских чувствах Италия начнет такие делать шаги, из которых «Италексит» будет не самым страшным. Тут-то ЕС и собрался с духом.
«Мы все итальянцы»,— заявила председатель Еврокомиссии Урсула фон дер Ляйен, извинившись перед Италией за эгоизм европейцев. За словами последовали дела. Пострадавшим странам ЕС выделяет кредитный пакет в 540 млрд евро: 100 млрд евро на борьбу с безработицей, 200 млрд — на помощь средним и малым предприятиям по линии Инвестиционного европейского банка и 240 млрд в рамках Европейского стабилизационного механизма (MES). К слову, MES — это тот самый механизм, с помощью которого ЕС под диктовку Берлина в свое время выламывал руки Греции, предоставляя кредиты на очень жестких условиях. Теперь, правда, тот же Берлин (ФРГ председательствует в ЕС) нормы резко смягчил.
Деньги остро нужны многим, но итальянскому правительству нужны позарез. Госдолг страны уже 2500 млрд евро, а его соотношение к ВВП исчисляется в 134 процента. Масштаб экономической катастрофы понятен.
Италия с самого начала претендовала на масштабную помощь и выдвигала идею нового плана Маршалла, осуществить который предлагалось за счет выпуска «европейских коронабондов». Идея встретила сопротивление ряда стран — Австрии, ФРГ, Финляндии и особенно Нидерландов, чей премьер-министр Марк Рютте заявил, что его избиратели не считают себя обязанными расплачиваться по итальянским долгам. И вот госпожа фон дер Ляйен нашла альтернативу — предложила создать европейский фонд помощи. Когда инициативу поддержал президент Франции, убедивший затем и канцлера ФРГ Ангелу Меркель, стало ясно, что пасьянс под названием Recovery Fund складывается в принципе.
Оставалось договориться с руководителями так называемых скупых стран, во главе которых был все тот же Марк Рютте. Для этого понадобился саммит ЕС, который стартовал 17 июля и продолжался рекордные для мероприятий такого рода 96 часов (перерывы делались лишь на короткий сон для участников). Премьер Рютте никак не хотел сдавать позиции (у него выборы на носу), но и на него, говорят, повлияла хлесткая фраза Джузеппе Конте: премьер Италии прямо сказал, что за развал европейского рынка голландцу придется отвечать лично, в том числе и перед своим избирателем.
Итог: на саммите решено создать 750-миллиардный фонд под залог благосостояния всех 27 входящих в ЕС стран. 390 млрд из них будут распределены как гранты и 360 млрд предоставлены под низкопроцентные займы. Италии полагается в общей сложности 209 млрд — даже больше, чем она ожидала изначально. Из них 81,4 млрд составили гранты и 127,6 млрд — кредит, возвращать который нужно будет с 2027 по 2058 год. Теперь дело за малым — суметь воспользоваться этими средствами так, чтобы действительно оздоровить страну, а не пустить пыль в глаза.
Чтобы разобраться в перспективах, которые открывает выписанный ЕС рецепт экстренной помощи, а также в тех обязательствах, которые он накладывает, «Огонек» обратился к авторитетному в Италии экономисту Карло Коттарелли. Важная деталь: два года назад наш собеседник был в шаге от того, чтобы возглавить кабинет, в котором ныне трудится действующий премьер-министр Конте.
— Переговоры по Европейскому плану восстановления экономики были долгими и, как любят говорить в Италии, драматическими. Порой казалось, что они на грани провала. Что же, на ваш взгляд, позволило Евросоюзу на сей раз прийти к судьбоносному соглашению, несмотря на столь явные разногласия?
Карло Коттарелли, экономист, экс-комиссар по госрасходам Италии
Карло Коттарелли, экономист, экс-комиссар по госрасходам Италии
— Ну, вообще-то рекорд уже в том, что на этот раз Евросоюзу для принятия решения понадобилось не так уж и много времени. Вспомните: после кризиса 2008 года пришлось ждать до 2012-го, а вернее, до 2015-го, чтобы ЕС сделал что-то реальное. (Речь о программе по скупке суверенных долгов стран ЕС, которую Европейский центробанк, возглавляемый в ту пору итальянцем Марио Драги, осуществлял в течение трех лет.— «О».) На сей раз все решалось гораздо быстрее: в самом начале пандемии была практически мгновенная реакция ЕЦБ, который уже в апреле смягчил свои требования, а в мае было выделено 200 млрд кредитов на поддержку малого и среднего бизнеса. Затем после нескольких месяцев реально непростой дискуссии было достигнуто согласие по Европейскому плану восстановления экономики. Если принять во внимание, что ЕС не является ни единым государством, ни конфедерацией, а союзом стран, у каждой из которых свои национальные интересы и приоритеты, все, на мой взгляд, произошло довольно быстро и успешно. Почему? Думаю, ответ очевиден.
На этот раз всем было ясно — если в столь серьезной и драматической ситуации, когда кризис парализовал целые сектора европейской экономики, не найти общего решения, это породит огромное недоверие и к европейским структурам, и к единой Европе как таковой.
— Значит ли это, что Европа показала себя наконец солидарной — такой, какой ее так давно хотели видеть сторонники европроекта?
— Сейчас это так, но это только начало. Потом, разумеется, начнутся утряски — реализация выявит и изъяны проекта. Но на сегодняшний день — да, я бы сказал, что все прошло оптимально.
— Принятое ЕС соглашение — результат компромисса. Кто от него выиграл и кто проиграл?
— Это неправильная логика. Хотя выработке соглашения предшествовал бурный торг (так всегда и бывает на сложных переговорах), однако распределение средств, в конце концов, проходило на солидарной основе. Можно услышать — вот, получившая свыше 20 процентов фонда Италия выиграла больше других. Но она получила такую большую квоту не потому, что торговалась лучше, а потому что ее население и экономика оказались одними из самых пострадавших, именно поэтому к ней и была проявлена солидарность. А те страны, которые пострадали меньше, соответственно меньше и получили. Скажем, «пробивавшая» этот проект Германия, без энтузиазма которой вряд ли удалось бы добиться успеха, в итоге получила меньше других, но это потому что ее экономика пострадала меньше.
— Итальянские СМИ сообщали, что Джузеппе Конте бился за это соглашение как лев. На следующий день парламент приветствовал его стоя. А как вы расцениваете вклад премьера в достижение соглашения?
— Сужу только по результату: он оказался благоприятным как для Европы, так и для Италии. А это значит, что тактика и весь комплекс переговоров, которые вел Джузеппе Конте не только в ходе саммита, но и все предыдущие месяцы, была оправданной. Повторю, что с того момента, как за проект высказалась Франция и особенно когда к нему присоединилась Германия, стало ясно: дела пойдут по-другому, нежели 10 лет назад. Этот кризис ЕС хочет встретить во всеоружии.
— Сейчас у всех эйфория. Но средства выделяются не просто так, а под определенные программы. Италия к этому готова?
— Соглашение подразумевает, что деньги выделят, только если Италией будут осуществлены определенные экономические программы. И теперь все зависит от того, окажемся ли мы в состоянии их реализовать и сможем ли убедить других, что мы сделали именно это. В прошлом Италия не слишком умело распоряжалась выделяемыми ЕС фондами — многие из этих средств оставались неосвоенными, так как под них не находилось проектов или же эти проекты не соответствовали европейским требованиям. Но были ведь и блестящие результаты: вспомните о реконструкции заповедника Помпеи, которая проводилась на выделенные ЕС 100 млн евро. И теперь страна должна изменить подход: непростительно, если Италия не сможет как следует распорядиться средствами нового фонда. Тревожно, конечно, что пока наша страна — единственная, кто не представил еще своего плана реформ, мы движемся очень медленно. Но это вопросы к нам, не к Европе. Нам вообще-то нужно перестать думать, что Европа обязана нас спасать.
— Насколько требования, заложенные в Европейском плане восстановления экономики, отвечают национальным интересам Италии и не потеряет ли она свой суверенитет, как уже утверждает Маттео Сальвини, чья «Лига» остается единственной партией, не одобряющей этот стратегический европроект?
— Параметры требований, обозначенных ЕС, во многом совпадают с теми реформами, которые Италия должна в любом случае осуществить для оздоровления экономики и которые она уже пытается осуществить. Они касаются масштабных инфраструктурных и транспортных проектов, инвестиций в зеленую экономику, упрощения правил государственного администрирования, развития цифровой экономики, оптимизации школы, юридической реформы и т.д. Речь о том, чтобы приготовить к конкуренции будущие поколения.
— Этот план восстановления уже сравнивают с послевоенным планом Маршалла, из которого выросло итальянское экономическое чудо 1960–1970-х годов. Но известно, что условием включения страны в план Маршалла после войны было устранение коммунистов из правительства Италии. Подразумевает ли Европейский фонд восстановления нечто аналогичное — скажем, что теперь Италией не должны управлять «евроскептики»?
— Кто будет управлять Италией, решают только итальянцы. Просто в новых обстоятельствах любое правительство должно будет продолжать диалог с Европой. Разумеется, разговоры наших правых о выходе из Европы и зоны евро будут выглядеть неуместно в то время, когда Италия получает от Европы столь внушительные денежные потоки.
— А как со свободой действий во внешней политике? Скажем, Италия до сих пор имела возможность отстаивать особые отношения с Россией хотя бы на вербальном уровне. Не подразумевает ли европейский план Маршалла каких-либо ограничений и в этой области?
— Мы должны строить хорошие отношения со всеми, в том числе и с Россией. Не думаю, что быть ближе к Брюсселю означает быть дальше от кого-то другого, во всяком случае не думаю, что такая логика правильна.