Шпандау без грифа секретности

Рассекреченные архивы добавляют новые краски к Нюрнбергскому процессу спустя 75 лет после его начала.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Леонид Максименков, историк

При советской системе правления власть обычно венчала мероприятия, акции, кампании общегосударственного и мирового масштабов ритуалом награждения их организаторов, исполнителей и некоторых статистов. Ордена были мерилом успеха. Нюрнбергский процесс над главными нацистскими военными преступниками, который начался 20 ноября 1945 года, по идее, не должен был быть исключением из этого правила. Но он им стал.

Награды не нашли героев

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Действительно, когда «суд народов» закончился 1 октября 1946 года, то в аппаратных коридорах на Старой площади поначалу все пошло по проторенной дороге. Согласовывали представленные прокуратурой и Министерством юстиции списки, уточняли фамилии, должности, взвешивали награды. Одним — орден Ленина, другим — Отечественной войны первой степени или второй, а кому-то — медаль «За трудовые отличия».

Списки готовились в отделе Административных органов ЦК ВКП(б) — главном штабе правоохранительных, компетентных и судебных учреждений страны. Помимо руководства и оперативного состава к награждению намечались «напряженно» работавшие переводчики и переводчицы, машинистки, стенографистки, связисты и связистки, бойцы охраны. Всего 57 человек, из них орденами — 34, остальные — медалями. В процессе работы подоспели американцы со своими предложениями наградить советских начальников орденами степеней офицера «Легиона Заслуженных». По принципу алаверды в Генеральной прокуратуре решили в ответ отметить и американских коллег: главного обвинителя Роберта Г. Джексона и его заместителя Томаса Тодда — орденами Трудового Красного Знамени, бригадного генерала Роберта Дж. Гилла, полковника Роберта Дж. Сторна и Джона Эймена Харлана — орденом Красной Звезды. Все списки и детали были согласованы, но затем возникла какая-то странная волокита.

С высоты прошедших десятилетий мы понимаем, что с американцами странного ничего не было. Братство по оружию на глазах превращалось в жесткое соперничество, конфликты и непримиримые противоречия — на Европу начал спускаться железный занавес. А теперь и вовсе становится очевидным: уже сам ход Нюрнбергского процесса и его итоги стали отражением новых реалий холодной войны. Даже в бытовых мелочах.

Еще за два месяца до вынесения приговоров Лаврентий Берия предупреждал Сталина: «Американская администрация на Нюрнбергском процессе и на процессе в Токио уведомила Судью и Главного обвинителя от СССР о том, что с 1 августа 1946 года отпуск питания, жилые помещения и другие услуги будут производиться их аппарату при условии оплаты американскими долларами или другой валютой (английские фунты стерлингов, швейцарские франки, датские кроны)».

Коллизия вызвала межведомственный рикошет: министр юстиции СССР Николай Рычков и генеральный прокурор Константин Горшенин запросили из казны 39,5 тысячи долларов для жизнеобеспечения советских участников (на сегодняшний день это эквивалентно сумме 527 452 доллара), министр финансов Зверев не согласился. Он возразил: «<…> требование американцев об оплате услуг указанными валютами противоречит решениям Берлинской конференции и договоренности союзных правительств об использовании военных марок для финансирования оккупационных расходов в Германии». И потребовал «поставить через тт. Соколовского и Деревянко вопрос перед военным командованием союзников об обеспечении советских представителей товарами немецкого или японского происхождения, с оплатой этих товаров и услуг немецкой и японской валютой».

С союзниками, словом, все логично: конфликт лежал намного глубже проблем с горячим питанием и банно-прачечным комплексом. Но в чем была загвоздка с награждением соотечественников? А с этим все просто, и сталинская логика была железной: о каких наградах речь, если советская сторона не смогла отстоять не только «бытовуху», но и главное — прямые директивы?

Руководя процессом из Москвы, Сталин требовал от советских обвинителей добиваться вынесения смертного приговора творцу германского ВПК Альберту фон Шпееру («надо настаивать на обвинении по всем разделам и требовать смертной казни»), министру иностранных дел фон Нейрату («настаивать на смертной казни»), «вождю нацистской молодежи» фон Шираху («обязательно требовать смертной казни») и тем более заместителю Гитлера по НСДАП Рудольфу Гессу. Обсуждать можно было форму казни: через повешение или гильотиной, но не сам приговор. Сталин в своих резолюциях по ходу процесса также четко ставил непременным критерием оценки эффективности признание «фашистскими преступными организациями» правительственный кабинет, генеральный штаб и высшее командование германского вермахта.

Советская сторона, однако, эти поручения вождя не выполнила: некоторых подсудимых вообще оправдали, семь главарей рейха осудили на разные сроки, вермахт преступной организацией не признали.

И пусть генеральный прокурор продолжал уверять вождя, что «советская делегация на процессе проделала большую работу, последовательно отстаивая нашу позицию в деле разоблачения фашизма и обвинения преступников» (записка от 10 ноября 1946 года), Сталин считал иначе: отстаивала непоследовательно и поэтому «недоразоблачила». Проекты указов о поощрении участников остались в итоге засекреченными на семь десятилетий, наградного нюрнбергского эпилога не получилось.

Более того, документы, которые совсем недавно поступили из архива президента на открытое хранение в Российский государственный архив новейшей истории (РГАНИ), свидетельствуют о том, что невыполнение указаний Сталина имело далеко идущие последствия. Шифровки и постановления Политбюро приводят нас в межсоюзническую тюрьму в английской зоне оккупации в берлинском районе Шпандау. Туда поступили семь не казненных главных нацистов, которых по сталинскому сценарию там быть не должно. Как и самой тюрьмы.

«Огонек» первым ознакомился с этими архивным папками, на которых сохранился шифр старого, сталинских времен, делопроизводства главной канцелярии страны — Шестого сектора Общего отдела ЦК КПСС (архива Политбюро ЦК). Например, № 34-А/20-0/4-2. Если кратко, то документы в этих папках позволяют отследить развитие исключительно захватывающего сюжета, в котором в течение многих лет шла ревизия решений трибунала, которой СССР отнюдь не всегда противостоял.

Чтобы понять, как все было, заглянем в заветные папки.

Первая попытка

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Союзники предприняли первую попытку помилования уже в 1951 году. Неизвестный Москве германский гражданин Юлиус Еннер обратился напрямую к верховному комиссару американской зоны оккупации Германии Джону Макклою. Конкретно он ходатайствовал за бывшего нацистского министра иностранных дел фон Нейрата. Это напоминало санкционированную акцию, потому что американский прокуратор оперативно и лично ответил господину Еннеру:

«Я выступаю за то, чтобы улучшить условия для заключенных в Шпандау, и, как полагаю, со значительным успехом. Я лично осмотрел тюрьму и говорил с заключенными. Помимо того, что они находятся в тюрьме, у заключенных, собственно, нет жалоб, за исключением таких, причины которых мы уже стараемся устранить, в частности в связи с посещениями и перепиской». Макклой при этом предложил Еннеру ход: «Ни Соединенные Штаты, ни я лично не можем предпринять в этом деле сепаратных шагов. Я сделал некоторые рекомендации, но большего я сделать не могу. Если Вы считаете, что Вы сможете побудить маршала Сталина сделать какие-либо предложения относительно фон Нейрата, то я уверен, что они будут серьезно рассмотрены всеми заинтересованными правительствами».

«Простой немецкий бюргер» так и поступил. Взял и написал Сталину, правда, использовав при этом неожиданные формулировки, свидетельствующие о глубокой проработке вопроса: «Западные члены Контрольного Совета — Америка, Англия и Франция — согласны на то, чтобы отпустить из заключения 80-летнего бывшего германского министра иностранных дел фон Нейрата, если Вы, господин Маршал, дадите на это свое согласие. Настоящим я прошу Вас или соответствующие советские органы дать на это согласие».

Поразительно, что письмо долетело до Особого сектора ЦК (ходатайства и прошения от заключенных из других географий обычно отсеивались по дороге), но реакции на него не последовало. Тогда настойчивый Еннер написал послу СССР в Голландии (по месту нахождения Международного суда ООН в Гааге): «Я использовал разные пути, к сожалению, безуспешно, чтобы добиться согласия Маршала Сталина или компетентных в этих вопросах советских властей. Видимо, мои многочисленные просьбы не дошли до адресатов. <…> Настоящим прошу Вас принять участие в хорошем деле и переслать письмо Маршалу Сталину».

Новая просьба об «участии в хорошем деле» также дошла до главного адресата, который, понятно, «хорошим» это дело не считал. Ответом озаботили бывшего генерального прокурора Союза ССР и организатора московских показательных процессов, на тот момент служившего министром иностранных дел СССР, Андрея Вышинского. Который (совместно с председателем советской контрольной комиссии в Германии генералом армии Василием Чуйковым) ответил на просьбу отказом:

«1. Устав тюрьмы в Шпандау, где находится Нейрат, предоставляет дирекции тюрьмы право, помимо оказания заключенным медицинской помощи со стороны тюремных врачей, разрешить консультацию врачами-специалистами, что может быть сделано и в отношении Нейрата.

2. Перевод Нейрата в госпиталь вне тюрьмы фактически будет означать его освобождение, так как для возвращения Нейрата в тюрьму из госпиталя потребуется четырехстороннее согласие, на что не приходится рассчитывать. Вместе с тем это может создать нежелательный прецедент для других заключенных тюрьмы в Шпандау».

Был и последний, третий аргумент:

«3. Следует также учитывать, что Нейрат был имперским протектором Богемии и Моравии. Поэтому освобождение его из тюрьмы и перевод в госпиталь может вызвать нежелательную реакцию в Чехословакии» (документ от 19 апреля 1952 года № 254-вк).

Тюремные комбинации

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Следующая попытка смягчить участь заключенных из главной европейской тюрьмы была предпринята Западом вскоре после смерти генералиссимуса в марте 1953 года. По ту сторону железного занавеса утвердилось мнение, что прощение нацистских военных преступников может стать лакмусовой бумажкой для прощупывания настроений нового руководства Москвы. Под предлогом гуманитарных озабоченностей на сцене появился уже не неведомый никому «простой немецкий человек», а ходатай из элиты разгромленных гитлеровских кригсмарине (ВМФ) — целый адмирал.

10 февраля 1954 года заместитель министра иностранных дел Валериан Зорин информирует наследников Сталина: «Бывший германский адмирал Ганзен обратился к Председателю Совета министров СССР тов. Г.М. Маленкову с письмом, в котором просит уполномочить представителя СССР поставить на Берлинском совещании МИД вопрос об освобождении немецкого военного преступника бывш. адмирала Редера».

Для понимания: сидящий в Шпандау по приговору Международного трибунала гросс-адмирал Эрих Редер в гитлеровской иерархии был главнокомандующим кригсмарине, а Готфрид Ганзен (Ханзен) в апреле 1950-го возглавил в ФРГ так называемый Союз немецких солдат, в который вскоре вступило около 90 тысяч «ветеранов». В Москве к этой милитаристской и реваншистской организации предсказуемо относились отрицательно, ибо она занимала «резко антисоветскую позицию», «активно» выступала за ремилитаризацию Западной Германии и включение ее в «Европейское оборонительное сообщество» (то есть НАТО).

Президиум ЦК КПСС решает оставить письмо гитлеровского адмирала без ответа. Но сам сюжет был подброшен Москве с хронометрической точностью. В те дни в Берлине действительно заседало совещание министров иностранных дел СССР, США, Великобритании и Франции. Оно могло стать преддверием первого после Потсдама саммита «большой четверки» и открыть дорогу к другому саммиту, на который СССР жаждал пригласить Китайскую Народную Республику.

Судя по рассекреченным архивам, тему «узников Шпандау» партнеры поднимали на полях совещания. Министр иностранных дел Вячеслав Молотов рапортует президиуму ЦК, что союзники обратились с предложениями об «изменении процедуры обращения с останками в случае смерти». Намекали на то, что смерть одного или нескольких из семи зеков стала бы нежелательным фоном для общеевропейского примирения. Дескать, общественному мнению это не понравится. Не мытьем, так катаньем этот вопрос затронул в беседе с Молотовым лично министр иностранных дел в британском правительстве консерваторов Черчилля Энтони Иден. Молотов докладывал: «Сославшись на тяжелые условия, якобы существующие в тюрьме Шпандау, Иден просил, чтобы т. Семенову были даны указания обсудить <…>» (17 марта1954 года № 205/м).

Дальше — самое занятное. Бывший сталинский премьер предлагает послабление, немыслимое еще год назад, при жизни Сталина: «В частности, можно было бы пойти на увеличение числа и продолжительности свиданий и на установление некоторых льгот в переписке заключенных с родственниками, а также на улучшение организации медицинского обслуживания заключенных». Правда, с оговоркой: «…сохраняя, однако, в своей основе установленный уставом тюремный режим». Пока. 22 марта президиум ЦК с прицелом на успех берлинского совещания единогласно дает добро на это. Отдельная шифровка летит в Лондон советскому послу: «Сообщите Идену, что в связи с его просьбой <…> Верховному комиссару СССР в Германии дано указание вступить в контакт с верховными комиссарами Англии, США и Франции с целью организации встречи экспертов четырех держав по этому вопросу».

И вот уже новая шифротелеграмма из Берлина рапортует, что 6 апреля состоялось четырехстороннее заседание экспертов по «вопросу о смягчении режима содержания заключенных главных немецких военных преступников». Характерны комментарии автора шифровки — советского посла Владимира Семенова: «Мы не считаем необходимым отклонить это предложение», «предлагаем не возражать против этого», «по нашему мнению, с этим предложением можно согласиться», «считаем возможным принять это предложение».

Не остается сомнений: Запад в деле ревизии предписаний трибунала побеждал. Теперь можно было перейти к «частностям». И перешли, причем довольно быстро.

Тому же Нейрату по приговору, вынесенному в Нюрнберге, оставалось сидеть еще семь лет, однако 25 октября 1954 года в Прагу послана кремлевская шифровка для министра иностранных дел Чехословакии Вацлава Давида:

«ВНЕ ОЧЕРЕДИ

ПРАГА

CОВПОСОЛ

Посетите Давида и скажите ему следующее.

Видные западногерманские общественные деятели Вирт, Фасбиндер и др., а также немецкие церковные круги обращаются к советским представителям в Берлине с просьбой о смягчении участи Нейрата, осужденного в 1946 году Международным военным трибуналом на 15 лет тюрьмы. Нейрату 82 года, страдает артериосклерозом, гипертонией и другими болезнями. По заключению врачей, положение Нейрата тяжелое и он долго не проживет. Американские власти неоднократно ставили вопрос об облегчении условий заключения Нейрата.

Спросите Давида, как отнеслись бы чехословацкие власти к тому, чтобы советские представители в Берлине, ссылаясь на мнение советских и чехословацких властей, поставили вопрос о досрочном освобождении Нейрата, что было бы воспринято в Германии как гуманный акт СССР и Чехословакии.

Об ответе Давида срочно сообщите».

Мотивация при этом предлагалась практически безупречная: если бы Нейрат умер в Шпандау, то его пришлось бы там же и похоронить; прежде четырехстороннее соглашение предусматривало кремацию и тайное развеяние праха, теперь же разрешалась христианская могила и ее посещение родственниками заключенного два раза в год. То есть возникала «опасность ловушки» и «готовый сценарий» для реваншистского действа.

Нейрат в итоге выходит на свободу. И проживет еще два года — как частное лицо.

Особая дипломатия

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Что в остатке? Да простой вывод: Москва вполне сознательно стала использовать «тюремный аргумент» в большой дипломатии — в июле 1955-го состоялся саммит глав четырех держав. Дальше был подписан исторический Государственный договор с Австрией, и оккупационные части Советской и союзнических армий начали выход из этой страны. Австрия взяла на себя обязательство навечно оставаться нейтральным государством. В Кремле предположили, что такой вариант может стать дорожной картой для заключения мирного договора с Германией и ее объединения.

В Москве с нетерпением ждали визита федерального канцлера ФРГ Конрада Аденауэра. Как обычно, готовили документы. Провели массовую амнистию 38 тысяч немецких военнопленных — от офицеров СС и вермахта вплоть до генералов.

Аденауэр прилетает в Москву 9 сентября, а уже 15-го по «совпадению» президиум ЦК санкционирует освобождение из Шпандау уже упомянутого в этих заметках адмирала Редера, осужденного трибуналом бывшего командующего гитлеровским ВМФ.

Формально инициатива и на этот раз исходила от англичан. По проверенному гуманитарному треку. Британский посол в ФРГ Роджер Аллен пожаловался советскому послу в ГДР Георгию Пушкину на то, что «заключенному сейчас 79 лет и он страдает от болезни, серьезность которой неоднократно подчеркивалась тюремными врачами». Не обошлось и без лукавства. Предпочитался тайный механизм освобождения: «Я бы также предложил, чтобы это дело не предавалось гласности, за исключением того, что в случае согласия Вашего правительства на освобождение Редера его ближайшие родственники должны быть осведомлены об этом незадолго до дня его освобождения и что четыре державы одновременно сообщат о самом факте освобождения и его причинах».

Москва согласилась и на это. Не хотели омрачать успех московского саммита с федеральным канцлером и предстоящий визит маршала Булганина и члена президиума Верховного совета СССР Никиты Хрущева в Великобританию по приглашению правительства Ее Величества.

Гросс-адмирал проживет на заслуженном отдыхе еще пять лет…

Следующим в союзническом списке в порядке общей очереди стоял Вальтер Функ, приговоренный в Нюрнберге уже к пожизненному заключению. Напомним фрагмент из обвинительного заключения. С 1932 по 1945 год Функ был «членом нацистской партии, экономическим советником Гитлера, национал-социалистским представителем в рейхстаге, начальником прессы имперского правительства, государственным секретарем имперского министерства общественного просвещения и пропаганды, имперским министром экономики, министром экономики Пруссии, председателем германского имперского банка, уполномоченным по экономическим вопросам и членом совета министров по обороне империи».

Как в Германии проходила денацификация

Приведем и оценку этого видного деятеля, которую дал наш главный обвинитель на процессе в Нюрнберге Роман Руденко: «Функ превратил кладовые рейхсбанка в место хранения ценностей, награбленных эсэсовцами в восточных и других оккупированных областях. Лично Функ после переговоров с Гиммлером распорядился принять в рейхсбанк золотые зубы, коронки, оправы от очков и другие ценные вещи замученных жертв многочисленных концлагерей».

Так вот, 29 марта 1957 года посол Пушкин докладывает в Москву о главном нацистском банкире: «Ему 67 лет. За время пребывания в тюрьме постоянно болеет. Дважды оперирован. Неоднократно обращался к властям четырех держав с просьбой о пересмотре приговора».

Функ действительно был слабоват здоровьем. Согласно официальной медицинской справке, у него было «тяжелое заболевание мочеполовой системы».

Справку на пожизненно осужденного трибуналом в советской столице приняли к сведению. Как обычно, запросили мнение «друзей». На этот раз по принадлежности — руководителей ГДР и Социалистической единой партии Германии. Министр Громыко докладывает, что «немецкие друзья (т. Ульбрихт) возражений против такого решения не имеют». И вот невероятное стало возможным: Функ с пожизненным — на свободе, в кругу семьи благополучно проживет еще три года…

До основанья

Чуть раньше Функа на волю вышел гитлеровский наследник гросс-адмирал Карл Дёниц (в Нюрнберге получил десятку). После этого в Шпандау остались трое осужденных трибуналом в Нюрнберге — Шпеер, Ширах и Гесс. Дипломатическая ценность «ресурса Шпандау», однако, в условиях растущего напряжения между СССР и Западом стремительно падала, и в Москве возник принципиальный вопрос — о судьбе тюрьмы как таковой.

26 мая 1957 года из Берлина в Москву приходит шифровка, подписанная послом Пушкиным и главнокомандующим Группой советских войск в Германии генералом армии Андреем Гречко: «Считаем, что пришло время поставить перед западными державами вопрос о ликвидации четырехстороннего управления межсоюзной тюрьмой Шпандау. <…> По нашему мнению, дальнейшее существование <…> Шпандау является нецелесообразным: в какой-то мере создается видимость, что продолжается четырехстороннее сотрудничество в Германии, чего фактически нет». Приводился и валютно-финансовый резон: «Решение вопроса о тюрьме Шпандау избавило бы нас также и от больших расходов (270 тыс. руб. в год и 190 тыс. немецких марок в год), которые советская сторона несет на содержание тюрьмы».

В Кремле в это время было не до тюрьмы (шли активные разборки за власть), и 5 июня 1957 года президиум ЦК принимает решение под № П96/ XXIII «Проект указаний главнокомандующему Группы советских войск в Германии и послу СССР в ГДР о нецелесообразности проявлять инициативу в вопросе ликвидации четырехстороннего управления тюрьмой в Шпандау и передаче главных военных преступников в руки западноберлинских властей».

Историк Олег Будницкий об обстоятельствах идентификации трупа Гитлера

Зависла пауза аж на пять лет. А потом инициативу проявили другие люди и в другом месте: 9 февраля 1962 года посол Великобритании в ФРГ Кристофер Стил напоминает послу СССР Первухину о том, что по «английской практике» вождь гитлеровской молодежи фон Ширах и любимый архитектор фюрера Шпеер должны были бы быть выпущены на свободу за «хорошее поведение». Посол предлагает в 2 раза увеличить для них число свиданий, предоставить «большую возможность для подготовки к жизни после того, как они будут отпущены на свободу».

Но ситуация к этому времени круто переменилась, ответ советского посла на этот раз звучал цитатой из передовицы «Правды»: «Смягчение тюремного режима для главных немецких военных преступников, отбывающих наказание за тягчайшие преступления против человечества, могло бы сейчас лишь поощрить милитаристов и реваншистов, вновь вынашивающих агрессивные планы против миролюбивых народов».

Что же в итоге? Шпеер и Ширах отсидят положенные им 20 лет. В 1966 году в тюрьме останется лишь один заключенный — Рудольф Гесс, ближайший сподвижник Адольфа Гитлера. Западные союзники и даже президент ФРГ и вице-канцлер федерального правительства будут постоянно бомбардировать Москву демаршами о его досрочном освобождении. Вплоть до его самоубийства в 1987 году, после которого тюрьму в Шпандау оперативно и до основания снесут. Версии о том, что Михаил Горбачев в 1986–1987 годах склонялся к освобождению Гесса, не подтверждены, но и не опровергнуты архивно-историческими документами — в рассекреченных недавно папках ничего по этому поводу мы не нашли…