|
Собиратели с земель русских |
 |
| Фото: СЕРГЕЙ МИХЕЕВ, "Ъ" |
| На современной свалке можно найти все — вплоть до дубовой мебели и ювелирных украшений |
Самая большая санкционированная свалка твердых бытовых отходов Ростова-на-Дону расположена в так называемой Западной промзоне, далеко за чертой города.
Рано утром на извилистой дороге, ведущей к полигону, появляются люди с мешками и телегами — это приходящие, живут в городе или в близлежащих поселках, а на свалку идут, как на работу. Местным торопиться не надо, они обитают прямо здесь, на помойке, в вырытых в мусоре землянках или рядом, в лесополосе, в лачугах, сколоченных из досок и фанеры. И те, и другие — представители самой многочисленной и самой бедной категории людей, занятых отходным бизнесом. Они — рабочая сила, которая разрабатывает "золотые" прииски городских помоек, получая в итоге мизер по сравнению с прибылью, которую имеют скупщики хлама.
Люди мусорной долины
До отъезда последнего мусоровоза, вооружившись металлическими прутами и палками, "старатели" роются в отходах. К каждой подъехавшей машине бегут наперегонки с бродячими собаками. Пока мусор сгружается, стараются успеть выбрать все более или менее ценное. Чуть позже отходы утрамбовывает бульдозер, и отыскивать "добро" становится труднее. Хотя настоящие умельцы это помехой не считают: они прорывают в толще мусора ходы-тоннели и, продвигаясь по ним, ищут "полезные ископаемые". А таковых на свалке много: остатки бытовой техники, проволока, картон, стекло, пивные банки, детские игрушки, одежда, книги, еда наконец. Есть ее никто не брезгует — ни люди, ни собаки, ни наглые жирные чайки, которых на свалке великое множество.
— У нас тут почти курорт,— юморит один из местных.— Воздух свежий, чайки и море... дерьма. Красотища!
Работают мирно: никакой конкуренции, драк и разборок.
— Это у вас там в офисах народ грызется, а нам незачем. Что нашел, то твое. Эта, как ее, демократия у нас,— местный бомж Коля вспомнил-таки умное слово. У Коли за плечами два высших образования, только толку от них в его нынешнем положении никакого. В Ростов приехал из Узбекистана к любимой девушке, между прочим, а она взяла да и замуж выскочила. Коля горькую запил, с полгода на ростовском рынке попрошайничал. Потом от знакомых бомжей про свалку эту услышал, пришел да так и остался. К житью в землянке быстро привык, с обитателями местными сроднился. В город возвращаться и не думает. "Нечего,— говорит,— там делать. Все, что нужно для жизни, и на свалке можно найти. Самое большое счастье — бутылка, желательно полная, хотя пустые тоже находка не лишняя". Соберет по свалке сотню, сдаст. Копейки, конечно, но ему, философу по жизни, много не надо. Домик из досок соорудил, печку. Подтопит бумагой да дровами — и дело в шляпе, жить можно.
Мусора на главной городской свалке хватает на всех с избытком. Ежедневно миллионный город выдает около 10 тыс. тонн отходов, а охотников за ними, включая бомжей, не больше полусотни. Но те, кто попрактичней, на разговоры о жизни отвлекаются неохотно: боятся за болтовней что-нибудь стоящее пропустить. Время и на свалке — деньги.
Люди здесь разные. Серый от грязи с головы до ног школьник Серега из близлежащего поселка Чалтырь работает на помойке уже два года, учебу бросил. Мусорная работа Сережку полностью устраивает, и ущербным он себя не считает, даже наоборот.
— Я в день полтинник имею. Заработка хватает. Еще и родителей подкармливаю. Конечно, всю жизнь я в мусоре копаться не собираюсь. Стану каким-нибудь начальником.
До начальника Сереге еще расти и расти, зато в мусорных делах он уже профи. На приемных пунктах паренек — постоянный клиент. Знает назубок все расценки. Килограмм пластмассы — 2 рубля, картон — по 50 копеек за кило, бутылки — от 40 до 80 и ни копейкой меньше. Недавно ему посчастливилось откопать в мусоре сотовый телефон. Отнес на ростовский радиорынок и продал за полторы тысячи. С такой удачей никакая школа не нужна.
Другой "старатель", 30-летний Василий, в отходах копается уже седьмой год. Раньше работал водителем мусоровоза. О причинах переквалификации предпочел не говорить, зато планами на жизнь поделился: "Как только на квартиру для себя и любимой женщины заработаю, уйду отсюда. Буду баранку крутить, как раньше". Когда наступит это "как раньше", Вася не знает. Пока ему не везет, все доходы уходят на водку. Однажды так приспичило, что даже любимую гитару, найденную на свалке года три назад, на рынок отнес.
24-летний Владимир специально приехал в Ростов из хутора, чтобы работать на свалке. Собирает цветмет и стекло, в месяц имеет около двух тысяч — сумма, которую никогда бы не заработал у себя дома. На свалке он и кормится, и одевается. На днях почти новый плащ нашел, а еще раньше отличные резиновые сапоги и модный свитер. Говорит, есть магнитофон, фотоаппарат и совсем хороший электрочайник — тоже со свалки. Хуторяне Володе завидуют. Когда домой наведывается, просят взять с собой на заработки.
У Жени, русской беженки из Казахстана, своя история. Вот уже лет десять она на мусорнике и работает, и живет. В Ростов приехала без документов, попала в больницу, потом благодаря добрым людям оказалась на городском "дворе отбросов". Ютится в сколоченной из ДСП хижине вместе со своим женихом-бомжем Олегом и слепым бездомным стариком — дедом Филиппом. Он раньше тоже собирал мусор, но из-за какой-то жидкости, попавшей в глаза, ослеп. Идти было некуда, так он и остался жить на помойке.
Сама Женя по профессии ветврач. Здесь специализируется в основном на одежде. Ее доход — тысяча в месяц.
— Люди много чего выбрасывают — от белья до зимних полушубков. Я все это стираю и на одном из городских рынков продаю. Не сама, конечно, женщина у меня есть знакомая. Она все это реализует, прибыль по-честному делим: 60% — мне, 40% — ей. Люди с достатком ниже среднего эту одежду охотно покупают. На ней ведь не написано, что она со свалки. Зато дешевле, чем в магазинах. Некоторые вещи я себе оставляю. Надеваю их, когда в город выхожу. Встретите — ни за что не узнаете. Случается, богатые от надоевшей одежды избавляются: платья вечерние на помойку отправляют, жакеты, брюки мужские, туфли. Вещи обычно почти новые, их дороже продаем. Вот тогда гулянку устраиваем по полной программе.
 |
| На свалке Геннадий Еретин заработал себе на машину |
Официально на городском полигоне ТБО нет ни души, территория охраняется. Правда, основная цель патрулей — предотвращение поджогов, а не поимка воров. Мусороперерабатывающего завода в Ростове нет, делать деньги на отходах никому в голову пока не пришло. Поэтому на роющихся в мусоре пришельцев смотрят сквозь пальцы и только изредка устраивают образцово-показательные рейды с поимкой граждан мусорного общества и водворением их в ростовский приемник-распределитель. Там они, по идее, должны получать документы, но никто из временных постояльцев приемника пока этой чести не удостоился. Отбывали в тепле и уюте десять суток, а потом отправлялись восвояси — до нового рейда.
Когда на городскую свалку заглядывают большие чины, что, кстати, бывает очень редко, люди прячутся, в остальное время работают. Начальство полигона то ли по доброте душевной, то ли по забывчивости их не трогает и никакой дани, как утверждают сами "старатели", не собирает.
Когда мешки "старателей" наполняются, их относят в сторону ближайшей лесополосы. Там добро сортируют: отдельно стекло, алюминий, медь, жесть. Приходящие свой "золотой" хлам увозят на тележках в город. Там его можно сдать более или менее выгодно, если, конечно, знать нужные места. В основном это нелегальные приемные пункты, где товар принимают, а документы не спрашивают. За килограмм меди там дают около 100 рублей, алюминия — по 60 рублей за кило, бутылки — от 30 копеек до рубля за штуку. В среднем каждый "старатель" зарабатывает от 200 до 400 рублей в день. Но люди не перестают надеяться на чудо. Рассказывают, что года четыре назад местная старушка Федоровна наткнулась на старую сумку, в которой было больше тысячи рублей. Еще находили припрятанные в сапоге золотые сережки, серебро, брошки с камешками, кинжал старинный в ножнах, саблю казачью, самовары, швейные машины. Из мебели — старые кресла, тяжелые дубовые табуреты, раскладушки. А было дело, даже совсем хорошую ванну откопали. Но по-крупному везло единицам, да и то почему-то в основном бомжам, которые ценной находкой и распорядиться не сумели. Часто вспоминают о местном обитателе Иване, нашедшем целую пачку долларов. Не зная, что делать с "зелеными", он выменял их у перекупщика на три ящика водки. Другому бомжу попала в руки коробка с изумительно красивой вазой из тонкого хрусталя. На рынке за нее не меньше двух тысяч выложили бы, а он притащил дорогую посудину в свою лачугу и складывал в нее найденную на помойке еду. История, надо сказать, показательная. Местные бомжи особо о прибыли не заботятся: отдают добро не торгуясь по бросовым ценам, лишь бы на водку хватило. Скупщики этот хлам на приемные пункты переправляют и зарабатывают в два, а то и в три раза больше.
— Бомжам какие деньги ни дай, все равно пропьют,— уверяет Илья. Он скупщик со стажем. По свалкам ездит уже третий год, нравы местных обитателей знает досконально и умело этим пользуется.— Они и не представляют, сколько на самом деле стоит этот мусор, а я их просвещать не собираюсь. Зачем? Им спокойнее, мне выгоднее. Это ж закон природы: одни живут за счет других. По-другому не бывает.
На вопрос, как удается организовать бомжей, Илья пожимает плечами.
— Да никто их не организовывает. Это просто невозможно. Прибыль этих людей мало интересует, разве что водки пообещать. Только они ж напьются и на следующий день вообще на свалку не выйдут. Нет, никак не получится.
На помойку Илья приезжает на стареньком "жигуленке", а по городу ездит на хорошей иномарке. В месяц зарабатывает по 7-8 тыс. рублей. Это в среднем. Бизнес бросать не собирается. У приемного пункта, куда он сдает выкопанный бомжами из мусора металл, солидная крыша, даром что пункт нелегальный. Так что все идет по плану.
Король мусорного Клондайка
О "мусорном" бизнесмене Геннадии Еретине из маленького городка Азова Ростовской области ходят легенды: мол, зарабатывает он на свалке баснословные барыши, живет во дворце и горя не знает. Насчет доходов и дворца — привирают, конечно, а вот то, что на мусорниках пропадает день-деньской и живет припеваючи,— чистая правда.
А началось все восемь лет назад. Вернувшись домой после отсидки в тюрьме, Геннадий стал искать работу. Но везде получал от ворот поворот.
— А в тюрьме ведь передовиком был,— вспоминает.— Мы на заводе работали, так я больше бригадира заколачивал. В отпуск за хорошее поведение и трудовые успехи три раза ездил. А тут никому не нужен стал, только в дворники и брали. Но я за тысячу в месяц улицу мести не согласен — несолидно это. Записался на прием к мэру. Так, мол, и так, хочу работать и деньги нормальные зарабатывать, помогите, не то воровать пойду. А он мне: "Иди, воруй, только не попадайся. А еще лучше так воруй, чтоб с другими делиться можно было".
Воровать Геннадий не пошел. Помыкавшись с годик, по совету друзей отправился по свалкам лазить. Поковырялся денек-другой и смекнул, что помойки — вовсе и не помойки, а настоящий Клондайк. В день по полтонны металла находил: кастрюли разные, плуги старые, бороны сломанные, что в лесополосах еще с советских времен валялись, колеса автомобильные. Шины Геннадий выпаливал, а диски забирал. За каждую кастрюлю тогда по 50 копеек платили, за килограмм деталей от мотора — 2 рубля. Черный металл сдавал по 80 копеек за кило, цветной — по 20. В тонкости бизнеса бывший зек вошел быстро.
— Зимой цены на металл подскакивают. Мало его сдают, потому что под снегом трудно искать. А еще бывает, баржа в порту загруженная стоит и не хватает ей всего нескольких десятков тонн для полного порядка. Вот тогда и начинают цену повышать, чтоб народ поскорее сдавать шел.
Первое время Геннадий на велосипеде мотался. Кроме официальной городской помойки за день успевал объехать еще с десяток несанкционированных. Окружающие только руками разводили да пальцем у виска крутили: "Совсем спятил мужик. Мечется как угорелый". Однако дела у Еретина пошли в гору: стал зарабатывать больше трех тысяч в день, на машину пересел.
— Он не спал почти,— вставляет свое веское слово жена Ирина.— Работал без роздыха.
— Городская свалка охраняется, днем туда попасть трудно. А я в три часа ночи вставал и до восьми там трудился. Потом приходил вечером, когда на свалке уже не было никого, и до 12 ночи снова копался. Кладбищенские свалки тоже все облазил: люди старые венки выбрасывают, а там медь... Больше 30 кг за раз набирал. Кучи мусорные огромные за месяц убрал. Потом начал ездить по селам, тамошние мусорные кучи сортировать. Металл в порту сдавал греку одному, знакомые посоветовали. У его сына в Греции заводик небольшой, вот он ему и отправлял. Мне очень выгодно было. Грек хорошую цену давал. К примеру, за тонну тяжелого металла (бруски не длиннее полутора метров и не толще полутора сантиметров) 8 тыс. давал, а наши частники — всего 3700. Самое интересное, что и они потом греку свой металл везли, тоже по восемь сдавали. Представляете, какой у них навар был.
Позже цены на металл повысились, собирать его еще выгоднее стало. От жены Геннадий источник доходов тщательно скрывал: думал, бросит, если узнает, что он в отходах копается. Но Ирина — женщина с характером, допыталась-таки, почему муж засветло на работу уходит и весь в грязи домой возвращается. Уволилась из бойлерной, где гроши получала, и к мужу — помогать. Так с тех пор вдвоем и работают.
Однажды нагрянули к Еретиным "крутые" из Ростова. Предложили организовать совместное предприятие. Обещали сделать все чин-чинарем: свалку в аренду взять, бригаду набрать и Геннадия при этом не обидеть. Что было делать? Согласился. Стали набирать бригаду. Охотников за мусорным богатством набежало столько, что соринке негде было упасть.
— Люди с высшим образованием приходили, на помойку просились. Оно и понятно: у нас в Азове работы нет. Только они все отсеялись быстро. Это ж засветло вставать надо, все мусорки объезжать. Тямы у них не хватило, да и зарплата для такой работы маленькая была: всего 100 рублей в день. Надо было хотя бы 300. Но партнеры мои разве слушали?
Совместное предприятие просуществовало недолго. Братки в праведном стремлении свернуть мусорные горы малость перестарались: бульдозер пригнали, охрану с ружьями выставили, чтоб, не дай бог, какой-нибудь юркий конкурент на их "золотую" помойку не проскочил. Словом, мусорный прииск взялись разрабатывать по полной программе, а про лицензию, видно, забыли.
— Они свежий отвал копать начали, а этого никак нельзя было делать: сточные воды через свалку в Дон пошли бы,— поясняет Геннадий.— Надо было за старый отвал браться. Не додумались.
В итоге по настоянию местного комитета по экологии лавочку прикрыли. Геннадий с Ириной, если уж начистоту говорить, только рады были: не привыкли они под чьим-то зорким оком работать. Зажили снова — сами себе хозяева. Только вздохнули свободно, как зачастили к ним товарищи из внутренних органов. Интересовались, а не краденый ли металл сдает гражданин Еретин в приемный пункт. Даже справкой перед носом махали, в которой сказано, что каждый месяц упомянутый гражданин привозит в пункт приема около 10 тонн металла — слишком много для честного человека.
— Да вы по окрестным местам пройдитесь! В селах приемных пунктов нет, народ весь хлам на улицу вытаскивает. В лесопосадках опять же... — доказывал Геннадий.
Как ни странно, поверили, отстали. Но азовчанин решил судьбу больше не испытывать и перейти на картон, пластмассу и стекло. Собирают это добро по обочинам дорог, ездят по деревням, селам и поселкам. Иной раз за 120 км от дома путешествуют. Бутылки Ирина потом перемывает и только потом везут сдавать. Зарабатывают сейчас совсем мало: 400-500 рублей в день, из которых 150 уходит на бензин.
— Пробовал я в Ростов пластмассу и бутылки возить, там все дороже сдать можно. Так мою машину гаишники приметили: как еду, так тормозят.
— Ты,— говорят,— сейчас бутылки сдашь, денег заработаешь, а нам тоже кушать хочется. Давай полтинник и езжай дальше. Ну, я так несколько рейсов сделал, а потом надоели мне эти дорожные сборы. Придумал такую штуку. Со свалки прихожу, руки не мою, не переодеваюсь, а сразу в машину сажусь и еду. К гаишникам в таком виде и выхожу. Так они даже права брать перестали: принюхаются, поморщатся и отпускают. Мараться, видно, не хотят,— Геннадий довольно улыбается.— Только с Ростовом я решил завязать. Невыгодно. Лучше уж здесь, в Азове. В местных ларьках я постоянный клиент. Сдаю все по твердой таксе. Бывает, покупатели сами за стеклотарой приезжают, но больше сам отвожу. Вообще договориться с покупателями больших трудов стоило. В первый раз приходишь — на тебя косо смотрят, оценивают: свой или нет. Цену могут занизить, у бомжей вообще за копейки принимают. Потом, конечно, привыкают.
Что только не находили супруги Еретины на свалках. Термос новенький в упаковке. В магазине узнали, что такой целых 800 рублей стоит. Иконки, писанные на досках. Две из них дома оставили, а еще две в местный храм передали. Сосуд церковный с выгравированной на дне датой — 1642 год, статуэтки, шубу из нерпы — это, пожалуй, самая ценная находка. В местной химчистке за нее даже браться отказались, боялись испортить — слишком дорогая вещь.
— А однажды приехали на свалку, видим, дохлая коза лежит,— рассказывает Ирина.— Мы бутылки собрали и дальше поехали, а вечером домой возвращались и решили снова на эту свалку заглянуть. Пришли на то же место, вдруг видим — коза встает...
— У меня волосы дыбом, креститься начал,— перебивает жену Геннадий.— Потом разглядел: живая. Потерялась, видно, и отощала. Мы ее в ветеринарку отвезли, три дня глюкозой отпаивали. Все равно сдохла. Слишком долго, видно, без воды и еды бродила.
Во дворе у Еретиных и без козы живности много. Собаки, куры, нутрии, голуби... Но Ирина нет-нет да и вздохнет о давней своей мечте: купить домик в деревне и завести бычка. Геннадий на переезд согласен. Мечты о солидном мусорном бизнесе уже кажутся ему несбыточными.
— Я недавно к мэру ходил, свалку у него в аренду просил. Хотел открыть собственное предприятие, дать людям работу. Свиноферму бы построил. На свалке ведь еды столько пропадает! Не один десяток свиней можно было бы накормить. И город свою долю получал бы. Не дали. У нас ведь как? Сразу прибыль хотят урвать. А того не понимают, что в дело сначала вложиться надо. Бульдозеры купить, сортировочные пункты организовать, для работников обеденные помещения построить, умывальниками оборудовать, баками с питьевой водой, туалетами, зарплату хорошую положить, чтобы работать могли спокойно и о куске хлеба не тревожились. Тогда и прибыль будет. Когда эти "крутые" из Ростова приезжали узнавать, что да как, я им так и сказал: свалка — золотое дно, на ней миллионы можно зарабатывать. Только одна азовская десять гектаров занимает, а толщина слоя отходов — с пятиэтажный дом. Сколько добра пропадает, возьмитесь с умом. Но они разве меня слушали? Тоже норовили барыши поскорее получить. В итоге только работников растеряли и дело завалили. А наши свалки, как женщины, требуют далеко идущих намерений.
ЮЛИАН РОСТОВ