Повесть о пропавшем человеке
Михаил Трофименков о «Последней "Милой Болгарии"», трагикомедии об Эйзенштейне и Зощенко в эвакуации
В конкурсе ММКФ Россия представлена одним фильмом, что делает честь скромности организаторов. То, что этот фильм — «Последняя „Милая Болгария"» Алексея Федорченко, делает честь их уму и вкусу. Не следуя за конъюнктурой и не впадая в самолюбование, этот режиссер всегда разыгрывает свои и только свои заповедные трагикомедии. В «Болгарии» — как и в «Первых на Луне» (2004) и «Ангелах революции» (2014) — он играет с советским прошлым. Среди персонажей экранного вертепа — Сергей Эйзенштейн (по фильму — Режиссер) и Михаил Зощенко (он же — Семен Курочкин)
Фото: Кинокомпания 29 февраля
Фото: Кинокомпания 29 февраля
Обморочная Алма-Ата яблоневых садов, базаров и верблюдов, Алма-Ата 1943 года, зависшая в полуденном мареве между феодализмом и социализмом, переживает нашествие эвакуированной интеллигенции. В одних коммунальных лабиринтах ютятся в равной степени безумные ученые, режиссеры, писатели из Москвы и Ленинграда.
Кто, как потомственный селекционер Леонид Ец (Илья Белов), пытается вырастить для бойцов Красной армии волшебные яблоки сорта «Милая Болгария», да никак не может сберечь опытные образцы. На них покушаются то изобретательные и глумливые хулиганы-пионеры, то залетные сороки, то муравьи, то некое исчадие ночных кошмаров, запускающее по ночам в окно комнаты Лени жуткий железный коготь.
Кто, как злой «рыжий клоун» Режиссер (Александр Блинов), реконструирует милый сердцу антураж московской квартиры, заполненной магическими артефактами со всего мира. И превращает съемки фильма об Иване Грозном в истерический хеппенинг, заставляя грозного царя кричать петухом, а опричников, да и всю съемочную группу — отплясывать а-ля бродвейский кордебалет.
Фото: Кинокомпания 29 февраля
Фото: Кинокомпания 29 февраля
Фото: Кинокомпания 29 февраля
Фото: Кинокомпания 29 февраля
Фото: Кинокомпания 29 февраля
Фото: Кинокомпания 29 февраля
Фото: Кинокомпания 29 февраля
Фото: Кинокомпания 29 февраля
Кто, как Курочкин-Зощенко (Константин Итунин), просто растворяется в местном мареве, даже не успев растопить печку стопкой тетрадей, исписанных трудом всей жизни. Вчитавшись в рукопись «Перед восходом солнца», Ленечка задается раскрытием тайны исчезновения ее автора. По мере чтения на экране-триптихе всплывают стыдные, трогательные, кошмарные воспоминания Зощенко — сексуальные и военные,— копаясь в которых тот искал корни своей чудовищной ипохондрии и неспособности любить.
«Последняя „Милая Болгария"» заявлена именно как экранизация Зощенко: Федорченко мечтал о ней двадцать лет. Наполовину повесть — мозаика случаев из жизни Зощенко, начиная с двухлетнего возраста. Наполовину — квазифилософский, квазинаучный трактат о детских, если не внутриутробных травмах — «раздражителях», обрекавших Зощенко на безутешную тоску, панический страх перед водой, нищими, тиграми и женщинами. Зощенко спорит с Фрейдом, скромно сравнивает свои откровения с открытиями академика Павлова и уверяет, что создал мощное оружие в борьбе с фашистской идеологией.
Можно понять общественность, набросившуюся на Зощенко после публикации летом—осенью 1943 года первой части повести (вторая ждала публикации до 1972-го). «Простые ленинградские читатели» вызверились в журнале «Большевик». «С отвращением читаешь эти пошлые рассказы о встречах с женщинами». «Вся повесть проникнута презрением автора к людям». «Вся эта гадость сдобрена невежественными лженаучными рассуждениями об исследовании человеческой психики».
Повесть действительно казалась неуместной, нелепой. Страна и мир балансируют на грани пропасти, а писатель-орденоносец выносит на всеобщее обозрение свои «маленькие трагедии». Ведет отсчет своих страданий с того момента, как няня рассказала страшную сказку, папа отобрал и съел блины, а мама нашла в кармане папиного пальто билеты из кафешантана, куда тот завалился с любовницей.
Как экранизировать «Перед восходом солнца», решительно непонятно. Понятно же, что шансы адекватно визуализировать этот текст — то блистательно лаконичный, то удручающе наукообразный — минимальны. Но уж если экранизировать, то только так — вопиюще не взаправду, как делает Федорченко. Великолепна и сама по себе идея трагикомедии об Алма-Ате 1943 года. Воспоминания о великом исходе столичных знаменитостей на край света — густая смесь быта и бреда, грязи и сказки.
Но вытянуть сразу два этих замысла в рамках одного фильма вряд ли подвластно кому-либо. Алма-атинская линия и линия Курочкина словно толкаются плечами с криками: тебя здесь не стояло! Сказочность быта сверкает с экрана в эпизодах с участием Режиссера: великолепно панибратство Федорченко с идолом. Но когда заходит речь о Зощенко, он хранит трепетную дистанцию, что безусловно свидетельствует об искренности его любви к писателю. Но если уж кутить, так кутить. Чем Эйзенштейн хуже Зощенко, кто более матери-истории ценен?
В этом — в необходимости увязать даже не две сюжетные линии, а два фильма, сосуществующие внутри одного,— и состоит главная проблема «Болгарии». Федорченко выбрал не слишком мудреный путь — перевел все стрелки на тоталитаризм, который и писателя съел, и в совершенно гран-гиньольном духе прошелся коваными сапогами по судьбе ученого Ленечки. Но, в конце концов, вспомним именно что тоталитарный опыт. В начале 1980-х к удушающее безнадежным социальным драмам механически приклеивались оптимистические финалы, на которые сегодня и внимания не обращаешь. Угрюмым финалом сказки Федорченко точно так же — без ущерба для нее — можно пренебречь.
Расписание показов — на сайте ММКФ