«Психологи видят проблемного ребенка, но не имеют права к нему подойти»

Как закон мешает школам предотвратить стрельбу

В Казани 19-летний Ильназ Галявиев вчера пришел в гимназию №175 и открыл стрельбу. Погибли семеро детей и двое взрослых, более 20 человек серьезно пострадали. Как всегда в подобных случаях, законодатели и общественность начали требовать вернуть смертную казнь, ограничить оборот оружия, запретить видеоигры — и даже отказаться от принципа анонимности в интернете. Еще одна частая претензия: почему школьные психологи не распознали будущего убийцу? Корреспондент “Ъ” Мария Литвинова задала этот вопрос профессионалу — клиническому психологу Ольге Серебровской. Как оказалось, депутатам действительно стоило бы пересмотреть законодательство, но не о видеоиграх или интернете. Закон запрещает школьным психологам без разрешения родителей общаться с ребенком или направлять его к психиатру. И как раз «проблемные» семьи чаще всего отвечают школьному психологу отказом. Госпожа Серебровская указывает, что такой же подход «неприкосновенности семьи» исповедуется в Америке, которая столкнулась с феноменом школьных расстрелов намного раньше России.

— Каждый раз такие трагедии — как гром среди ясного неба. Как же так случается, что подростки берут оружие и идут стрелять по людям? Откуда они такие берутся?

— Анализ такого опыта — и мирового, и, к счастью, скудного отечественного — показывает, что все школьные «стрелки» проходят примерно одинаковый путь. От тихого, часто неприметного чудака — до совершенно отчаянного мстителя. Эта психологическая жизненная линейка является для них единой. Причем не всегда это жертвы издевательств, буллинга. Чаще всего это просто непонятные окружающим и отвергнутые ими подростки. Все они страдают от одиночества и отсутствия теплых эмоциональных привязанностей.

Что известно о казанском стрелке

Смотреть

— Эти трагедии можно предупредить?

— Конечно. В общем-то каждый одинокий, странный, закрытый, замкнутый подросток потенциально может стать на этот путь. И это первый момент, важный для профилактики.

Второй — это тип личности. Как правило, все эти «стрелки» имеют пограничные личностные расстройства. Либо шизотипическое расстройство личности, психопатическое — это уже за пределами нормы.

Эти расстройства личности не формируются в одночасье. Они имеют логику развития и начинают проявляться еще до подросткового возраста, на дошкольном этапе. Поэтому для профилактики очень важно наличие специалистов — клинических психологов и психиатров, которые своевременно выявляли бы таких детей. Еще даже не подростков, а детей с подобными нарушениями психологического развития. Тогда им уделялось бы дополнительное внимание — и школьного персонала, и школьного психолога.

— А что с вниманием родителей?

— Это третий важный момент. Очень у многих таких детей есть психологическая травматизация дома. Причем они необязательно воспитываются в экономически неблагополучных или криминальных семьях.

Это может быть внешне вполне благопристойная семья, в которой тем не менее есть жестокость и завышенные требования к ребенку. Где отсутствуют доверительные отношения, где постоянно происходят конфликты, зачастую незаметные даже для соседей.

Это психологическое неблагополучие является источником постоянных травм, хронического стресса для этих детей. И в подростковом возрасте, которому свойственен максимализм, порывистость, эта психологическая травматизация запускает механизмы мести.

— То есть причины школьных убийств идут из семьи?

— Это внутренние причины, которые формируют такое поведение. А есть еще провоцирующие факторы, которые становятся последней каплей, запускающим механизмом. Как правило, это целая серия неудач. У подростков это могут быть неудачи в межличностных отношениях, которые для них значимы,— с девочкой поругался, друзья отвергли, посмеялись. Или оценки плохие получил. Поэтому на подростков с хронической неуспеваемостью тоже надо обращать внимание: серия неудач может стать для них провоцирующим фактором.

Стрельба в гимназии в Казани. Главное

Смотреть

Конечно, есть и такой внешний провоцирующий фактор, как подражание. Когда происходит какой-то резонансный случай, это касается и суицидов, и таких вот преступных эксцессов со школьной стрельбой, в подростковой среде происходит героизация этих «стрелков». И если у подростка есть все вышеперечисленные предрасполагающие факторы, то механизм подражания тоже может повысить вероятность такого поведения.

То есть все это должно сойтись: и внутренняя предрасположенность, и внешние факторы. Для школьной стрельбы нет какой-то одной причины. Все это должно лечь на определенную психологическую почву.

— Почему эти подростки обычно заранее заявляют о своих намерениях?

— В ходе изучения такого опыта стало очевидно, что у них происходит расчетливое, поэтапное, заблаговременное планирование преступления. Но они, несмотря на замкнутость и отстраненность, делают все, чтобы их как будто остановили: пишут в соцсетях, упоминают о своих планах в разговорах. Иногда даже журналистов предупреждают, оставляют записки и послания на видных местах.

Поэтому ответственность в подобных трагедиях, конечно, лежит не на видеоиграх, не на законах об обороте оружия и не на интернете. А на тех, кто мог бы увидеть этих детей, вовремя диагностировать, но этого не сделал.

Но главные виновники тут, конечно, семья и родители. Которые были безразличны, годами игнорировали созревающие проблемы, не обращали на них внимания.

— В России ведется какая-то системная профилактическая работа со школьниками?

— Она у нас велась, пока не стали сокращать школьных психологов. Еще в начале 2000-х годов была достаточно широко представлена психологическая служба в школах, в образовании. Потом ее стали сокращать. В итоге у нас в школе остался один психолог на 500 учащихся, а иногда и больше. Конечно, психолог не в состоянии их всех объять.

Потом появилось правило, по которому психолог может общаться с учеником только с согласия родителей. И обычно как раз неблагополучные родители такого согласия не дают. Потом закон о психиатрической помощи 1992 года тоже ограничивает доступ психиатра к ребенку — и на него также требуется письменное согласие родителей. То есть между службами, которые могут и должны выявлять вот эту надвигающуюся трагедию, и ребенком, который находится в группе риска, искусственно воздвигнута стена.

— Без согласия родителей ничего сделать невозможно?

— Да. И пока эта стена не будет разрушена, пока психологическая школьная служба не будет насыщена специалистами, пока этим школьным психологам не будет дано право направлять ребенка к психиатру в обход согласия родителей — если они видят какие-то настораживающие признаки — то решить эту проблему будет невозможно. Это абсурдная ситуация — психологи видят проблемного ребенка, но не имеют права к нему подойти.

— Пока что заговорили не о психологической профилактике, а об ограничении продажи оружия.

— Можно сколько угодно ужесточать продажу оружия, но следующий такой человек возьмет кухонный нож. Так что это не решение проблемы.

— Получается, появление таких «стрелков» в российских школах можно связать с сокращением числа школьных психологов и их полномочий?

— Конечно. Эта служба уже в 2010-х годах совсем ослабла. При этом все, кто в ней остался, высококвалифицированные специалисты. Просто их нагрузки таковы, что они априори не в состоянии видеть всех детей.

Нужно системное решение о расширении и укреплении школьной психологической службы, о передаче ей больших полномочий.

При этом у нас до сих пор нет закона о психологической помощи — а он жизненно необходим. Он обязателен для того, чтобы мы предотвращали не только такие трагедии, как в Казани, но и массу других.

— Каких именно?

— Все противоправные действия, которые совершают подростки, просматриваются на ранних этапах их развития еще в младших классах. И профилактику всего этого преступного и противоправного поведения можно было бы проводить, если принять соответствующий закон о психологической помощи. Если в нем четко прописать полномочия специалистов, возможность направлять детей по определенному алгоритму к смежным специалистам из медицинских отраслей — к клиническому психологу и психиатру.

Поймите, школьный психолог — это не представитель здравоохранения. Он может понять, что проблема выходит за пределы нормы, но не сможет ее правильно квалифицировать. Не все можно исправить беседами, где-то требуется и лечение. Но родители, как правило, сопротивляются, избегают этого. А потом мы имеем проблемы такого рода, как сейчас произошла, да и просто уличное, школьное насилие. Это ведь все из одного ряда ситуации.

— А что говорит мировой опыт? Как с этим работают в США, Европе?

— В США примерно так же, как и в России, стоит эта преграда между специалистами и детьми. Это оборотная сторона демократии — что все должно делаться с согласия родителей. Поэтому в США детей готовят к тому, что делать в таких ситуациях, учат убегать, прятаться. То есть там не профилактикой этих эксцессов занимаются, а обучением основам безопасности жизнедеятельности будущих жертв.

Во многих европейских странах у специалистов, работающих в образовании, значительно больше прав. И они могут направлять детей к своим коллегам, работающим в медицине. В тех странах, где это есть, мы видим совершенно другую картину.

Где выше внимание к детям со стороны профессионального сообщества — там таких случаев нет. И кстати, в этих странах выше и требования к ответственности родителей.

Вот у нас все выступают против «ювенальной юстиции», а ведь именно требования к родителям повышают уровень их личной ответственности. И когда работники образования видят, что что-то не так, то они замотивированы обращаться за помощью к профессионалам. А не ждать, когда разразится буря. А там, где родитель и семья неприкосновенны,— за закрытой дверью взращиваются монстры.