Невыносимая белорусскость бытия

Немногим правителям на постсоветском пространстве удавалось победить революцию. Александр Лукашенко смог. Но, обрушив на протест всю мощь, он распорол Белоруссию на две страны. Специальный корреспондент “Ъ” Владимир Соловьев побывал в обеих и понял, что бессменный президент вполне может уйти со своего поста. И так, чтобы остаться, и на повышение.

Похороны у прокуратуры

Хоронили весело и стильно. Церемонию прощания назначили на шесть вечера. Просили соблюсти траурный дресс-код. Миниатюрная блондинка хлопнула дверью такси, протиснулась в бар и вернулась на улицу с напитком. Скользнула взглядом по публике и осталась довольна:

— Все в черном. Молодцы. Проявили уважение.

Блондинке шли траур, красная помада и высокий запотевший стакан с Bloody Mary. Выпивку она добыла быстро. Другим приходилось потолкаться у П-образной барной стойки. Мужчины и женщины в черных нарядах повисли на ней, как на амбразуре. Они смеялись, шутили и бомбардировали барменов заказами. Те стремительно смешивали и взбалтывали. Подавали лонг-дринки, отстреливались короткими очередями шотов. В сторону летели пустые бутылки и, звякнув, падали в полиэтиленовые мешки. Толпа впитывала алкоголь, как песок воду. В четвертом часу утра, когда задача осушить бар в основном была решена, слово взяла Юля.

— Не знаю, что еще сказать… Уже столько слов сказано и столько слез пролито,— начала девушка, и бар смолк.— Чего здесь только ни было, в этих стенах. Всего два месяца мы не дотянули до двух лет. Будем закругляться на сегодня. И навсегда. Будем долго рыдать и вспоминать, как могло бы быть по-другому.

Пусть проиграно сражение, но в общую победу мы все равно верим, и мы победим.

В ответ грохнуло:

— Верам! Можам! Пе-ррра-можам!

На этом остатки энергии выплеснулись, и все стали расходиться. Так закончилась недолгая хмельная жизнь бара «Алкоголи». Это его похоронили в ночь на 31 мая.

Юля и Герман открыли «Алкоголи» 1 августа 2019 года. Заведение в центре Минска на Интернациональной, 13 прямо напротив Генеральной прокуратуры, быстро стало популярным. В Instagram в него зазывали хештегом #мынапротивзданиякотороенельзяназывать. Супруги бизнес вели в белую — ни копейки мимо кассы. Проверяющие их не трогали, а инвестиции быстро возвращались. Потом наступил август 2020 года. Юля и Герман, как и большинство завсегдатаев их бара, поддержали протесты. Когда 16 сентября Светлана Тихановская призвала к всеобщей стачке, «Алкоголи» в знак солидарности перестал работать и получил первый штраф. После второй стачки 26 октября начались суды. Когда слушалось дело о закрытии бара из-за нарушений, представитель МЧС развеселил даже судей.

— Он сказал, что пришел с проверкой не потому, что были какие-то жалобы на нарушения, а потому, что у него было предчувствие, что нарушения есть. И оно его не подвело: нарушения нашли именно там, где он предполагал,— рассказывает Юля.

— Заседание стоило посетить только ради того, чтобы увидеть, как на этих словах заулыбались судьи,— добавляет Герман. Он сосредоточен, но воспоминание заставляет его улыбнуться.

Герман участвует в разговоре и одновременно внимательно следит за тем, что говорит жена. Когда ему кажется, что у нее вырвалось лишнее, просит не публиковать, а Юлю одергивает:

— Я просто боюсь, что тебе дадут пятеру. И не суток.

Предписание лишить «Алкоголи» лицензии — по сути, закрыть — вынесли на основании того, что в заведении отсутствовал график очистки вентиляции, а удлинитель, которого не должно было быть, наоборот, присутствовал. Еще был обнаружен грязный пол. Владельцы опротестовали каждый пункт. Не помогло.

— Что делать дальше — не знаю. Дело классное, у нас получалось этим заниматься,— говорит Юля.

По залу неспешно бродят бармены: пакуют посуду, собирают в пакеты и выносят мусор. Помещение оголяется. После того как городские власти его примут, будет устроен аукцион, на котором определится новый арендатор. Герман хочет в нем участвовать, чтобы попытаться сюда вернуться:

— На аукцион придут люди, которые захотят это помещение забрать, и мы будем в их числе. Получится — ОК, не получится, ну, значит, не получилось. Дойдем до конца.

Бывшие владельцы того, что было баром «Алкоголи», провели в Instagram собственные торги: пустили с молотка вывеску. Плачущий неоновыми слезами женский полуанфас был куплен за $600. В резерве у Германа и Юли неоригинальная мысль — уехать из страны.

— Хотели бы попробовать в Эстонию съездить, может быть, в Израиль,— перечисляет варианты Герман.

— Почему бы просто не пожить у моря,— соглашается Юля и не совсем точно цитирует «Письма римскому другу» Бродского: — Как там было? И от тирана далеко, и от вьюги?

— Ну тут же гнетет. Я не знаю, сколько еще вынесу без регулярной помощи психолога и психотерапевта,— признается Герман.

Юля кивает:

— Каждый день продолжают задерживать твоих друзей, и ты встречаешь их с Окрестина (знаменитый минский изолятор.— “Ъ”). Просыпаешься и думаешь: зачем я здесь? Едешь на работу и думаешь: зачем я здесь?

Карманник и Маргарита

Маргарита* еще той протестной осенью ответила себе на поставленный Юлей вопрос. Ей немного за 30. В Минск она приехала учиться из небольшого райцентра. После университета открыла фирму по продаже стройматериалов, купила машину, квартиру в микрорайоне Уручье. Стандартный набор столичной успешности.

9 августа прошлого года Маргарита сходила на президентские выборы, сфотографировалась с бюллетенем — галочку нацарапала в графе «Светлана Тихановская». Свое фото с бюллетенем и паспортом отправила в специальный чат, куда просили присылать доказательство сделанного выбора, чтобы измерить поддержку главного оппозиционного кандидата. Этот поступок вскоре станет для нее отдельным поводом для беспокойства за свою безопасность.

После выборов тихий двор Маргариты, как и многие другие дворы Минска, превратился в зону боевых действий. Канонада под окнами, рейды омоновцев. Вместе с другими жильцами она пользовалась тем, что из окон хороший обзор: видны не только перемещения силовиков, но и соседняя омоновская база в военном городке. Маргарита и ее соседи ориентировали протестующих, где стоят противостоящие им бойцы, писали в дворовых чатах, когда с базы выдвигалась техника. После этого квартиры стали обходить люди в штатском, но с оружием. К ней никто не пришел, но впечатлений и без этого хватило надолго.

— Я не раз видела и как омоновцы давали людям убежать, и как пять-семь человек били одного. У меня под окнами станция метро «Уручье». Это конечная.

Вечером люди возвращались с работы и, выходя из метро, смешивались с протестующими. Омоновцы просто кидали в эту толпу светошумовые гранаты. Там были и мамы с колясками, и просто уставшие люди после тяжелого рабочего дня, и протестующее.

Она выходила на митинги против насилия. Они стали особым форматом белорусского протеста: в акциях участвовали женщины в белом. Первый флешмоб прошел у столичного Комаровского рынка 12 августа. А через месяц Маргарита оформила у ветеринаров справки для двух своих кошек, закинула в багажник чемодан с самым необходимым и уехала в Гданьск. Свою историю она рассказывает по Skype, настоящее имя просит не указывать. Говорит, что думала уехать на пару месяцев — отдохнуть от всего, что происходило. Пару месяцев все еще длятся. Маргарита решила продать квартиру в Минске и никогда больше не возвращаться на родину. Бизнес ведет дистанционно, учит польский, получает второе высшее образование и оформляет нужные бумаги для проживания в Польше.

— Если бы я осталась, рано или поздно куда-нибудь все равно бы вышла, посигналила бы или движение остановила. И попала бы туда (в СИЗО.— “Ъ”). Я от ОМОНа никогда не бегала, я плохой бегун. Поэтому просто останавливалась и стояла. А здесь мне четыре месяца снилось, как убегаю от них. Раньше все это рассказывала со слезами на глазах, а сейчас вообще ровно. Я не верю, что митингами можно сдвинуть этого человека, и не считаю нужным тратить свое время. Не за что там бороться — не стоит оно моей жизни.

В Telegram-чатах с названиями минских изоляторов тысячи участников и ежедневные переклички. «Добрый день! Подскажите, есть ли кто сегодня на списках возле тюрьмы в Жодино? Ищем куда посадили на 15 суток ребенка». «Может у кого-то на днях освободились близкие и знакомые из ЦИПа, женщины. Моя дочка там, попала почти сразу после больницы, как и все, очень переживаю. Хочется хоть два слова услышать про нее. Просто два слова. Сердце рвется. Нам еще 10 суток».

Эти созданные в прошлом году чаты — настоящая летопись. Странно, что никто еще не додумался соединить их в медийный проект или составить из них книгу — такой «Архипелаг Telegram». В чатах практически не возмущаются и почти ничему не удивляются. Рутина: вопрос, ответ, иногда сверкнет эмоция. Несколько раз в день вывешивают списки задержанных, дают советы по поиску людей и по поводу того, как комплектовать передачу в СИЗО и что туда класть не стоит.

Эта будничность поражает больше всего. Вокруг Белоруссии — шторм. Запад мечет в Минск санкции, к чему-то призывает, за что-то осуждает. Оппозиция в изгнании пытается поднять новую народную волну. Объявлена денежная награда в €11 млн за арест Александра Лукашенко. У границ со стороны Польши и Литвы активисты под бело-красно-белыми флагами перекрывают дороги. А внутри полный штиль. Дворники метут и так стерильные минские улицы, стригут газоны. Люди идут по делам, сидят в кафе, гуляют. Силовики продолжают задержания. Сквозь гудение города иногда пробивается шелест разговоров о политике. У знаменитой пивной «Раковский бровар» курит компания молодых людей.

— Вроде обычная жизнь вокруг, а ведь у нас уже Северная Корея,— говорит один из курильщиков и с опаской стреляет глазами в стороны: не слишком ли громко вышло?

По Немиге спешит девушка в летнем платье. В ушах AirPods. Девушка поправляет упавшую на глаза прядь и сердито выговаривает невидимому собеседнику:

— Я тебя из милиции вытаскивать не буду!

Атмосфера располагает додумать, что на том конце провода знакомый, подруга, а может, бойфренд, который собрался на одну из партизанских акций. Они время от времени проходят в самых укромных уголках Минска и других городов. Часто — в парке или в лесу. Небольшие группы людей собираются в зарослях с бело-красной символикой и фиксируют свою смелость на фото и видео. Снимают так, чтобы лиц участников не было видно: если опознают, СИЗО гарантировано. Результат этих акций — недолгая рябь в оппозиционных Telegram-каналах. Эффект как от брошенного в тихий пруд камня: пошли круги — и снова зеркальная гладь.

Минская станция метро «Пушкинская» разинула одинаковые пасти входов-выходов на четырех сторонах перекрестка проспекта Пушкина и улицы Притыцкого. «Пушкинская» — место знаковое. Вечером 10 августа прошлого года над ней висело облако слезоточивого газа, ухали взрывы и трещали выстрелы. Толпа ползла к перекрестку по Притыцкого со стороны центра, но ее остановили стянутые сюда силовики. Неизвестно, в чем был замысел протестующих, но если с Притыцкого свернуть на проспект Пушкина, минут за 40 можно выйти прямиком к президентскому Дворцу независимости. Был такой план или нет — уже не важно. В тот вечер никто никуда не свернул, потому что силовики стояли насмерть, а потом рассеяли толпу по дворам.

На этом перекрестке выстрелом в грудь был убит Александр Тарайковский. Видео его гибели легко гуглится. Это была первая официально подтвержденная смерть во время протестных акций. Сначала сообщалось, что он сам себя подорвал. Потом власти признали: Тарайковский, отсидевший семь лет за убийство сожителя матери, был убит из нелетального оружия — вроде бы резиновой пулей.

Утром 11 августа на Пушкинской возник стихийный мемориал. Люди несли цветы и клали прямо на землю или крепили к придорожному ограждению. Коммунальные службы их за ночь убирали, а днем все снова было в цветах. Вопрос решили радикально: ограждение срезали. О нем напоминают только металлические пеньки в тротуарной плитке.

Цветы здесь все равно оставляют: на газоне у проезжей части почти каждый день появляется небольшой букет или одинокая гвоздика. Бдительные дворники их исправно собирали и отправляли в мусорный бак, которого здесь раньше не было. Утром 30 мая у контейнера появилась женщина в строгом костюме. Со своим спутником она постояла у бака, заглянула под крышку. Потом скрылась в цветочном магазине неподалеку и вышла оттуда с красной гвоздикой. Пара еще немного потопталась у бака и тихо удалилась вместе с гвоздикой. Женщина оказалась австрийским послом Алоизией Вёргеттер. С Австрией у Белоруссии отношения складывались неплохо. В марте 2019 года Минск посетил австрийский канцлер Себастьян Курц, а в ноябре того же года Александр Лукашенко нанес ответный визит. Сейчас Вена Лукашенко президентом не признает.

Мусорный контейнер на Пушкинской, ставший новым мемориалом Тарайковскому, повидал не только европейских дипломатов. 1 июня к нему вразвалку подошел одетый во все черное молодой человек. На голове черная бейсболка, нижнюю часть лица скрывала черная маска. Резким движением он опрокинул бак. Грохот привлек внимание чаек и голубей. Птицы спикировали вниз и стали копошиться в вывалившихся наружу внутренностях контейнера. Молодой человек, назовем его Димой, не спеша отошел, присел на стоявшую неподалеку скамейку и, спустив маску на подбородок, влил в себя пиво из полуторалитровой пластиковой бутылки. Низвержение мусорного бака было его местью режиму Александра Лукашенко.

— Александр Григорьевич, **** (нехороший человек.— “Ъ”), ты нам надоел, реально надоел. Ты насилуешь нас, нашу страну, которую мы любим. Мы не хотим вступать ни в какую Российскую Федерацию, ни в Польшу, мы ни за Путина, ни за латышей, ни за поляков. Саша, уходи! Пожалуйста, уходи! Ты развяжешь гражданскую войну. Народ устал.

О себе Дима сказал: «Я уголовник». Промышлял щипачем в троллейбусах, трижды отсидел. Потом завязал и устроился на автомойку недалеко от Пушкинской. В августе прошлого года впустил на мойку группу протестующих и опустил за ними ролету, чтобы следом не зашел ОМОН. После этого его уволили.

— Мы ему (Лукашенко.— “Ъ”) благодарны за то, что он сделал. Когда он пришел к власти, вот здесь не было этого перекрестка,— машет он рукой в сторону пересечения проспекта Пушкина и улицы Притыцкого.— Здесь, на Притыцкого, постоянно было затоплено. Я был ребенком, помню, как мы в лужах этих купались. Я ему благодарен за город, но он стал маразматиком, и нам стыдно.

По крайней мере мусорный бак Дима победил. Контейнер убрали, заменив небольшой бетонной урной.

Кокон для Лукашенко

Действия белорусских силовиков в 2020 году и то, что происходит в стране сегодня, вместе составляют впечатляющую картину. Мощный механизм перемалывания протеста любого размера и формы завораживает своей ледяной безупречностью. Настройки позволяют регулировать уровень насилия и направить аппарат хоть на огромную толпу, хоть на отдельного человека. И если при максимальной нагрузке в 2020-м из щедро смазанного финансированием агрегата не вылетела ни одна шестеренка, сейчас тем более нет видимых причин для того, чтобы он засбоил.

Куратором всего силового блока, включая созданную в июне прошлого года первую в стране частную военную компанию «ГардСервис» (по слухам, ее привлекали к разгону протестов), раньше был генерал-полковник Виктор Шейман. Потомственный военный. Выпускник Благовещенского высшего танкового командного училища. Воевал в Афганистане. Рядом с Александром Лукашенко с 1990-х годов. Возглавлял белорусский Совбез, был генпрокурором, главой президентской администрации, а потом стал управляющим делами президента. О нем говорят, что он верный и чуть ли не единственный друг Лукашенко.

11 июня президент перед объективами камер провожал Шеймана в отставку с поста главы управделами как старого боевого товарища — душевно и на «ты».

— Ты много раз писал рапорт об уходе в отставку. Я не соглашался с этим. Но я понимаю, что когда-то время приходит, тебе хватило в жизни. Начиная с молодости: Афганистана, лейтенантом отвоевал свое, вырос до генерала — самая высокая должность твоя в Беларуси, наверное, у нас больше генерал-полковников и нет. Один, последний из могикан.

В небольшой стране любой слух может оказаться правдой. О Викторе Шеймане упорно ходит такой: он сильно болен. Врачебного заключения, впрочем, никто не видел, а Александр Лукашенко попросил друга и после увольнения держаться рядом.

— Я понимаю, что и семья, и дети, и много-много еще вопросов. Да и мама уже не молода. Знаю твою ситуацию. Поэтому я согласен с твоей новой страницей в жизни, скажу так. Но очень бы попросил не уходить далеко и вообще не отходить от государства и подставить плечо там, где это нужно будет. Как ты всегда это делал. Со временем, этим летом, я предложу тебе несколько вариантов работы,— сказал Лукашенко.

И повторил:

— Далеко не уходи. Видишь, какая ситуация вокруг Беларуси. Не дай бог, нам с тобой еще взять автомат в руки и защищать страну. Ситуация непростая.

Про автомат было сказано не просто так. 23 августа прошлого года Александру Лукашенко пришлось вспомнить службу в погранвойсках КГБ. Сжав цевье укороченного «Калашникова», он появился у похожего на цитадель президентского дворца, чтобы всем стало ясно: он, если что, готов поливать врагов свинцом. В тот день протестующие подошли к дворцу довольно близко. От него их отделяли сотня-другая метров и кордон вооруженных бойцов спецподразделений. Лукашенко приветствовал верных киборгов:

— Ребята, вы красавцы!

Те захлопали. Президента и его младшего сына Николая, который тенью цвета хаки и тоже вооруженный, сопровождал отца, соцсети высмеяли за милитаристский маскарад. Смех смехом, но на штурм дворца никто не отважился — ни тогда, ни позже.

В постсоветских широтах «цветные революции» за последние 17 лет вышибли из насиженных кресел не одного главу государства. Первый в списке свергнутых — грузинский президент Эдуард Шеварднадзе. В 2003 году его срезал Михаил Саакашвили. Киргизские лидеры Аскар Акаев и Курманбек Бакиев с разницей в пять лет — первый в 2005 году, а второй — в 2010-м — вылетели со своих постов, а потом и из страны. Бакиев, к слову, приземлился и живет в Минске. В 2014-м с Украины перебежками через Харьков в Россию выбирался Виктор Янукович. Были еще молдавский президент Владимир Воронин в 2009-м и армянский премьер Серж Саргсян в 2018-м. Эти лишились власти, но остались на родине.

Никто из свергнутых не хватался за автомат, как Лукашенко. И никто не сумел удержаться в седле на крутом протестном вираже. Все, кроме с виду простоватого белорусского батьки, прислушивались к мнению окружающих. В каких-то случаях в игру вступал и решал исход схватки Запад, в каких-то — Россия. Лукашенко, когда дело касалось власти, отключал радар и переставал принимать сигналы извне. И выходил из передряг победителем.

Но и он, и спецслужбы оказались не готовы к тому, что началось в стране в 2020 году. Размах протестов явно удивил и власть, и даже оппозицию. Виной тому несколько факторов, которые к президентским выборам соединились в одной точке.

Дворцовая часть драматичного белорусского диптиха следующая. В 2014 году в окружении президента стали усиливаться «витебские». К ним относят Виктора Косинца и Наталью Кочанову. Их карьерный рост начался семь лет назад. Кочанова с должности главы Новополоцкого горисполкома переехала в Минск на позицию зампреда правительства страны, потом стала главой администрации президента и, наконец, заняла нынешнюю должность спикера верхней палаты белорусского парламента.

Врач по первому образованию, Косинец с 2008-го по декабрь 2014-го работал председателем Витебского облисполкома. Под Новый год он возглавил администрацию президента, а затем стал личным помощником и врачом Лукашенко, уступив место Кочановой. Ее преемником на посту руководителя администрации стал другой уроженец Витебской области — Игорь Сергеенко. Тогда же, в 2014 году, пресс-секретарем Лукашенко стала Наталья Эйсмонт. С минчанкой Эйсмонт и гродненцем Виктором Шейманом «витебские» сработались.

Одни ставят в заслугу квартету Шейман—Косинец—Кочанова—Эйсмонт погружение Александра Лукашенко в атмосферу абсолютного счастья и максимального комфорта, другие настаивают, что благодарить за это нужно исключительно дуэт Кочанова—Эйсмонт. Президента убедили, что вместе с ним счастлива если не вся страна, то почти вся. А доля тех, кто готов протестовать, колеблется в пределах 10–12% населения. Вне зависимости от того, кто какую роль играл, сходятся сюжетные линии в том, что в какой-то момент начальника перестали тревожить плохими новостями. Только покой, обожание и убаюкивающие доклады о том, что в государстве все под контролем. Президентские выборы 2015 года органично вписались в идиллию: 83,47% за Лукашенко — и никакого протеста. Не страна, а тихая гавань. Особенно на контрасте с кровоточащей рядом Украиной.

А теперь вторая часть картины. Те, кто ее описывает — здесь придется обойтись без имен, не принадлежат ни к власти, ни к оппозиции, но общаются и с теми, и с другими. Они отдают должное способности Лукашенко больше четверти века всеми правдами и неправдами удерживать страну на плаву.

Уверяют, что Белоруссия — его единственная настоящая любовь. И обвиняют в том, что в какой-то момент он отстал от времени и утратил чутье.

Эти патриоты-центристы опасаются, что в угаре репрессий власти выдавят из страны тех, кто хочет и может ее развивать. Для них это самый большой страх — больше пугает разве что перспектива объединения с Россией. Слово «развитие» они употребляют особенно часто.

В целом они согласны с дворцовой версией о погружении Лукашенко в уютный кокон. И добавляют своих красок. Белоруссия, когда Александр Лукашенко взял власть в 1994 году, стала строить почти по-советски плановую экономику. Частный бизнес молодой президент не понимал и вообще знать не желал. В 1995 году он отмахнулся: «Через десять лет я пожму руку последнему предпринимателю». Бизнесменов Лукашенко считал «вшивыми блохами, от которых надо избавляться».

Экономические вопросы он умело решал за счет России — низких цен на российские нефть и газ. На излете 2006 года случилась первая российско-белорусская газовая война. Москва хотела получить контроль над «Белтрансгазом», Минск не уступал. «Газпром» поднял цену. Потом изменились правила игры и по нефти. Схема, при которой российские нефть и газ Белоруссия покупала дешево, потом продавала дорого, а разницу тратила на социальное государство и частично уводила с помощью разных уловок, стала сыпаться.

Тут-то и вспомнили о бизнесе. В 2008 году власть объявила, что страна должна войти в тридцатку рейтинга Doing Business. Задачу ставил автор метафоры про «вшивых блох». Госсектор начал сокращаться, а частный бизнес — расти и подпирать экономику. Если в 1990-е годы белорусы были за плановую экономику и считали, что государство должно доминировать, то к 2010-му страна оказалась на третьем месте — перед Швейцарией — по показателю необходимости увеличения частного сектора в исследовании European Values Study. Средний класс стал крепнуть. Изменение структуры экономики меняло ценности.

Страна преобразилась, превратившись в гибрид. Суровый правитель одной рукой давил несогласных, а другой мог дать невиданную свободу, например, айтишникам. В 2017 году директором минского IT-кластера «Парк высоких технологий» стал бывший начальник главного идеологического управления администрации президента Всеволод Янчевский. Он был одним из тех, кто убедил Лукашенко строить IT-страну. Президент подписал знаменитый декрет №8, узаконивший криптобиржи, оборот токенов и криптовалют. IT-компаниям дали льготы, а в законодательство внедрили элементы британского права. Испытать на себе все прелести могли только резиденты «Парка высоких технологий». На фоне протестов 2020 года — а айтишники их поддержали — и ответных репрессий многие рисовали апокалиптический сценарий: «Парк высоких технологий» ждет неминуемый упадок и забвение. Однако из него выписались всего 10–15 игроков, а зашли где-то 140 новых.

Быть айтишником стало круто. Круче, чем чиновником. Ценностная эволюция и изменение структуры общества, утверждают центристы-патриоты, привели к тому, что в какой-то момент в Белоруссии возникли две параллельные страны. Если в 2008 году общество считало, что государство должно ему все давать, то в 2018-м запрос был на то, чтобы людям предоставили возможность зарабатывать и развиваться. Власть жила сама по себе, а страна — сама по себе.

Картина мира Лукашенко, который долгие годы очень хорошо чувствовал общество, вдруг отслоилась от реальности. В ней все еще доминировал труженик села, но на первые роли уже вышел условный айтишник.

В 2020 году общество сказало: хватит, нам нужна другая власть. И государство очнулось. В смысле другая власть? Власть одна, и другой здесь не бывает. Кого-то из лидеров оппозиции посадили, как Виктора Бабарико и Марию Колесникову, кто-то уехал, как Светлана Тихановская и супруги Валерий и Вероника Цепкало. Улицы Минска заполнили похожие на гусениц темно-зеленые автозаки и принялись жевать тех, кто был не согласен с посадками и результатами выборов.

Версию центристов-патриотов подтверждает близкий к власти политолог Александр Шпаковский, член комиссии по подготовке поправок в белорусскую конституцию.

— Это было ценностное восстание, буржуазная революция,— говорит Шпаковский про 2020 год.— Лица, заработавшие деньги, если брать IT-сектор, считают, что сегодня их компании могут больше, чем просто зарабатывать деньги. Они претендуют на большую роль в процессе выработки и реализации управленческих решений. Им этой роли не давали здесь.

К этому новому классу политолог добавляет тех, кто всегда был против Лукашенко: по его оценке, таких всегда было до 30%:

— Лукашенко начиная с 1994 года всегда не поддерживали около 30% населения страны. В Минске эта цифра была больше. Вопрос в том, какой уровень этого неприятия — пассивный или активный. На определенном этапе это пассивный уровень, как сейчас. Мои знакомые противники власти говорят: все равно ничего не сделаешь. Эти люди вернулись в привычную среду и пассивно не поддерживают руководство страны и его курс по всем основным направлениям.

Удивительно, но объявленная в Белоруссии война с инакомыслием и бело-красной символикой протеста не уничтожила белорусскую гибридность. Даже сейчас, когда много чего нельзя, кое-что все же можно.

В то время как даже бело-красно-белая наклейка на ноутбуке может стать причиной проблем с правоохранителями, в холле созданного указом Лукашенко Банка развития Республики Беларусь на проспекте Машерова стоит нетронутой огромная, под потолок инсталляция из стоящих друг на друге прямоугольных фигур. Одни белые, а другие красные. То ли фигу в кармане режиму показывают, то ли всем пофиг.

Мечтатели

Сергей спортивный, подтянутый и очень деятельный. К своим 30 годам он открыл небольшое собственное дело. Есть несколько идей для новых проектов. Он производит впечатление уверенного в себе человека, у которого есть четкий план на жизнь. Хотя не есть, а был. В прошлом месяце Сергей провел 15 суток в изоляторе (просил не указывать, в каком именно, и изменить имя) за участие в майской акции, на которой его не было.

— Говорю следователям: «Я же ничего не делал». «Привираете,— отвечают.— Вы в таком-то месяце 2020 года такого-то числа и там-то были? Были»,— вспоминает он.

То есть отсидел Сергей за август. Силовая машина, как комбайн, собирает урожай тех, кто когда-то куда-то выходил. Попутно сгребают за бело-красные носки, бело-красно-белую наклейку на ноутбуке или на окне квартиры. Год назад где-то появился — возьмут сейчас.

— Никого не отпускают, вообще никого. Минимальный штраф — €1200. Они приходят и говорят: здравствуйте, собирайтесь, на вас заведено административное дело,— голос Сергея звучит ровно. Методы властей он оценивает как весьма эффективные:

— Вроде все ОК, но хочется, когда ты там побывал, тебя там запугали… хочется ничего не иметь общего со всем этим. Чтобы не трогали. Это работает. Это рабочий инструмент, который они нормально используют.

В каком-то смысле он сам невольно стал частью машины устрашения:

— Очень страшно все это рассказывать и давать интервью. Это можно им зачесть в плюс — я генерирую повестку страха. Хотя понятно, что это такой синдромчик после отсидки.

Этим объясняют, почему рассосался большой белорусский протест. Ответ короткий и колючий: страх.

— Неприятна даже не 4-местная камера, в которой сидят 17 человек, а атмосфера, которая зацикливается на одном и том же: что нас после 15 суток не выпустят, а продлят пребывание — пересудят. Были прецеденты, когда человека вызывали, судили и сажали снова на 15 суток, без выхода. Постоянно вызывают на разговор: проверяют атмосферу по палате, проводят профилактические беседы, чтобы неповадно было. Когда понимают, что неповадно наступило, они, видимо, себе какой-то плюсик ставят и перестают дергать. Они все разные: и женщины-следователи, и участковые из РОВД — нет одного цербера, который всех сидит и мучает. Разные приходят сотрудники,— рассказывает Сергей.

Про отъезд из Белоруссии он думает. Решение вызревает тяжело. Уезжать не хочется:

— Очень же комфортно в Минске. Квартира, друзья, родители. Все в центре, все удобно.

Перечислив преимущества жизни в родном городе, он высказывает противоположные, появившиеся после СИЗО соображения:

— Если не чувствуешь себя в безопасности, если эта базовая потребность не закрывается, то что делать, кроме как уезжать?

Сказал бы мне кто-то, что делать, чтобы обезопасить себя от того, что тебя просто так сажают... Например, фоткать себя раз в 15 минут… Если бы кто-то дал этот ключ, не заставляя переходить на какую-то другую сторону, я бы остался в Минске. Мне не хочется терять свое время, свой ресурс, потенциал, силу, энергию, молодость на то, чтобы ходить трястись и сжигать свои нервы. Мне кажется, это довольно рациональная штука. Начинаешь просто шугаться каких-то вещей. Я так жить не хочу.

Из СИЗО Сергей вынес уверенность в том, что его и таких, как он, аккуратно подводили к мысли об отъезде. Пересказывает профилактические монологи следователей: «Мы не понимаем, что вам не нравится? Если не нравится здесь, что вы делаете здесь? Нам вот наша страна и правительство очень даже нравятся».

Сергей заранее знает, что за границей ему будет плохо. Он уже жил в другой стране, и этот опыт ему не понравился, в первую очередь из-за обнуления социальных связей:

— Но, получается, ребятки добиваются этого. Из-за своей спонтанности и несистемности, по которой они нас хватают, они часть людей нейтрализуют только этим. Я просто чувствую, что безопасности по сравнению с ситуацией годичной давности стало в два раза меньше.

Спокойно, без злости и раздражения на власть Сергей объясняет, чем его не устраивало и продолжает не устраивать положение дел в стране. Во-первых, хочется обновления и движения вперед. Во-вторых, большей свободы для бизнеса. Ну и мечту о прекрасной Белоруссии будущего никто не отменял. А она в общих чертах уже придумана.

— Мне бы хотелось, чтобы белорусы стали отдельной, второй, третьей Швейцарией, чтобы офигенные люди, которые в большинстве своем с высшим образованием, наконец-то начали зарабатывать бабло, вписались в какие-то мировые производственные цепочки, а не были придатком непонятным с отдельной, оторванной экономикой,— перечисляет Сергей.— В Беларуси это возможно, потому что люди для этого здесь отличные. Хочется банальных прав человека, уравнения с миром, выхода на первые позиции. Я считаю, что самое ценное — человеческая жизнь. Моя жизнь мне очень дорога. Я бы хотел ее проживать максимально полезно для себя и для людей.

В 2020 году у многих, и Сергей не исключение, появилось ощущение, что мечта может сбыться:

— Мы вышли из своих маленьких гнездышек и посмотрели, что там в лесу. В лесу оказалось много людей с такими же гнездышками, которые точно так же поют. Мы особо не виноваты, что раньше не спохватились. Были те, кто раньше спохватился, но такой массовости не было. Не было Telegram, соцсетей. И чувство единства, которое появилось, классное.

Хотя власть не сменилась, в его интонациях не слышно безысходности:

— Произошло быстрое взросление на национальном уровне. Я не думаю, что у нас будет сразу все хорошо.

Сколько откатываться в эту жопу — столько потом расти придется, строить все — не перестроить. Системы нужно обновить, все прошивки застряли давным-давно неизвестно где.

В прошивках неплохо разбирается Максим Богрецов. Больше 20 лет он проработал в американской компании EPAM Systems, где вырос от разработчика программного обеспечения до старшего вице-президента. Из США в Минск он прилетел в августе прошлого года, когда столицу накрыли послевыборные протесты. На улицах рвались гранаты и свистели резиновые пули. Изоляторы заполнялись задержанными, а СМИ и Telegram-каналы — кадрами избиений несогласных во время и после задержаний.

Оказавшись в Минске, Богрецов влился в штаб претендента на президентский пост Виктора Бабарико, которого до выборов не допустили, заранее арестовав. Потом вошел в состав Координационного совета белорусской оппозиции. У айтишника теперь много дел, никак не связанных с компьютерными программами. Он раздает интервью, ходит встречать знакомых из СИЗО и вместе с другими сотрудниками штаба Бабарико создает партию «Вместе». Уже собрано 6 тыс. заявлений на членство в ней. Планируется съезд, на котором утвердят программу, чтобы потом отнести пакет документов в Минюст для регистрации. Получается, что они на что-то все еще надеются.

Первое, что приходит в голову при встрече с улыбчивым Богрецовым: почему он до сих пор на свободе? Вопрос этот ему не нравится:

— Я не люблю об этом говорить много. Если это доминирует все время в инфоспейсе, это значит, что ты как будто кого-то поддергиваешь. Зачем это делать? Не надо.

На улице пасмурно. Богрецов бросает короткий взгляд на небо и заканчивает мысль:

— Мне нравится возможность под дождем посидеть, под белорусским дождливым небом, и подышать свежим воздухом, понимаешь? Это очень важно для меня. 450 политзеков всего сейчас — они с удовольствием помокли бы под дождиком, но на свободе.

Максим ходит по Минску в футболке с портретом Марии Колесниковой — координатора штаба Бабарико. В прошлом году ее пытались насильно выдворить из страны, но она порвала паспорт на белорусско-украинской границе и оттуда ее перевезли в СИЗО. Колесникову обвиняют по трем статьям УК: «Призывы к действиям против национальной безопасности», «Заговор с целью захвата государственной власти неконституционным путем» и «Создание экстремистского формирования и руководство им». В совокупности все это может потянуть на 12 лет тюрьмы.

Колесникова с улыбкой смотрит с футболки Богрецова, который рассказывает о том, что думает о протестах 2020 года и их последствиях для тех, кто тогда проявлял любую активность против власти:

— Этот уровень жести, конечно, совершенно непропорциональный и невозможный. Мы до сих пор это перевариваем. Круто, что белорусы ощутили, что они нация, что могут так классно друг к другу относиться. А часть из нас — тоже белорусы — могут делать со своими товарищами вот это все в тюрьмах.

Раскол — так он описывает сегодняшнюю ситуацию в своей стране. В его восприятии трещина поделила Белоруссию (он произносит название страны как Беларусь и всегда поправляет, если кто-то говорит Белоруссия) на неравные части.

— О чем люди думают? Они думают, как помочь кому-то, как вместе можно дальше двигаться, жить и развиваться. Но есть вот этот раскол, это меньшинство, но меньшинство с оружием. И меньшинство этим пользуется. Причем с их стороны тоже происходит привыкание к насилию.

Это «тоже» вряд ли проскакивает непроизвольно: привычка к насилию выработалась и у тех, кто его применяет, и у тех, на кого оно направлено. Богрецов ни разу не назвал Александра Лукашенко «бывшим» президентом, как делают многие белорусские оппозиционеры, но уверенно исходит из того, что Лукашенко поддерживает меньшинство. Конечно, не 3%, как в известном прошлогоднем меме, который активно разгоняли Telegram-каналы, игравшие роль предводителей и координаторов протеста, но все же меньшинство. Правда, соотношение тех и этих никто не замерял. Независимая социология в Белоруссии давно предусмотрительно выжжена, а потому иллюстрацией большинства работает картинка из жаркого августа 2020 года, когда по улицам Минска разлилось бело-красное море протестующих. Вопрос в том, где эта масса теперь.

— Кто-то просто не рискует больше подвергать себя опасности из-за выражения собственного мнения, кто-то вытеснен за границу,— рассуждает Максим Богрецов.— Если ты не мазохист, ты не хочешь гарантированно попасть под такой уровень репрессий. Мало людей готовы на это пойти, потому что жестко все очень. У нас арестовывают за то, что белая майка, красная куртка. За красно-белую пастилу. Понятно, что очень малое число людей готово продолжать выражать свое мнение.

Отъезд людей из страны не дает Богрецову покоя. Он оговаривается, что не имеет доступа к статистике, но говорит о 200–300 тыс. уехавших из страны:

— Вытесняются за рубеж люди экономически активные, более востребованные, молодые. Только поляки выдали более 50 тыс. специальных виз. И это лишь одна страна. А эти люди как раз тот паровозик, который должен был двигать экономику и потом нарабатывать, чтобы пенсии выплачивались и так далее.

Богрецов никуда уезжать не собирается и думает, что выход из тупика можно найти, чтобы снять воспаление. Он вспоминает, как в прошлом году Александр Лукашенко приезжал в СИЗО и там встречался со своими арестованными противниками: Сергеем Тихановским, Виктором Бабарико, политтехнологом Виталием Шкляровым (последнего выпустили осенью). Этот визит вселил в Максима Богрецова надежду на то, что разговор с властью возможен:

— Должен появиться какой-то диалог и обсуждение приемлемого движения вперед, решения проблемы. Надо будет предпринимать шаги, чтобы выходить из этого кризиса и раскола, надо продолжать консультации с обсуждением того, как выруливать,— уверен Богрецов.

Такое ощущение, что он заочно обращается к Лукашенко. Припоминает президенту, что тот сам говорил о необходимости модернизации политической системы, говорит, что от противостояния проигрывают все: и народ, и силовики, и чиновники, и Россия, и Запад:

— Все заложники того, что в Беларуси есть кризис, и его никто не пытается решить.

С Лукашенко Богрецов никогда не встречался. И не уверен, что такая встреча когда-нибудь состоится. Темы для разговора, однако, держит под рукой. Начал бы с того, какую страну нужно оставить следующему поколению, что сделать, чтобы люди хотели жить в Белоруссии, а не уезжать, как сейчас, и чтобы они не воспринимали сегодняшнее положение дел как предел возможностей развития. Еще Богрецову интересно, в чем, по мнению Лукашенко, выражается независимость, о которой тот так много говорит. Может ли страна быть независимой без сильной экономики? В последнем вопросе можно увидеть намек на возросшую зависимость от России. Обида на Москву тоже есть.

— Отсутствие реакции на августовскую жесть со стороны России, российских каналов, появление здесь российских экспертов-пропагандистов вызвало падение доверия. Но это не то, что нас превращает во врагов. Это понимание того, что, к сожалению, непонятно как сформулированные интересы оказались выше порядочности. Не по-христиански, не по-славянски, неправильно это. Все страны что-то сказали, а со стороны России — никто,— расстроен Богрецов.

Он говорит о России как о братской стране. Но не настолько братской, чтобы стать с ней одним государством:

— Поглощение и слияние для белорусов абсолютно неприемлемо. Белорусы четко себя осознали самостоятельной нацией. Я такую аналогию провожу: два брата живут в соседних квартирах. Можно объединить, но не надо — так все работает гораздо лучше. Можно вместе много чего делать, зарабатывать много денег, иметь замечательные добрососедские отношения. Язык — мы же с тобой разговариваем без переводчика — огромная штука. Есть масса примеров интеграции, но поглощение и слияние — нет. Это не предмет торговли.

Максиму Богрецову кажется, что в последние несколько месяцев у Москвы стал более сбалансированный взгляд на ситуацию у соседей:

— Да, публично Владимир Владимирович не может ничего другого сказать, кроме как поддерживать и говорить: не долбайте партнера слишком сильно. Но видно же по риторике, что никто не счастлив от этого. И нет такой поддержки, что, дескать, делайте и дальше, что хотите.

Богрецов пытается анализировать логику Александра Лукашенко, нащупать ответ на вопрос, почему тот действует так, а не иначе и никому не отдает страну:

— Коль скоро мы спекулируем, мне кажется, это человек, для которого быть президентом — его жизнь. Он уверен, что это его территория, его страна, он ее бесконечно любит. Я для него непонятный человек, у него по-другому все. На таких, как я, он смотрит и думает: «Ты знаешь лучше, как здесь должны жить люди? Да кто ты такой, откуда ты взялся?»

Рассуждения Богрецова магическим образом запускают метаморфозу: на портрете жесткого белорусского диктатора как будто начинают проступать человеческие черты.

Возможно, одна из причин того, что Максим Богрецов еще на свободе,— его желание решать проблему как угодно, только не улицей. Он настроен договариваться, называет свою страну местом, где можно строить самое прогрессивное и самое быстро растущее государство. Тут и сам Лукашенко не поспорил бы. Что если власть решила, что ей может пригодиться тот, кого загнанная в подполье условная партия протеста считает своим? Тем более что в Белоруссии готовится конституционная реформа. Она должна стимулировать многопартийность. Что получится на выходе — решит, само собой, только Александр Лукашенко. Но если оппозиционерам вроде Богрецова позволят зарегистрировать партию, это может выпустить протестный пар из тех, кто выходил на улицу, а сейчас тихо не любит режим по кухням.

Хотя, возможно, все проще: до Богрецова просто еще не дотянулись.

Охранители

Улицы Минска увешаны довольно безвкусными билбордами-агитками. «Ломать — не строить»,— внушает поделенное надвое панно. В левой части — фотография из прошлого года: забаррикадированный сваленными друг на друга кашпо вход в подземку. Из кашпо торчат туи, рядом груда выкорчеванной тротуарной плитки. Справа снимок мирного и ухоженного района столицы. С другого баннера на прохожих по полю спелой пшеницы движется гомсельмашевский комбайн. Этот щит информирует: «Мы, беларусы — мирныя людзi». Всего через километр противоположный сигнал. Пятеро улыбающихся солдат на фоне БТР и надпись: «Мы крепче стали». Они стали крепче, чем были до прошлого года, или крепче стали, которая металл? Каждый решает сам.

Больше всего в уличной рекламе напоминаний о том, что 2021 год в Белоруссии объявлен годом народного единства. Дополнительно в единстве должны убеждать патриотические акции и автопробеги, которые проводятся в стране чуть не каждые выходные. Но с единством проблема. Одна сторона тихо не любит другую, а другая проводит размеренную спецоперацию по принуждению оппонентов к любви с помощью СИЗО.

Думать, что Александр Лукашенко — президент только колхозников и ОМОНа, значит сильно упрощать ситуацию. Белорусский средний класс состоит не только из людей, мечтающих увидеть, как батька повторит судьбу и маршрут сбежавшего в Ростов Виктора Януковича.

— В 2020 году я не чувствовала себя в безопасности. До этого — да. Сейчас — да. А тогда — нет,— объясняет Ксения.

У компании, в которой она работает, зарубежные инвесторы. Она знает иностранные языки, получает хорошую зарплату. К 40 годам быт полностью налажен: муж, дети — все на месте. Ксении хочется безопасности, стабильности и предсказуемости. И все три слова ассоциируются у нее с Лукашенко. На прошлогодних выборах Ксения голосовала за него и против хаоса:

— Хаос не надо сеять, он посеется сам по себе. Придут разные группы и займутся не страной, а борьбой друг с другом. Будут решать свои проблемы, а страна начнет решать свои по принципу «кто сильнее — тот и прав». Это я в соседней Украине вижу. Там все делят власть, а школами, порядком, инфраструктурой никто не занимается. И жаловаться некому.

Про «жаловаться» отдельная история. В Белоруссии эта система работает. Если вопрос не политический, а, например, про незаделанную дыру в асфальте, маленький человек здесь может запустить по бюрократической системе бумагу и привести маховик в движение.

— На жалобы реагируют, недостатки устраняют. Это правда работает.

Самое большое беспокойство у нее связано с тем, что, кроме Лукашенко, никто не удержит привычный порядок:

— Никто из номенклатуры не может объединить всех под собой, заставить слушать и исполнять, как это делает вождь,— она так и говорит — «вождь».— Поэтому мой ответ на вопрос кто, если не он: никто. Либо коллективный какой-то разум или орган, либо никто. Так, как он, не может точно никто.

Ксения уверенно сообщает, что на ее предприятии большинство за нынешнюю власть:

— Был, правда, случай, когда в разгар протестов один сотрудник мусор пошел вынести. Силовики его прихватили вместе с ведром. Вот он, когда вернулся, был не очень доволен. Рассказывал, что не понравилось. А так к нам даже когда иностранцы приезжают, говорят, что им все очень нравится. Вы, говорят, просто в этом живете и не ощущаете, как изменилась ваша страна: чистые улицы, преступности нет.

Хотя Ксения за тех, кто в Белоруссии власть, название своей компании попросила не указывать. И имя изменить. Все-таки чем дальше от политики, тем спокойнее.

Министр иностранных дел Белоруссии Владимир Макей до 2020 года скрупулезно и тонко настраивал отношения Минска с Западом. Ему было важно, чтобы сохранялась возможность для маневра, и Белоруссия не осталась один на один с Кремлем. В Москве он заработал репутацию прозападного чиновника. А в России это не комплимент.

Министру удавалось балансировать. Но президентские выборы выбили из-под белорусской внешней политики один из двух стульев, на которых она пыталась усидеть одновременно. В разговоре с интеллигентным, тщательно выверяющим формулировки Макеем нет ощущения, что ему нравится обличать коварство западных стран и рассказывать, что Запад «пятьсот лет диктовал нам условия, как жить и что делать». Макей аккуратно, но все же признает какие-то ошибки власти:

— Мы никогда не говорили, что являемся идеальной во всех отношениях страной. Есть над чем работать в плане совершенствования демократических процессов, развития прав человека. Вопрос в том, каким путем двигаться: или через революцию, или через эволюцию. Президентом было признано, что, да, мы допустили определенные ошибки, но эти ошибки не могут являться поводом для искусственной организации протестов с использованием социальных сетей и так далее. Мне кажется, самый главный пробел — работа с молодежью.

Закончив одну мысль, Владимир Макей тут атакует оппонентов власти аргументом из серии «с жиру бесятся»:

— Для меня, честно говоря, не понятны действия определенной категории населения, которая получила блага при нынешней власти, позволяющие отдыхать на Мальдивах или на других роскошных курортах, и при этом выходила протестовать против этого «режима». Захотелось большей свободы? Соответствующим декретом о развитии малого и среднего бизнеса была предоставлена максимальная свобода. И это была не последняя точка плана по совершенствованию экономики.

В любом случае теперь сложилась реальность, в которой те, кто против власти,— работают на коварную заграницу. Это просто и понятно. Враг у ворот, а потому не до сантиментов. Эксперт пропрезидентского общественного объединения «Белая Русь» Петр Петровский такой подход оправдывает. Не власть такая — жизнь такая. Петровский — убежденный сторонник власти. О таких, как он, говорят: это «ябатька».

— Народное единство — это консенсус по правилам игры. После президентских выборов 2010 года был консенсус: никакой площади, никаких Майданов. Все помним 2015-й — ничего такого не было по факту. В 2020 году консенсус был нарушен, и не со стороны власти,— настаивает Петровский.— Что имеем? Большинство, которое согласно с властью в той или иной степени, и часть общества, которая ни с чем не согласна: от символики до государственного устройства и геополитической ориентации.

Петр Петровский и Максим Богрецов — хрестоматийные представители двух разных Белоруссий. Каждый из них считает другого меньшинством, а себя — большинством. Сходятся в том, что страна если не разломилась надвое, то точно треснула. По Петровскому пропорции такие: около 30% против Лукашенко, а 70% — за. Непроверяемые цифры. Зачистку внутри страны Петровский называет «разбором завалов»:

— Моя позиция такая: главным бичом всей системы было отсутствие самодостаточной оппозиции. Вся оппозиция — филиалы внешних фондов. Этого никто не скрывал и не скрывает. Государство сейчас разбирает завалы и вывозит этот мусор.

Затем Петровский описывает следующий этап:

— Нужно создавать суверенную оппозицию — тех, кто согласен, что имеются красные флажки. Системных людей надо впустить (в политику.— “Ъ”) и обеспечить их финансовую независимость от ситуации извне, с внесистемными жестко разговаривать и не заигрывать.

Конституционная реформа, запущенная Лукашенко, думает Петровский, может сильно изменить систему власти. С одной стороны, создадут пространство для оппозиции, а с другой — сделают так, чтобы Лукашенко остался, даже если он уйдет. Так тоже можно, если хочется.

— Власть видит себя строителем коллективного Лукашенко, который должен стать гарантом сохранения страны и системы после Лукашенко,— объясняет Петровский.

Какую конфигурацию система примет после обновления — пока загадка. Коллективным Лукашенко может стать, например, придуманное еще в 1996 году Всебелорусское народное собрание. В Белоруссии его любят называть «высшим органом народовластия». Рабочие и крестьяне сидят рядом с министрами и вроде как ровня им. Это вече собираются наделить правом объявлять импичмент президенту. Петровский допускает, что собрание могут уполномочить не только увольнять, но и выбирать главу государства. То есть всенародные выборы президента могут и отменить.

— Всебелорусское народное собрание выбирает председателя и президиум. И председатель имеет функции президента. Может, частично усеченные,— описывает он один из вариантов.

Это китайская модель: Всекитайское собрание народных представителей и выбирает, и увольняет председателя КНР. Петр Петровский не видит проблем в том, чтобы перенять такой опыт, потому что Белоруссия, войдя в клинч с Западом, «четко определяет, что мы въезжаем в блок с Россией и Китаем». Как ни крути, заключает он, новый алгоритм, если он возникнет, Лукашенко придется опробовать на себе. То есть еще раз переизбраться на высший пост в 2025 году и править до 2030-го.

Состоящий в комиссии по выработке поправок к конституции политолог Александр Шпаковский не верит, что всенародные выборы отменят, а руководителя страны будут выбирать Всебелорусским народным собранием. Усилят собрание — это да:

— Оно будет органом, решения которого станут обязательными для исполнения. Этот орган, по сути, получит полномочия больше, чем у президента.

Все идет по графику, поясняет обстоятельный Шпаковский. К 1 августа закончат работу над поправками, потом вынесут их на общественное обсуждение. Не позднее января 2022 года проведут референдум по изменению конституции. А потом… Потом возможно в принципе все, что угодно, потому что «президент умеет удивлять своими решениями».

— После референдума необходимо проводить новые президентские и парламентские выборы. Могут быть пролонгированы полномочия действующего президента и парламента, но я убежден, что нынешний глава государства вряд ли будет оставаться на посту президента республики. Вместе с тем я и мои коллеги,— обещает Шпаковский,— сделаем все, чтобы гарантировать то, что положено по закону первому президенту, фактически создателю страны. Чтобы его опыт колоссальный был востребован в сфере госстроительства.

Сценарий от Шпаковского похож уже не на Китай, а на Казахстан. В 2019 году Нурсултан Назарбаев покинул пост президента и ушел — на повышение. Придумал себе должность «первый президент», оставил за собой право влиять на важные решения и обложился всевозможными гарантиями безопасности для себя и членов своей семьи. Александр Лукашенко, размышляет Александр Шпаковский, на пенсии спокойно сидеть не сможет — так уж он устроен:

— Рискну сказать, что понимаю природу решений Лукашенко и его мышления. Он президентство воспринимает как служение, а страну — как объект, который не только строит, но и охраняет. Я говорил тем, кто пытается анализировать его политическое поведение, что они чрезмерно много внимания уделяют крестьянскому периоду жизни, забывая, что он служил в погранвойсках КГБ и до майора дослужился. Страж границы, а не только хозяин.

Охранять границу Лукашенко умеет. Тот, кто его интересует, даже по воздуху над Белоруссией не прошмыгнет, как не сумел проскочить летевший из Афин в Вильнюс бортом Ryanair бывший редактор Telegram-канала Nexta Роман Протасевич. Он теперь узник в назидание. В назидание всем остальным авторам антилукашенковских Telegram-каналов. Роману грозит немалый срок за разжигание розни и организацию беспорядков. А пока его сделали звездой жанра «покаянно-обличительного интервью». Белорусские государственные СМИ и провластная сетка в Telegram смакуют рассказы Протасевича о том, из чего именно сделаны тестикулы несгибаемого Лукашенко, о скандалах и скользких интригах внутри белорусской оппозиции.

Но кажется, скандал с посадкой Ryanair и арест Романа Протасевича еще сильнее прижал Минск к Москве. Лукашенко больше не огрызается, как в конце 2018 года, когда Кремль дал понять, что за низкие цены на нефть и газ Белоруссии пора платить суверенитетом. Тогда он зло поклялся, что не продаст страну за «бочку нефти».

Его уверенность питало понимание, что в поединке с Россией он пока не загнан в угол. Белорусский лидер ловко передвигался по рингу, совершал уклоны и нырки. В 2019 году к нему еще мог приехать австрийский лидер Себастьян Курц, а сам Лукашенко мог слетать в Вену. Сегодня у него осталось два важных направления — Москва и Сочи. Кроме Владимира Путина, теперь и поговорить не с кем. А с Путиным разговоры в основном об интеграции. Россия вступается за Белоруссию в ее конфликте с Западом, как давно ни за кого не вступалась. Как за свою. Собственную.

*Имена, а в отдельных случаях пол некоторых героев этого текста изменены по их просьбе