П — Pussy Riot

21 февраля 2012 года в московском храме Христа Спасителя проходит акция феминистской панк-группы Pussy Riot — участницы группы в цветных платьях и балаклавах в течение 41 секунды энергично двигаются на амвоне и солее храма, после чего их выводит охрана. В тот же день на YouTube появляется видео под названием «Панк-молебен "Богородица, Путина прогони"» — где к кадрам из ХХС добавлены съемки похожей акции из Богоявленского собора в Елохове и музыкальный трек. 3 марта предполагаемые участницы группы Надежда Толоконникова, Мария Алехина и Екатерина Самуцевич были арестованы. 17 августа все трое были признаны виновными в хулиганстве по мотивам религиозной ненависти и приговорены к двум годам лишения свободы (позже реальный срок для Самуцевич будет заменен на условный). Дело Pussy Riot вызвало невиданный общественный резонанс и сопровождалось многочисленными акциями — как сторонников, так и противников группы. В поддержку Pussy Riot высказались сотни политиков и деятелей культуры во всем мире. Дело Pussy Riot стало поворотным пунктом в обращении государства к риторике «традиционных ценностей» и опоре на «консервативное большинство»

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Девушки в разноцветных балаклавах в момент появления видео из ХХС в представлении не нуждаются: это Pussy Riot — художницы-активистки-акционистки, играющие в панк-группу, любимицы столичных медиа. Они выступают на крыше троллейбуса и в витрине бутика, самый эффектный их выход — на Лобном месте, прямо напротив Кремля, с гитарами, дымовыми шашками и песней о том, как Путин, скажем так, испугался протестных акций. Они дают интервью, не снимая балаклав, продвигают неортодоксальную повестку — феминизм, экология, протест против гомофобии, мужского шовинизма и полицейского насилия; настаивают на собственной анонимности и неиерархичности — в группе нет лидеров и знаменитостей, участницы меняются одеждой и прозвищами, к цветовому и идейному коду PR может присоединиться каждая. Яркие, графичные фигуры в свинцовом московском пейзаже — это запоминается.

Акции Pussy Riot идеально ложатся в протестные настроения зимы 2011/12: одно из выступлений проходит на крыше спецприемника, где сидят задержанные после митинга 5 декабря Алексей Навальный и Илья Яшин, видео из ХХС появляется накануне акции «Большой белый круг», за день до акции президент Медведев встречается с лидерами оппозиции, в том числе с Немцовым и Удальцовым. Все это одна протестная волна — кто-то идет к президенту, кто-то на акцию в храм. Видео с панк-молебном сопровождается умеренными спорами в фейсбуке — нет, все понятно, но зачем же в церкви? — но в целом не вызывает у светской московской публики шока и трепета: смелые, на грани фола, арт-вторжения в городскую среду — уже проверенная временем традиция. На Лобном месте, где выступали Pussy Riot, когда-то Александр Бренер в боксерских трусах вызывал на бой Ельцина, тот же Бренер врывался в Елоховский собор с криком «Чечня!», группа «Война», несколько лет ходившая по краю уголовного законодательства и общественного вкуса, вообще доказала, что невозможного для акциониста нет. В конце концов, совсем недавно, 9 декабря 2011 года, активистки украинской группы Femen, раздевшись по пояс, протестовали перед тем же ХХС с лозунгом «Боже, царя гони». Появление Pussy Riot в храме закончилось относительно мирно — они даже не были задержаны полицией, а диакон Андрей Кураев в своем ЖЖ предложил накормить девушек блинами и выдать им чашу медовухи. В вечернем эфире канала «Дождь» акцию обсуждают уже в коммерческом аспекте — не принесет ли это группе дополнительные ангажементы в московских клубах.

Понятно, впрочем, что говорить о Pussy Riot как о музыкантах — это некоторое лукавство: их выступления проходят в стремительном партизанском режиме, невозможно даже подключить аппаратуру. Ну и вообще — их не получается пришпилить булавкой к доске и поставить на понятную полку, они неуловимы и ускользают от определений. Определенно, активистки, судя по всему, художницы, вроде бы музыканты — но если всерьез пристать к ним с вопросом «в чем ваше политическое кредо» или «что это за музыка», они тут же могут выскочить из навязанных им ниш: это панк, это «прямое действие», это продолжение феминистского рок-движения Riot Grrrl, это все вместе и сразу. Акция в ХХС ставит Pussy Riot в еще одну линию — антиклерикального искусства, уже вошедшего в конфликт с церковью и государством: выставку «Осторожно, религия!» в Сахаровском центре громят православные активисты, на кураторов следующей в этом ряду выставки «Запретное искусство» Андрея Ерофеева и Юрия Самодурова заводят уголовное дело за разжигание религиозной розни. При желании можно увидеть в панк-молебне и отклик на другой громкий сюжет — многокилометровую очередь к поясу Богородицы, которая выстроилась вдоль Фрунзенской набережной в ноябре 2011 года. Десятки тысяч людей, в основном женщин, сутками шли к храму, чтобы просить о чуде,— и вот еще несколько женщин добавляют к этому паломничеству свой постскриптум, в том же храме, обращаясь к той же Богородице. То ли разоблачая лицемерных церковных иерархов, то ли обращаясь с мольбой о своем невозможном чуде. А скорее, как часто бывает у Pussy Riot,— то и другое сразу.

Акция в ХХС могла бы стать лишь очередной главой в таймлайне московского акционизма — но настоящим произведением, с которым Pussy Riot входят уже в большую историю, оказались не 40-секундные танцы в храме и не ролик с невнятной резкой музыкой, а все, что случилось потом. Следственные органы срывают маски, которые заботливо охраняли интервьюеры: теперь известно, что Pussy Riot — это не абстрактные Шайба и Гараджа, а Надежда Толоконникова, Мария Алехина и Екатерина Самуцевич, их объявляют в розыск и заключают под стражу, быстро становится понятно, что им грозит вовсе не 15 суток за хулиганство, притом что даже противники PR считают это более чем суровым наказанием. Силовая и пропагандистская машина обрушивается на них со всей возможной свирепостью: к масштабному следствию с постоянно продлеваемым сроком содержания в СИЗО (притом что у двоих обвиняемых маленькие дети) подключаются телевидение c фильмами Аркадия Мамонтова о «кощунницах», за которыми стоит мировой заговор против России, отец Всеволод Чаплин и его ортодоксальные союзники, требующие сурового наказания для «врагов веры», православные хоругвеносцы, которые устраивают «молитвенные стояния» против Pussy Riot и жгут портреты участниц группы. По статье, которую вменяют обвиняемым, им грозит до семи лет лишения свободы — и понять, откуда такая свирепость, невозможно: строго говоря, во время акции участницы группы не произнесли ни одного слова, их появление в храме, каким бы неподобающим оно ни было, было за несколько секунд пресечено. В результате суд сам по себе превращается в сюрреалистическую «акцию» со ссылками на решения Трулльского собора, обвинениями в «бесовских дрыганьях» и осквернении хранящегося в алтаре гвоздя, упоминанием в обвинительном заключении «унижения вековых устоев РПЦ» и «психического расстройства, заключающегося в активной жизненной позиции». Это уже выглядит не как закон, что оказывается выше милости,— а как месть, которая попирает закон. Толоконникова и Алехина ведут себя на процессе исключительно мужественно, и сюжет, который разыгрывается в зале суда, очевиден — по крайней мере, для огромных толп сочувствующих, которые собираются у здания: на стороне обвиняемых — молодость, смелость, честность, на стороне обвинения — тупая карательная сила, которая, прикрываясь защитой православия (и собственно судом), пытается задушить свободу.

Наверное, в акции Pussy Riot заранее содержалась возможность и такой интерпретации — но к разным людям эта история повернулась разными сторонами. Для международной кампании поддержки, действительно беспрецедентной — западный мир не вступался так ни за кого из россиян, наверное, со времен Солженицына,— Pussy Riot это наследники советских диссидентов, отстаивающих свои права и свободы, или продолжатели рок-движения 1960-х, идущего наперекор церковному воспитанию, традициям и предрассудкам. Пол Маккартни, подписавший письмо в защиту Pussy Riot, должен помнить историю со скандалом после заявления Леннона — дескать, The Beatles популярнее, чем Иисус; Мадонну, вышедшую на московском концерте летом 2012-го в балаклаве и с надписью «Free Pussy Riot» на спине, саму едва не отлучили от церкви после клипа «Like A Prayer» с темнокожим Христом. Люди, стоявшие в очереди к поясу Богородицы, эту историю не пережили и к своим традициям относились иначе. Pussy Riot, как убедили их госканалы, действительно осквернили что-то очень для них важное — может быть, не «вековые устои», но самую простую народную веру в церковные обряды, память о предках и особый путь. По опросам «Левада-центра» (тогда еще не признанного иностранным агентом), 46% населения РФ считали наказание для участниц Pussy Riot адекватным; важная поправка: опрос проводился еще до приговора — можно сказать, что почти половина населения страны поддержала грозивший PR срок до семи лет.

Государство оказалось не только соавтором, но главным истолкователем этой акции. Выдвинув на авансцену самые консервативные церковные круги, тех самых активистов и хоругвеносцев, что видят в церкви прежде всего карающий меч, оно показало сторонникам Pussy Riot: церковь — это в первую очередь они, бородатые мракобесы, требующие все раздавить и растоптать, лицемерные священнослужители, и ничего кроме. С другой стороны, для оппонентов акции Pussy Riot оказались символом либералов и оппозиции вообще — под маской движения «За честные выборы» скрывались наследники большевиков, осквернявших храмы. Власть смодерировала этот конфликт таким образом, что смогла как бы подняться над ним — а из поля общественного внимания в процессе естественным образом выпали и феминистская повестка, и протест против слияния церкви с государством, и все прочее, что вкладывали в свою акцию Pussy Riot. С какого-то момента конфликт вокруг Pussy Riot превратился в противостояние мракобесов, которые хотят надзирать и наказывать, и либералов, у которых нет ничего святого. Общество как будто разделилось на два непримиримых лагеря — и не осталось ничего кроме.

Дело Pussy Riot — та точка, в которой власть начинает разыгрывать карту оскорбленных чувств. Государство как бы переворачивает левую западную повестку, от лица которой выступают Pussy Riot: чувства дискриминируемых групп в ней оказываются важным политическим фактором, а их боль и обида становятся средством борьбы за свои права. Политкорректность эпохи третьего срока оберегает чувства не тех людей, что стремятся защитить себя от подавления и насилия,— но тех, от лица которых выступает сама власть: ветеранов, верующих, патриотов, сторонников «традиционных ценностей» и официальной версии истории. Искусствовед Борис Гройс говорил в связи с акцией Pussy Riot: «Если какие-то люди были невидимыми, присутствовали в социальном поле в зоне невидимости, а акция Pussy Riot сделала их видимыми,— то честь им, Pussy Riot, и хвала. Они добились своего художественного результата. Другое дело, как вы теперь оцениваете то, что вы увидели». Возможно, власть заметила этих людей и оценила их потенциал несколько раньше — в той же очереди к поясу Богородицы,— но процесс над Pussy Riot действительно смог их мобилизовать, структурировать и собрать в политическое целое. Возникает целый аппарат, следящий за тем, что могло бы задеть их чувства, втолковывающий лояльной аудитории, как и почему их чувства были задеты, и пускающий в ход силовые санкции. В результате спектакль, который посмотрела от силы тысяча человек, становится известен всей стране, а твит с пятью просмотрами распространяется на миллионную аудиторию — все для того, чтобы сплотить ее через гнев и раздражение в адрес очередных «кощунников». Отчасти этот дисциплинарный механизм уже воспроизводит сам себя, без постороннего усилия: зрители ходят в театр или читают новости лишь для того, чтобы найти нечто оскорбительное — и просигнализировать в соответствующие инстанции, и всем понятно, что этим заявлениям могут в любой момент дать ход — как было с показаниями свечницы ХХС, которой акция Pussy Riot нанесла такой моральный ущерб, что она не могла на следующий день нормально пересчитать деньги.

Многие во время процесса над Pussy Riot говорили, что форма или место проведения акции кажутся им не слишком удачными — но говорить об этом, пока участницы находятся в тюрьме, совершенно невозможно: как заметил на круглом столе в редакции «Большого города» библеист Андрей Десницкий, «суд их в каком-то смысле оправдал; он их осудил, но в нравственном плане, к сожалению, снял любые претензии к ним». Кажется, критиковать Pussy Riot и задавать им вопросы не станет удобно никогда — даже спустя годы после того, как участницы PR отсидели свою «двушечку», а Надежда Толоконникова ушла в дрейф по волнам мирового шоу-бизнеса, само слово «Pussy Riot» вызывает самую яростную реакцию — и провоцирует жесткие меры. Петр Верзилов, бывший муж Толоконниковой, выбегавший в форме милиционера на поле во время финала чемпионата мира по футболу — 2018, был впоследствии отравлен неизвестным веществом. Сейчас, когда я пишу эту статью, Мария Алехина и примкнувшие к ней активистки нового поколения получают все новые продления сроков заключения по так называемому «санитарному делу», некоторые участницы PR, на разных этапах примкнувшие к этой «открытой платформе», вынуждены были уехать из страны. Для нового поколения, занимающегося современным искусством или политическим активизмом, Pussy Riot — это уже иконы: их смелость и бескомпромиссность не вызывают сомнений, хочется быть как они. Консерваторы, выходившие когда-то жечь их портреты, переключились на новых «врагов веры и Отечества», их список не иссякает. В ситуации умело подогреваемой общественной конфронтации — как семь лет назад, так и сейчас — хуже всего слышно тех, кто видит в церкви не только бородатых мракобесов и понимает, что «либеральная общественность» не состоит из отмороженных сатанистов, кто мечтает о том, чтобы перформансы можно было критиковать, а о политических взглядах спорить, кто милости просит, а не жертвы. Ни один человек и тем более общество в целом не сводится к одномерной фигуре, покрашенной одной краской,— не этому ли учит нас церковь? Но на войне — даже если эта война искусственная и виртуальная — об этих тонкостях приходится забыть.