 |
ФОТО: AP  Интерес берлинцев к искусству XX века не знает границ. Приходится сдерживать его при помощи заградительных конструкций |
Музей современного искусства в Нью-Йорке закрыт на реконструкцию, поэтому его коллекция путешествует по миру. На выставке МОМА в Берлине можно увидеть знаменитое полотно Анри Матисса "Танец". Несколько полотен Пикассо. Ван Гога и Гогена. Знаменитые дадаистские произведения, например колесо, вделанное в табуретку, Мана Рэя. Немецких экспрессионистов. Сальвадора Дали. Американских абстракционистов послевоенного периода, и прежде всего Джексона Поллока. Знаменитых художников поп-арта — Роя Лихтенштейна, Клауса Ольденбурга и, разумеется, Энди Уорхола. Словом, все то, что вы обнаружите, открыв любую книжку по искусству ХХ века. Самые хрестоматийные работы.
Двигаясь по залам галереи, выстроенной в 1954 году по проекту великого Миса ван дер Роэ, и глядя на эти произведения, я в большей степени поражался тому, что они есть, чем их художественным качествам. Я превосходно знал эти произведения. Я их видел тысячи раз в тысяче книг, я слушал про них лекции и сам читал про них лекции. Ничего нового я в них не открывал, но было немного странно, что они существуют на самом деле. Похожее чувство я однажды испытал в Калужском, по-моему, художественном музее, обнаружив там картину "Лампочка Ильича", довольно большое полотно, которое, как мне раньше казалось, существует только в букваре.
Но "двигаясь по залам" — это сильно сказано. Там нельзя двигаться, там можно очень медленно брести в плотной толпе посетителей. Народу там было как в метро в час пик. Здание Новой галереи было построено Мисом ван дер Роэ специально для того, чтобы показывать его наблюдателям из социалистического лагеря. Располагавшееся непосредственно около несуществующей теперь стены абсолютно прозрачное здание должно было, по замыслу архитектора, быть совершенно пустым, чтобы соседи с Востока могли оценить роскошь Запада, позволяющего себе выстроить в центре города прекрасное здание просто для красоты. Поэтому все выставочные залы здесь расположены в подвале, а вверху — просто идеальное пустое стеклянное пространство. Что же касается подземных залов, то, видимо, на большую толпу Мис ван дер Роэ тоже не рассчитывал, поэтому система вентиляции там нулевая, а о кондиционерах вообще никто никогда не слышал. И вот в эти залы набилась плотная толпа в несколько тысяч человек, чтобы насладиться абсолютно хрестоматийными произведениями из собрания Музея современного искусства в Нью-Йорке.
 |
Мне показалось немного странно, что для того, чтобы попасть на выставку, нужно прибегать к протекции координатора фонда Гуггенхайма, действующего через ее генерального спонсора. Я не представлял себе, какую услугу он мне оказывает. На следующий день мне позвонили из Дойчебанка, сказали, что по просьбе господина Ильина готовы прямо сейчас выслать в любое место курьера с целой библиотекой книг по современному искусству, встретить, проводить, накормить, познакомить с корпоративной политикой банка, а вот что касается выставки, то тут, извините, но самое раннее, когда это возможно, это никак не раньше, чем через неделю. Очередь из тех, кто без очереди, расписана на шесть ближайших дней, и никто еще не отказался.
Когда через неделю я подошел к зданию Новой галереи, очередь опоясывала ее в два ряда. Было жарко, над очередью летали осы. Громко плакали дети, кто-то сидел на складных рыболовных стульчиках, кто-то прямо на асфальте среди пустых бутылок из-под кока-колы и мятой бумаги от сэндвичей. Вскорости я увидел и драку между очередниками, крепкая немка средних лет вытягивала из очереди юнца за длинные потные волосы, крича ему "Вас здесь не стояло". "Долго стоите?" — спросил я людей в голове очереди, чтобы как-то завязать разговор перед тем, как пройти у них под носом без очереди по спецприглашению, доставленному мне накануне курьером из Дойчебанка. "В четыре утра заняли",— ответили мне с ненавистью. Охранник не только взял приглашение, он еще изучил мой паспорт, сверяя имя в приглашении с написанием в паспорте, а сам паспорт — с моим лицом.
Нет, вы поймите, это я на выставку шел. Не в ГАИ, машину перерегистрировать, не в посольство за визой — на выставку. Нет, не просто на выставку, а на ту, которая открыта уже пять месяцев и еще столько же будет открыта. Они там в четыре утра заняли. Стояли восемь часов. Мистика!
Устроители выставки в восторге. Они планировали, что выставка окупится, если ее посетит 700 тыс. человек. Цифра эта казалась малореальной, поэтому привлекли спонсоров. На сегодняшний день ее посетили миллион двести тысяч человек. Просто для сведения: население Берлина — три с половиной миллиона, с туристами — пять. Каждый четвертый человек в городе Берлине пошел на эту выставку. Они уже месяц работают на чистую прибыль, и куда как удачно, ведь билет — €30. Вы понимаете, они уже €15 млн заработали — на выставке современного искусства. И она еще будет пять месяцев работать. Если вы думаете, что в городе сумасшедшая реклама этой выставки, то зря. Реклама, конечно, была. Полгода назад. Сегодня на некоторых городских стендах можно обнаружить изрядно выцветший неброский плакат, что-то вроде рекламы фильма, премьера которого состоялась в прошлом году, на автобусной остановке в Химках. Да и зачем, собственно, реклама, если и так каждый четвертый человек в городе уже смотрел? Он сам расскажет трем остальным.
 |
ФОТО: AP Посетители выставки MOMA в Новой национальной галерее не то чтобы рассматривают произведения изобразительного искусства — Миро , Пикассо или Вессельмана . Они там просто живут |
И главное: на всем известные произведения пришли посмотреть. Может, они их не знают? Но тогда зачем они туда идут? А если они знают, то тоже — зачем идут? Ведь не Джоконда же, елки-палки! Зачем, зачем они идут в эту духоту, в эту давку увидеть хрестоматийные картины, когда за цену в €30 можно купить книгу, где все это напечатано?
Мой спокойный ученый друг сказал мне, что это, видимо, связано с принципиально разной культурой потребления искусства у нас и на Западе. У них искусство принято смотреть в натуре. А у нас когда-то никаких книг по современному искусству не было, и попавший в СССР контрабандой альбом Энди Уорхола ценился как подлинное произведение искусства. И поэтому мы вообще только условно признаем разницу между знанием произведения в натуре и знанием его в книге. А для них это принципиальный вопрос, и поэтому так все и происходит. Это, безусловно, правильно. Но как-то мало. Все-таки это объясняет всего лишь разницу в поведении настоящих ценителей искусства. Но то, что в городе с населением в 3,5 млн человек 1 млн 200 тыс. ценителей авангарда, это не объясняет. Нет, тут что-то иное.
|
ФОТО: AP |
А еще этому городу свойственно какое-то мрачноватое веселье. В нем мало работающих — каждый четвертый работоспособный сидит на социальной дотации, и это не считая студентов и пенсионеров, а также нелегальных иммигрантов. Людям надо чем-то себя занять. И они очень открыты ко всему остросовременному, причем именно не потребительскому современному, потому что денег нет. Что-нибудь в диапазоне от выставок радикального дизайна до тяжелых наркотиков. Берлин славится своими ночными клубами, дискотеками, сквотами и вообще всеми формами неформальной индустриальной жизни.
Так что здесь не просто другая культура потребления авангардного искусства. Авангард здесь разлит в воздухе. Разорванные и взорванные формы, деконструированное человеческое тело, сетки прямоугольной геометрии и вызывающие граффити по ним, пространства экстремального человеческого опыта — это не работы авангардистов, это реальная среда обитания. А вот работы авангардистов — это своеобразные формулы этой среды, вещи, которые объясняют ее смысл, создают ее эстетику.
Потребность в этом искусстве не объясняется в традиционной парадигме восприятия изобразительного искусства. Это как-то по-другому работает. Вот, скажем, когда люди идут на рок-концерт, они тоже не стремятся услышать там что-то новое. Наоборот, они прекрасно знают все, что там споют. И испытывают наслаждение именно от того, что вот сейчас все вместе услышат живым голосом спетое то, что они постоянно слышат в своих плеерах. Это своего рода религиозный процесс, и с живописью происходит то же самое. Смысл восьмичасового стояния в очереди для лицезрения всем известных произведений как раз и заключается в том, чтобы всем вместе простоять и увидеть то, что каждый по отдельности уже видел и знает.
Всем известно, что авангардное искусство у нас и на Западе функционируют по-разному. Мы вроде бы все переняли, знаем те же имена и ценим те же произведения, но есть отличия. Однако я никогда не представлял себе меру этих отличий. Я долго пытался понять, где же и когда в Москве я видел такую очередь? Когда икона Тихвинской Божьей Матери была выставлена в храме Христа Спасителя. Вот тогда у нас тоже занимали очередь с ночи и благоговейно стояли часами для того, чтобы приобщиться к святыне.
Правда, это сейчас. В воспоминаниях Ильи Эренбурга есть рассказ о том, как открывали первую выставку Пикассо в Москве. Люди занимали очередь с ночи и стояли часами, постоянно сомневаясь, что чудо все-таки состоится и выставку все же откроют. Я не видел этого сам, но я помню, как в 70-е годы люди стояли кольцами вокруг Музея изобразительных искусств имени Пушкина, чтобы увидеть выставку "Москва-Париж" с теми же авангардными полотнами тех же авторов. Их, конечно, не было миллион двести тысяч, это была только продвинутая интеллигенция, но ведь и было это тридцать лет назад. Я думаю, что если бы все эти тридцать лет все развивалось естественным путем, то мы бы получили тот же результат.
Может быть, на меня слишком сильно действует сходство среды городов. Когда смотришь на бесконечные модернистские коробки что Восточного Берлина, что Западного, так живо вспоминаешь Зеленоград или Профсоюзную улицу, что мысли приобретают неожиданный оборот. Семидесятые годы. В этих НИИ никто не работает, потому что работать незачем. Денег особенно нет, но они и не слишком нужны. Дух мрачноватого веселья имел иной запах, наркотиков тогда не было, но по три бутылки водки на нос тоже мало не покажется. А поспорить за Пикассо под портвейн в чужом подъезде, у мусоропровода, где граффити посолоней берлинских — это запросто. Это, можно сказать, делал каждый, и притом каждый день.
Ах, как мало мы умеем ценить то, чем обладаем! Надо было всего лишь сохранить этих безработных мэнээсов из брежневских НИИ, пить портвейн по подъездам, и вот тогда бы мы действительно приблизились к Западу. А мы пошли совсем по другому пути, мы сносим последние знаки той эпохи, уже нет "Интуриста", уже решили снести гостиницу "Россия", и от этой по-настоящему берлинской среды скоро совсем ничего не останется. Никогда мне уже не встать в три утра, чтобы пойти посмотреть на Пикассо, которого я и так знаю. И что самое страшное — совершенно не хочется.