 |
ФОТО: AP  Направляемый руководящим коллективом ЦК КПК Китай добился новых грандиозных успехов в деле строительства социализма с китайской спецификой, сказал председатель КНР Ху Цзиньтао на собрании по случаю 100-летия со дня рождения Дэн Сяопина (на заднем плане) |
Многие его высказывания давно превратились в расхожие фразы. В самых известных — случайно или нет — фигурирует кошка, которую можно принять за совершающего рывок в XXI век "китайского тигра". "Неважно, какого цвета кошка, важно, чтобы она ловила мышей",— любил говорить архитектор нового Китая Дэн Сяопин.
В коммунистическом Китае — огромной, бедной, до мозга костей азиатской стране с централизованной экономикой советского типа и однопартийной системой — он объявил о радикальных преобразованиях за семь лет до перестройки, которая началась в апреле 85-го. Более четверти века Китай казался лабораторией, где не прекращались уникальные эксперименты на материале, максимально приближенном к нашему. Глядя на восточного соседа, можно было попытаться представить себе собственное будущее. А лавры Дэн Сяопина не давали покоя сменявшим друг друга отечественным политикам.
 |
ФОТО: AP |
Когда в декабре 1978 года 74-летний Дэн Сяопин выступил на III пленуме ЦК КПК и впервые обнародовал свою программу "четырех модернизаций", в СССР ее восприняли как проявление китайского ревизионизма новой волны, поднимающейся после смерти Мао (великий кормчий умер в 1976 году). Брежневская эпоха была в зените, и советский народ в соответствии с партийными установками был занят "совершенствованием зрелого социализма". Неудивительно, что концепция Дэна, исходившая из признания того, что социализм может привести к серьезным проблемам, была признана в Кремле глубоко крамольной и повергнута "жесткой, принципиальной критике".
На самом деле и коммунистический Китай, и СССР, остававшийся флагманом мирового коммунизма, оказались во многом в схожей ситуации. В конце 70-х китайская экономика пребывала в состоянии полураспада, а Китай называли "больным человеком" Азии. Как выяснилось позже, то, что считалось совершенствованием зрелого социализма в СССР, было попыткой закамуфлировать процесс его интенсивного гниения. Разница заключалась лишь в том, что в Китае уже появился лидер, осознавший необходимость срочного лечения обнаружившей признаки вырождения системы, а в СССР — нет.
В Москве поняли, что от реформирования социализма все равно не уйти, с заметным опозданием. После того как весной 1985 года последний советский генсек Михаил Горбачев провозгласил свою концепцию реформирования социализма, путь к реабилитации опыта Дэн Сяопина в СССР был открыт.
Горбачев не стал копировать Дэна, решив пойти своим путем. Он начал реформы не с экономики, а с политики — с "перестройки" и "гласности". В Китае никакой гласностью и не пахло. Тем не менее это было хотя и важное, но, пожалуй, единственное принципиальное различие двух партийных лидеров, перевоплотившихся в революционных реформаторов. Сходств между ними оказалось гораздо больше.
 |
ФОТО: AP |
Во-вторых, судя по всему, именно Дэн Сяопин, видевший главную опасность в левом уклоне и беспощадно боровшийся с ортодоксальными марксистами внутри КПК, способствовал тому, что Михаил Горбачев в конечном итоге отмежевался от советских партийных ортодоксов. Дэн Сяопин отодвинул таких партийных функционеров, как Дэн Лицюнь, считавший, что начатые в Китае реформы приведут к приватизации госсектора и к полной утрате КПК контроля над обществом (Дэн Лицюнь был эдакой китайской версией Егора Лигачева). И Горбачев последовал его примеру.
В-третьих, когда проявились признаки угрозы коммунистической системе, ставшие неизбежным следствием начатых преобразований, оба реформатора не побоялись использовать силу. В июне 1989 года произошла трагедия на пекинской площади Тяньаньмэнь, когда с согласия Дэна танки китайской армии давили безоружных студентов. А спустя несколько месяцев, в январе 1990-го, советские танки так же давили демонстрантов в Баку (а еще до этого, в апреле 1989 года, были саперные лопатки в Тбилиси).
И наконец, Михаила Горбачева не могло не привлекать в Дэн Сяопине то, что в отличие от Мао он был начисто лишен мании величия и не мыслил категориями глобального соперничества, в котором Пекин должен непременно противостоять советской экспансии. Дэн был прагматиком, с которым вполне можно иметь дело, и это вполне укладывалось в горбачевскую логику нового мышления. Исторический визит Горбачева в Пекин и его встреча с Дэном в мае 1989 года стали точкой отсчета новых отношений, позволивших забыть давнюю вражду, кульминацией которой стал конфликт на Даманском, и попытаться начать все с чистого листа.
 |
ФОТО: AFP В 1989 году и в Москве и в Пекине собирались тысячи демонстрантов, требующих демократии и свободы. В ответ Михаил Горбачев собрал I съезд народных депутатов СССР, а Дэн Сяопин вывел танки на площадь Тяньаньмэнь |
Возникновение независимой России поставило перед новым российским руководством задачу выбора оптимальной стратегии развития. Она должна была позволить стране максимально безболезненно демонтировать наследие социализма и совершить модернизационный рывок, в кратчайшие сроки интегрировавшись в мировое хозяйство. Неудивительно, что, поскольку стратегия разрабатывалась "с колес", в России развернулась полемика между сторонниками западного и восточного пути.
На заре ельцинской эпохи метафорой наметившегося раздвоения общественно-политической мысли стал образ двуглавого российского орла, одной головой смотрящего на Запад, другой — на Восток. Спорящие никак не могли договориться, какая голова важнее. Западный путь предполагал осуществление реформ по рецептам "чикагских мальчиков" и МВФ. Под восточным прежде всего понимался китайский, а не экзотические индийский, южнокорейский и тем более японский. И если в качестве ориентира Россия выбирала восточный путь, ей предстояло второе прочтение опыта Дэна.
 |
ФОТО: AP |
Несмотря на то что сам Борис Ельцин ежегодно встречался с преемником Дэна, председателем КНР и генсеком КПК Цзян Цзэминем (сам патриарх отошел от дел в конце 80-х и в последний раз появился на публике в 1994 году, в канун китайского Нового года), судя по всему, первый российский президент за долгие годы своего правления так и не решил, в какой мере его стране нужен китайский опыт. Первое посещение Китая изумило Бориса Ельцина, и он с трогательной непосредственностью делился впечатлениями. Я представлял, что китайцы — это такие люди, которые везде строем ходят, а оказалось иначе, широко улыбаясь, рассказывал Ельцин. Но дальше этого открытия дело так и не пошло.
Как бы то ни было, в России 90-х дэновскому опыту не суждено было прижиться минимум по двум причинам. Первая заключалась в самом стиле ельцинского руководства, импульсивном и зачастую непредсказуемом, который был противоположностью дэновскому стилю, исключавшему шараханья из стороны в сторону и калейдоскопическую смену концепций и людей, приближенных к первому лицу. Вторая причина была более глубокой и имела идеологический, концептуальный характер. Идеалы Дэна — экономический рост, стабильность, но без реальной многопартийности и открытого общества — не могли понравиться "гаранту российской демократии". На такие жертвы, как отказ от свободы слова и воссоздание объединяющей бюрократию могучей партии власти, в тени которой зачахнет оппозиция, Борис Ельцин пойти не мог. Для политика, претендующего на то, чтобы войти в историю как сокрушитель коммунизма, цена вопроса оказывалась непомерно высокой.
 |
ФОТО: AP |
Опыт великого китайского реформатора нашел тонкого ценителя и по-настоящему вдумчивого, последовательного продолжателя не в лице Михаила Горбачева или Бориса Ельцина, а в лице Владимира Путина. Этому есть масса подтверждений — достаточно сравнить, какие задачи в свое время поставил перед Китаем Дэн Сяопин и какие сегодня ставит перед Россией Путин.
Путинское удвоение ВВП словно навеяно Дэном, мыслившим категориями удвоения, как будто в удваивающихся цифрах скрыта магическая сила: Дэн Сяопин поставил триединую задачу удвоить ВВП к 1990 году, затем к 2000 году увеличить полученный показатель еще в два раза и, наконец, к 2050 году достичь по валовому продукту уровня среднеразвитых стран. В этом и есть смысл дэновского модернизационного рывка, который хочет по-своему повторить российский президент.
Добавьте к этому созвучный нынешним российским реалиям призыв Дэна бороться с бедностью в сочетании с готовностью пойти на непопулярные социальные меры, ставку на развитие отечественной науки и техники и в то же время привлечение в страну иностранных инвестиций и ноу-хау, развитие экспортных производств. Получится, что нынешние экономические реформы в России во многом ориентированы на китайский опыт. Удастся ли все это реализовать на российской почве, как удалось китайцам,— другой вопрос.
Наконец, китайские показательные процессы последнего десятилетия то над олигархами, то над местными чиновниками, то над "оборотнями в погонах", напоминают курс российского президента на искоренение коррупции и утверждение "диктатуры закона", как он ее понимает.
Впрочем, все перечисленное относится хотя и к важным, но к частностям. Главная причина того, что Дэн Сяопин стал закадровым героем современной российской политики, в другом. Именно он и никто другой доказал: в ходе модернизационного рывка, осуществляемого огромной страной, для нее нет выше ценности, чем политическая стабильность. Потому что любой намек на нестабильность может распылить усилия нации, отвлечь ее от главной задачи, обернуться неудачей модернизации, а следовательно — упущенным историческим шансом догнать ушедший далеко вперед индустриальный Запад.
Ставя вопрос о стабильности режима превыше всего, Дэн Сяопин, когда, с его точки зрения, это было необходимо, не задумываясь бросил китайские войска на вьетнамскую границу, чтобы покарать Вьетнам. А затем подавил инакомыслие на площади Тяньаньмэнь. В построенном им Китае так и не появилась свободная пресса и сохранилась однопартийная система, хотя нынешняя КПК — это уже не партия коммунистов, а партия регулярно собирающихся под красными знаменами управляющих страной бюрократов. Он полагал, что демократия западного образца неприемлема для Китая. При этом он никогда не боялся испортить свой имидж в глазах западных лидеров, прагматично полагая, что ради защиты "китайской демократии" Запад не станет ссориться с азиатским гигантом и не перестанет с ним торговать. Так и вышло. Да, в отличие от России Китай не получил места в восьмерке ведущих демократий мира, но в Пекине никогда по этому поводу особо не горевали. Цифры китайского товарооборота с США всегда на порядок превышали показатели российской-американской торговли. И вот на последнем саммите G8 этим летом в Си-Айленде впервые заговорили о том, чтобы раскрыть двери элитарного демократического клуба для "недемократического Китая". Так хитрый Дэн перехитрил прямолинейный Запад.
В общем, современная российская политика выросла из Дэн Сяопина, успешно реализовавшего принцип "Либеральная экономика без либеральной демократии". Динамически развивающаяся экономическая сверхдержава с остановившейся политической жизнью, которую заменяет бенефис партии власти,— российская мечта, уже ставшая китайской реальностью.
СЕРГЕЙ СТРОКАНЬ
Лишь тот, кто видел Китай при Мао, в полной мере может оценить перемены, произошедшие при Дэне,— оживленные города, строительный бум, невообразимые еще десять лет назад пробки, необычные для коммунистической страны проблемы — приведет ли, например, рост заработной платы к инфляции. Ничего подобного не наблюдалось в однообразно-тусклом Китае прежних лет с его сельскохозяйственными коммунами, застойной экономикой, пустынными улицами и одинаково, без различия пола и возраста одетыми людьми, старательно демонстрирующими революционный пыл. Дэн сумел переменить все это. Он ликвидировал коммуны, демонтировал механизм центрального планирования экономики. В середине февраля исполнилось ровно 25 лет, как я, сопровождая президента Никсона в его исторической поездке в Китай, впервые увидел Мао. В последующие три года мы встречались еще четырежды. С 1974-го по 1989-й по крайней мере раз в год происходили наши беседы с Дэном. Я наблюдал, как и тот и другой преобразовывали Китай, причем Дэн одновременно и уничтожал, и приумножал наследие Мао. Великий кормчий разрушил традиционный китайский уклад и тем самым расчистил путь для радикального обновления страны. У Дэна хватило отваги заложить в основание перемен присущие китайскому национальному характеру инициативу и жизнестойкость. Ему, со своей стороны, пришлось в свое время размышлять над дилеммой, встающей перед каждым реформатором,— реформу невозможно ограничить какой-то одной сферой. Во имя спасения того, что было достигнуто им в экономической и социальной областях, Дэн был вынужден в политике в какой-то степени отступить назад, к маоизму. В качестве одного из руководителей "великого похода" Дэн своими глазами видел идеологический фанатизм Мао, а впоследствии стал и его жертвой. Ко времени нашей с ним встречи в 1974 году он испытал на собственной шкуре уже немало политических бурь и в разговоре снова и снова возвращался к теме политической стабильности. Возможность утратить ее постоянно тревожила Дэна — он считал, что на ее восстановление могут уйти десятилетия. Без стабильности, убежденно заявлял он, никогда не осуществится мечта о сильном Китае и о "лучшей доле" для китайцев. Постепенно я стал испытывать все большее уважение к этому доблестному коротышке с меланхоличным взглядом, который при самых невероятных превратностях судьбы отстаивал то, что считал справедливым, и которому вскоре предстояло преобразить свою страну так, как это не удавалось ни одному из его предшественников. Мао — он сам говорил об этом Никсону — оставил после себя вакуум. Дэн, перешагнув через обломки "культурной революции", начал процесс модернизации — и в XXI веке она, вероятно, выведет Китай в экономические сверхдержавы. Дэн, уступая Мао в степени своей идеологизированности, был куда большим националистом. |