В Palais Garnier состоялась мировая премьера трехактного балета 89-летнего мэтра Пьера Лакотта «Красное и черное» на музыку Жюля Массне. Завтра в кинотеатрах Москвы покажут прямую трансляцию из Парижской оперы, главные партии исполнят Уго Маршан (Жюльен Сорель) и Дороте Жильбер (мадам де Реналь). О парижской премьере — Мария Сидельникова.
В «Красном и черном» Лакотта костюмы и пейзажи почтительно воспроизводят дух литературного первоисточника
Фото: Svetlana Loboff / Opera national de Paris
В «Красном и черном» Лакотта костюмы и пейзажи почтительно воспроизводят дух литературного первоисточника
Фото: Svetlana Loboff / Opera national de Paris
Классического балета такого масштаба давно не было в Парижской опере. Не возобновления, не реконструкции, не переноса, а именно мировой премьеры, задуманной и поставленной со специальным расчетом на труппу, и, что немаловажно, балета исконно французского, где сошлись все национальные величины: роман Стендаля «Красное и черное», музыка страстного балетомана Жюля Массне и хореография прославленного балетного реставратора, хранителя классического наследия XIX века, человека, без которого невозможно представить Оперу, Пьера Лакотта.
Жизненные перипетии и психологизм стендалевского сюжета захватили его еще в юности, но для того, чтобы перенести любимый роман на сцену родного театра, ему пришлось ждать всю жизнь. Это кажется невероятным, но «Красное и черное», по сути, первый авторский трехактный балет Пьера Лакотта в Парижской опере: 89-летний хореограф оказался дебютантом. До этого в театре он ставил — точнее сказать, реконструировал и стилизовал — классику XIX века, в его редакции парижане танцуют «Сильфиду», «Пахиту» и «Коппелию». А если вспомнить, что в 1954 году Лакотт ушел из труппы после того, как ее тогдашний руководитель Серж Лифарь не разрешил ему ставить, нынешняя премьера и вовсе выглядит историческим реваншем.
Роман Стендаля хореограф адаптировал и даже слегка переписал. Из многослойного повествования он извлек прежде всего любовную коллизию. Судьба Жюльена Сореля в руках женщин: сначала мадам де Реналь, которой Лакотт явно симпатизирует, потом Матильды де Ла Моль, а ролью роковой женщины он наделяет гувернантку Элизу, делая ее одним из ключевых персонажей балета. Отвергнутая ревнивица будет преследовать Жюльена не только в провинции, как у Стендаля, но отправится за ним и в Париж; и все хитро закрученные подробные интриги романа на сцене благодаря ей будут разрешаться просто и понятно, в духе «так не доставайся ты никому».
Религиозную часть жизни своего героя Пьер Лакотт ограничил двумя персонажами: церковную добродетель он вложил в наставника-покровителя Жюльена аббата Шелана (ему же переданы и все благодеяния отсутствующего Пирара), а воплощением религиозного зла и коварства сделал аббата Кастанеда, директора верьерской семинарии. Это под его натиском и по доносу Элизы обессилевшая, впавшая в религиозность мадам де Реналь напишет анонимную записку отцу Матильды с разоблачением корыстного соблазнителя Сореля, которая станет для него фатальной.
Сюжетные купюры и новшества, возможно, покоробят ценителей стендалевского текста, но в либретто они складываются ладно, почти без швов. Стройно звучит и партитура. Она составлена из двух десятков фрагментов произведений Массне (четыре основные музыкальные темы соответствуют четырем главным героям) и разбавлена ударными — то в колокола зазвонят, то в колокольчики. В сцене «Семинария» в записи поет хор Парижской оперы. Словом, кажется, что балет «Красное и черное» вернулся к нам из XIX века.
Пьер Лакотт обожает лично придумывать костюмы и декорации, и тут сложно найти материал благодатнее романа Стендаля, который шуршит нарядами на каждой странице. Размах предприятия едва не пришлось сокращать из-за дыр в бюджете, пробитых забастовками и ковидом, но Орели Дюпон, любящая пышное убранство не меньше Лакотта, все отвоевала. Декорации хореограф стилизовал под старинные гравюры, как бы подсмотренные в книге: тут и идиллический французский сад, и статный фасад провинциального дома, и готические своды церкви, и пышная зала, и библиотека особняка маркиза, и виды Верьера в красивом закатном свете, который — точно по роману — будет сопровождать Жюльена и на гильотину.
Но главный театральный эффект и фурор предсказуемо производят костюмы: 89-летний мэтр без устали повторяет, что балет ставил для самой широкой публики. Нарядов тут не счесть: для люда и знати, на день и на вечер, к службе и на бал, фраки, мундиры, камзолы, сюртуки, платья суконные, шелковые и бархатные, парики, шляпки, перчатки, платки, кольца, серьги, запонки — только успевай переодеваться! Переодевает Лакотт и своего Жюльена. В дом мадам де Реналь он является не в черном поношенном костюме, который унизительным клеймом отмечает его в романе, а сразу же при параде — в породистом небесно-голубом мундире, что с первых сцен слегка меняет акценты, отводя все книжные терзания главного героя, связанные с его низким происхождением, на второй, а то и третий план. Впрочем, по части терзаний многое зависит от конкретных исполнителей.
Но на премьере артистам было не до актерских трактовок. Этуаль Матье Ганьо — Жюльен первого состава, на которого Пьер Лакотт фактически ставил свой балет,— получил травму в середине первого акта. Его экстренно заменил первый танцовщик Флориан Маньен — артист не самый харизматичный, но опытный и, как показал премьерный спектакль, очень надежный. Подхватить балет на адажио (а Лакотт накрутил таких поддержек, что Джону Крэнко и не снилось), да с той же партнершей (этуаль Амандин Альбиссон проявила завидное самообладание) дорогого стоит. Но происшествие все же не прошло бесследно: все многолюдное войско — от этуалей (господин де Реналь — Стефан Буйон, Матильда — Мириам Ульд-Браам, Элиза — Валентин Колосант) до «крысят» школы — сосредоточилось на самоконтроле и технике.
Игривая легкость хореографии Лакотта обманчива. Набор его любимых движений и комбинаций, взятых из балетной азбуки, не меняется годами: тур en dehors, тур en dedans, заносочки по диагонали вперед, по диагонали назад, из стороны в сторону, круг жете, диагональ «перекидных», несколько больших вращений и опять мелочовка. Этот танцевальный бисер требует от артистов не просто уверенной техники и выносливости, но и безупречного чувства стиля, которому парижан учат с балетных пеленок. Одно удовольствие смотреть на красивый ансамбль (например, в кульминационной сцене бала второго акта), который с такой непринужденностью, едва ли не в полножки, и с наслаждением выговаривает все лакоттовские акценты. Только парижане способны какие-нибудь неуклюжие старомодные выпады в широкую вторую позицию раскрасить так тонко, что они будут выглядеть органично и в крестьянских неотесанных плясках, и в бальном танце. Но если на территории классического балета Пьер Лакотт чувствует себя совершенно свободно и уверенно, то в сценах, где он решает поэкспериментировать с как бы современным языком, его вдруг словно подменяет Ролан Пети. И вот уже семинаристы ни с того ни с сего начинают притопывать да вскидывать растопыренные пятерни, будто оказались во Дворе чудес из «Собора Парижской Богоматери».
В Парижской опере есть великая традиция прощальных «адье» — торжественных проводов этуалей на пенсию. На теперешней премьере в Palais Garnier впервые со сценой прощался хореограф. «Красное и черное» — это не просто последний балет 89-летнего Пьера Лакотта, это его творческое завещание, большой оммаж классическому танцу, французской школе, труппе Парижской оперы, а заодно и самому себе — прекрасному знатоку балетной старины и классику-хореографу XXI века.