«Это меня вымотало, съело, сожрало, выплюнуло, пережевало и заморозило»
Иван Янковский о роли Анатолия Карпова в фильме «Чемпион мира»
30 декабря на экраны выйдет новогодний российский блокбастер «Чемпион мира» Алексея Сидорова («Бригада», «Т-34») о знаменитом шахматном поединке между Анатолием Карповым (Иван Янковский) и Виктором Корчным (Константин Хабенский), состоявшемся в 1978 году. Фильм Сидорова укладывается в уже устоявшуюся традицию постсоветского спортивного фильма, начатую картинами «Легенда №17» (2012) и «Движение вверх» (2017), снятыми на той же студии «Тритэ» Никиты Михалкова. Это масштабная ретропостановка, в центре которой идеологически окрашенное противостояние двух спортсменов: все поражения Карпова и победы Корчного оказываются результатом спланированной атаки западных спецслужб, личность и трагедия Корчного уходит в идеологическую тень, а его эмиграция оценивается как измена Родине не только советской пропагандой, но и авторами фильма. За Родину в «Чемпионе мира» отвечают, как ни странно, две мужские фигуры — отец Анатолия Карпова (Федор Добронравов) и министр советского спорта Градов (Владимир Вдовиченков). Чиновники выглядят здесь неизбежным злом, с которым можно и нужно смириться, а фигура отца приобретает поистине исполинский масштаб в последнем кадре-воспоминании, где маленький Карпов с папой поднимаются по ступеням возвышающегося над героями и зрителями сталинского здания. То есть — прямиком в небесный Советский Союз, где всегда Новый год и идет мягкий, ласковый снег. О роли Анатолия Карпова, отношении к Холодной войне, пионерской клятве и духе времени Иван Янковский рассказал Константину Шавловскому.
Фото: Централ Партнершип,ГПМ КИТ, Студия Тритэ
Фото: Централ Партнершип,ГПМ КИТ, Студия Тритэ
Анатолий Карпов младше вашего деда Олега Янковского на шесть лет. И в 1978 году, когда весь мир следит за матчем Карпов—Корчной, на советские экраны выходят «Мой ласковый и нежный зверь» и «Обыкновенное чудо» и идут съемки «Того самого Мюнхгаузена». Вы думали об этом, когда готовились к роли?
Я думал о деде, когда надевал синий спортивный костюм и все говорили, что я похож на него из фильма «Влюблен по собственному желанию». И мне это очень льстило, если честно. А касательно того, что в 1978-м он снимался в этих фильмах…
Конец 1970-х — это же вообще его время.
Да, но я об этом не думал. Мне, мягко говоря, было о чем подумать на этих съемках, и, слава богу, еще и этим я голову себе не забивал.
А как вы с семидесятыми находили общий язык? Хотели бы вы там оказаться?
Ну, наверное, да, было бы интересно. Во время подготовки какие-то вещи мне Леша (режиссер Алексей Сидоров.— Wеekend) давал. Попросил, например, выучить наизусть пионерскую присягу.
Ого!
Но на самом деле я же в этот проект попал очень поздно, влетел буквально за месяц до съемок. Времени на подготовку было немного, но погружение, конечно, было — связанное с речью, например: я слушал, как люди говорили в то время, все-таки у них были какие-то другие интонации.
Смотрели что-то?
Я смотрел фильм «Шахматисты», смотрел «Гроссмейстера» с Мягковым.
В «Гроссмейстере» снимался Корчной, и после его эмиграции фильм положили на полку.
Да, он был запрещен. Но больше всего я готовился к шахматам. До этого я знал только названия фигур и как они ходят по доске, все. А нужно было — причем очень быстро — войти в кожу человека, который живет шахматами и который кроме шахмат вообще ни о чем не думает. И я много читал — мемуары и дневники Анатолия Евгеньевича «В далеком Багио», книжку «100 великих шахматистов». Я тогда еще снимался у Мирзоева в «Топях» и, когда у меня было свободное время, разыгрывал партии Андерсена, партии Пола Морфи, партии Бобби Фишера, в которого я вообще тогда влюбился. Я все это проигрывал, набивал руку. Мне было важно поймать механику игры — как человек берет фигуру, как ставит, как он не смотрит на часы, как он записывает, забирает, ест — вот вся эта моторика, чтобы зритель мог поверить, что ты в шахматы играешь не день-два, а всю жизнь.
У Фишера, кстати, действительно потрясающая биография, как и у Корчного, оставившего свои «Записки злодея». А если бы не было никакого фильма, то вам кто показался бы интересней — Карпов или Корчной?
А я же сначала вообще думал, что в байопике снимаюсь. И на пробы пришел Карповым — старался говорить, как он, вести себя, как он. Думал, что мне нужно будет перевоплотиться натурально в Анатолия Евгеньевича, поэтому старался делать то, что, например, делал Ди Каприо в фильме «Авиатор», когда играл Говарда Хьюза. То есть взять какую-то фишку и пронести ее на три часа фильма.
Фото: Централ Партнершип,ГПМ КИТ, Студия Тритэ
Фото: Централ Партнершип,ГПМ КИТ, Студия Тритэ
Фото: Централ Партнершип,ГПМ КИТ, Студия Тритэ
Фото: Централ Партнершип,ГПМ КИТ, Студия Тритэ
Фото: Централ Партнершип,ГПМ КИТ, Студия Тритэ
Какая фишка у Карпова?
У Карпова такой очень холодный зеркальный глаз. Рыбий. Страшный. И манера речи очень интересная, голос очень высокий. Но на пробах мне сказали, что этого делать не надо. И мы стали искать, пробовать по-другому. В итоге я взял что-то от настоящего Карпова, глаза — от Дани Дубова, чемпиона мира по быстрым шахматам, а от баскетболиста Коби Брайанта — его философию mamba mentality.
А что это?
Проведи следующий день лучше, чем ты провел предыдущий, стань лучше, чем ты был вчера, и так каждый день — улучшайся, улучшайся, улучшайся в навыках игры, в жизни.
Так все-таки: Карпов или Корчной?
Карпов, я думаю. Корчной — другая весовая категория. Вот если бы мне этот вопрос задали в мои 50, может быть, я бы выбрал Корчного. А на данный момент Карпов все-таки ближе мне по судьбе. Если взять мою судьбу и судьбу Карпова в 1978 году — когда он был признан чемпионом формально, просто потому, что Фишер отказался с ним играть и ему нужно было всему миру доказывать, что он настоящий чемпион, а не бумажный,— то мне, Ивану Янковскому в 2021 году, конечно, ближе судьба его, чем Корчного.
То есть вы срезонировали на этом «бумажном» чемпионстве?
Я просто очень хорошо знаю, что значит быть кем-то на бумаге и все время что-то доказывать, бороться, бороться, стоять на гречке, вставать, отряхивать ее, опять стоять, бороться. И мне эта борьба Карпова оказалась близка.
А с самим Карповым вы встречались?
Да, у нас была одна встреча, мы с ним просидели часа полтора. Он очень закрытый человек. Стена. Какие-то личные вещи не расскажет. Где и когда он сломался, например. Какие-то бытовые истории — как они собирались ехать в Багио, что с собой брали — да, он рассказывал. Но о тех эмоциях, которые он испытывал при поражениях,— тут он не открылся. Он очень доброжелательный, естественно. Рассказал, например, как играл матч претендентов и что они с Корчным дружили, оказывается, с детства.
В фильме их отношения почти не показаны. Там вообще Корчного, если честно, немного.
А я не знаю, что вошло в окончательный монтаж картины — первая сборка была около пяти часов, материала много было. И не знаю, посмотрю ли я в итоге этот фильм, потому что я редко смотрю свои фильмы. Не могу себя на экране нормально воспринимать.
Почему?
Я сыграл, сделал, прожил что-то, понял про себя что-то как про человека — и мне достаточно. Я все равно всегда знаю на съемках, вру я или нет, и убеждаться в этом снова мне необязательно. Тут же невозможна работа над ошибками, это не бокс и вообще никакой не спорт.
А что вы про себя поняли, играя Карпова?
Что все самое хорошее происходит с артистом, когда он не суетится. Особенно в кино. Мои предыдущие роли — они намного более живые, что ли, и очень отличаются от того, что я делал в этом фильме. Здесь задача была для меня гиперсложная: действовать в рамках персонажа, будучи статичным. Проигрывая, не показывать, что ты проиграл. Вообще никогда не показывать то, о чем ты реально думаешь.
Покерфейс?
Да, но не так, что тебе как будто все безразлично, нет. Надо было сыграть так, что вот у тебя покерфейс, а внутри у тебя ***** (шквал эмоций.— Wеekend). И ты все время, постоянно на грани. Абсолютная уверенность при внутренней неуверенности в том, что ты сделал правильный выбор: поехал играть, например, а не остался дома с отцом и с женой.
Матч Карпов—Корчной не просто один из самых знаменитых матчей в истории шахмат XX века, но еще и один из самых показательных эпизодов Холодной войны. Вы как-то это обсуждали с режиссером?
Да, мы обсуждали, что это и есть война, только война через шахматные фигуры. Мы играли фигурами, но представляли, что сзади танки, пушки, генералы и армия. И все же играть нужно было в шахматы, а не в войну. Карпов и сам говорил много раз, что он просто хотел играть в игру. Насколько я знаю, он вообще любит играть в игры. В любые: он любит и шарики в самолете лопать, и на бильярде сыграть, и пасьянс «Косынка» разложить. Ему важен сам процесс игры и победы в этой игре.
Но именно эта конкретная игра очень нагружена: это не просто борьба двух выдающихся шахматистов за титул чемпиона — это борьба между двумя идеологическими системами. И Корчной показан в фильме именно что предателем, так что зрителю предлагается сплотиться перед лицом вот такого «врага».
Знаете, как Петр Фоменко говорил: «Это потом нам скажут, о чем мы сделали спектакль». Я просто люблю играть роли. Чем роль интереснее и сложнее для меня, чем она более незнакома в человеческом плане — тем мне интересней. А насчет тех смыслов, которые вы видите… В первую очередь это был потрясающий сценарий. Два героя, есть точки подключения, точки боли, точки сопереживания — и одному, и другому.
Но когда я смотрел фильм, то не мог отделаться от мысли, что пока я погружаюсь в этот эпизод из истории Холодной войны, в реальности информагентства пишут о дислокации российских войск на границе с Украиной. И это такое, не совсем новогоднее и праздничное впечатление от фильма.
То есть вас не покидала мысль о том, что события фильма созвучны времени?
Скорее я думал о том, сколько лет было людям, которые сейчас руководят нашей страной, в 1978 году, и о том, что им, наверное, будет приятно вспомнить свою молодость. И что такие фильмы, как «Чемпион мира», рассказывая о спортивных победах прошлого, возвращают ценностное противостояние времен Холодной войны, рифмуя его с тем, что происходит в стране сейчас.
В этом смысле меня не волнует, что в стране происходит. Есть очень много компетентных людей и специальных организаций, которые об этом говорят, но даже это ни к чему не приводит. Мои слова по этому поводу уж точно не важны, я никому не открою ничего нового своими рассуждениями. Потому предпочитаю говорить только про кино, про любовь к профессии. Про книжки, спорт, театр. Про семью.
Как строилась ваша работа с режиссером?
Я каждый день получал от режиссера ***** (нагоняй.— Wеekend). Видимо, это метод работы у Леши такой, потому что, когда мы общались после монтажа, это был совсем другой человек. Но на площадке он ввел меня в состояние постоянного стресса — поскольку и мой герой весь фильм тоже находится в состоянии стресса. У меня очень много было нервных срывов, расстройств, разочарований от себя и всего остального. Это была такая школа, за которую я Леше на самом деле очень благодарен. Да и вообще — это самый сложный фильм, который я в жизни делал. Это меня вымотало, съело, сожрало, выплюнуло, пережевало и заморозило. Плюс ко всему я заболел ковидом прямо перед тем, как мы должны были снимать шахматы, то есть под конец съемок. Я вышел после ковидного домашнего ареста и должен был играть по памяти все — мы с Костей оба выучили партии, естественно. А я вот просто нулевый, поднялся по лестнице — устал, спустился — устал, при этом на память все это играл, играл, играл. И я рассчитывал, что на экране будет какое-то настоящее перевоплощение, потому что я чувствовал себя не собой. Даже то, что я озвучивал,— я видел, что на экране не я, и мне от этого было хорошо. Потому что я часто вижу в кино: вот это я тут проскочил, вот тут я, тут, тут. А в «Чемпионе» — это не я. Это не Ваня, не Иван.
А в какой роли больше всего Ивана?
Везде понемногу. Хотя в «Тексте» — тоже не Иван. Там был дерзкий, сумасшедший кокаиновый торчок — это не я. Да и в «Заводе» не я.
А в «Топях»?
В «Топях» меня больше. Мне знакомо ощущение того, что человек умирает, потому что я встречался со смертью близких несколько раз в жизни. И мне было интересно попробовать передать, как это, когда человек умирает и не может с этим ничего не сделать. Герой «Топей», конечно, жертва собственного цинизма, но при этом жизнь не прожил, за нее не зацепился, и, как всегда в России, когда петушок клюнул — надо успеть прочувствовать, прожить, сделать что-то. И вот — да, там больше меня.
Роль Карпова — очень сложная еще и потому, что в ней нет действия: на экране весь экшен решен с помощью графики. Видимо, потому что самой биографии Карпова на экшен, в общем-то, не хватило, в отличие от героини «Хода королевы».
Да, там действие двигает все, что вместо шахмат,— ее алкоголизм, наркотики. Кстати, «Ход королевы» вышел уже тогда, когда мы работали над картиной. То же самое было и с «Текстом» — когда фильм совпал с делом Голунова. Это такие совершенно удивительные совпадения, когда что-то, видимо, носится в воздухе.
Вот вы говорите, что сценарий был очень хороший — но, например, женская линия прописана, по-моему, очень слабо…
Вообще-то я на этой картине встретил свою жену, и у нас родился сын, которого зовут, кстати, Олег. По сравнению с этим — Карпов, Корчной, пятое-десятое, вот неважно, правда. Это же кино, оно приходит и уходит. Мы вообще в такое время живем, когда кино перестало удивлять. Вы наверняка больше меня насмотрены в силу своей профессии. Но я не думаю, что и вас прямо по-настоящему что-нибудь удивило за последние, например, пять лет. А жизнь — она удивляет. И для меня встреча с Дианой — большое, настоящее событие.
Вам вообще нравится то, что с российским кино сейчас происходит?
Да. Посмотрите, у нас большие успехи за границей, связанные с авторским кино и со свободой платформ, которая, впрочем, похоже, сейчас урежется. Все, ради чего платформы задумывались,— сейчас это хотят запретить и пресечь.
С одной стороны — да, вот эти вот новые «ростки свободы», а с другой — черные списки артистов. В актерской среде как-то это обсуждается? Что вы по этому поводу думаете?
Да я думаю, что это ужасно! Вообще ощущение такое, что Советский Союз сидит крепко еще и в нашем обществе, и в наших головах. Очень много вот этого вот: не надо, это не говори, это лучше не снимай, этого не делай, тссс, чшшш. Будешь говорить громче — мы к тебе придем. И это противоречит духу свободы, духу времени. А бороться со временем на самом деле ни у кого не получалось, никто у него не выигрывал.
В «Чемпионе мира» вы играете победителя. А вам кто больше интересен — победители или проигравшие?
Хм. Победитель — он ведь на самом деле когда-то проигравший человек. И поражение чаще ведет к большему результату, чем победа. Классно быть чемпионом, но если ты хочешь почувствовать момент прихода к этому состоянию, то, конечно, намного круче быть побежденным.
Почему же в кино мы смотрим только на победы прошлого?
Я не знаю. Я же не принимаю решения, про что снимать кино! А те, кто это делает,— им, видимо, действительно хорошо от того, что они могут вспомнить молодость, увидеть со стороны себя, когда они побеждали. И это такой разговор... Вот если б мы сидели с вами в Америке, то обсуждали бы перестрелки в школе, или BLM, или что там еще сейчас обсуждают. Токсичную маскулинность? А в России мы обсуждаем то, что обсуждаем. И мы, наверное, будем об этом говорить, пока не придет время закончить уже это обсуждение. И я как-то давно с этим смирился, что ли. И меня это не мучает. Пока есть книжки, пока есть театр, пока есть фильмы и роли — мне есть чем заняться. А эти разговоры и эти мысли — они меня не развивают, к сожалению.