 |
ФОТО: ИЛЬЯ ПИТАЛЕВ  Сороковины на бесланском кладбище обошлись без митингов |
"Никому не говори, приходите с братом"
Я прожила во Владикавказе несколько лет. Так сложилось, что я училась в Северо-Осетинском государственном университете, закончила его и уехала из Осетии. А приехала туда только через 6 лет, в день, когда 30 боевиков захватили бесланскую школу. И еще раз приехала — уже через 40 дней.
Я встретила своего однокурсника Артура Атаева. В Беслане у него погибла двоюродная сестра, Светлана Кантемирова. В школе #1 Света преподавала английский язык. Летом к ней приехала пятилетняя племянница из Санкт-Петербурга, Алана.
1 сентября Светлана взяла племянницу с собой в школу. В Осетии это праздник — приводят даже самых маленьких, чтобы знакомились со школой, чтобы хотели прийти еще раз. Теперь этот праздник здесь разрушен навсегда.
Школу захватили. Светлана не отпускала племянницу ни на шаг, прижимала к себе. А после взрыва выбросила Алану в окно. Это потом люди рассказывали. А Света погибла.
Но самое тяжелое было потом.
— Мы ее найти не могли, думали, она в больнице,— вспоминает Артур.— Но, когда обошли все больницы, поняли, что искать надо в другом месте. 4 сентября приехали в морг, в бюро судмедэкспертизы. Там стояло уже человек 500, родственники, очень много людей. И милиция взяла в оцепление морг, и никого сначала не пускали. Потом пускали дозированно, была давка.
Я, когда подошел, увидел пустые носилки, прислоненные к стене. На них были такие четкие очертания ребенка, кровавые. Как будто кто-то взял кисть и обрисовал тело. Меня тогда это так поразило, я подумал: что же, он весь сочился кровью, что такие очертания?
Первым в морг попал дядя, он мне позвонил и говорит: "Кажется, она. Никому не говори, приходите с братом". Мы пришли. Там лежало 18 тел. Еще одно достали из холодильника. На ней была бирка — Адырхаева. Я дяде говорю, что фамилия другая, а он мне: "Очень похожа".
Она и правда похожа была, она почти целая была, не обгорела, а я смотрел и не мог понять, она или не она. После смерти, оказывается, люди сильно меняются. И все становятся чем-то похожи. Или просто не хочешь признаться себе, что это близкий тебе человек и его больше нет. Мы не могли понять, она это или нет, и позвонили старшему брату. Он сразу зашел и сказал, что не она, что у этой женщины волосы крашеные. И я тогда сразу понял, что не она.
Мы уехали. А вечером снова вернулись. Там уже были другие братья. Братья сказали: там есть похожее тело, но совсем обугленное. Один брат отказался туда заходить. Мы зашли. Я не помню кто, но кто-то из родственников ее опознал — по прикусу зубов. Лицо у нее было черное, все черное. Я ни за что ее не узнал бы.
"Гробовщик говорил, что не успевает"
Артур рассказывает мне о событиях 40-дневной давности и внешне выглядит спокойным. То, что он рассказывает дальше, не вызывает слез. Недоумение вызывает и возмущение. И стыд еще, кажется.
— Это было уже поздно вечером, когда мы ее опознали,— продолжает Артур.— У морга возле будки "Ритуальные услуги" шла бойкая торговля гробами. Именно бойкая. Гробы, которые в мастерской делали по 3,5 тыс. рублей, здесь продавали по 6 тыс. В обычные дни тут всегда так, но в этот день я не понимал, почему так делают. Подошел милиционер, сказал им, чтобы уходили. Они ушли.
Надо было забирать тело Светланы домой, но, чтобы забрать, нужно было завернуть тело в полиэтилен — просто так ведь не повезешь. Там многим нужен был полиэтилен, потому что целых тел было мало. Но в девять вечера все магазины были закрыты, найти его было невозможно.
В тот день самым большим дефицитом в городе были полиэтилен и детские гробы. Мы объездили все, а потом я вспомнил, что у меня в гараже есть пленка. Поехал в гараж, отмотал метров 20, привез, мы ее завернули. Полиэтилен я еще кому-то дал.
Потом поехали за гробом, купили гроб. Рядом со мной стоял какой-то предприниматель, он просил детский гроб за любые деньги. Гробовщик говорил, что не может сделать, потому что не успевает. Потому что слишком много заказов. А этот человек сказал: "Ты пойми, у меня для жены есть гроб, а для дочери нет. А завтра похороны. Как же я их отдельно хоронить буду?" И тогда гробовщик сказал, что сделает.
Артур плохо помнит себя в тот день. Говорит, все, что было, до сих пор кажется приснившимся кошмаром.
— Я, помню, выпил тогда водки, хоть за рулем был, но на меня вообще не подействовало. Потом вернулся в морг. Зашел и вижу: стоит женщина над ребенком мертвым и расчесывает его. Как живого. А сама плачет. Расчесывает и плачет.
А потом пришли еще люди, много людей и стали открывать целлофаны, черные такие целлофаны. И то, что там было, невозможно было опознать.
А в морге четыре санитара было. Точнее, санитарки, женщины. Они казались сначала мне такими монстрами, которые к трупам привыкли. А потом я увидел, какие красные у них глаза. А одна заворачивала в целлофан детские останки и все время плакала. У нее слезы текли по лицу все время, пока она его заворачивала.
Еще я помню, как люди выходили из морга и падали без сознания. Там куча психологов была, от которых толку — ноль. Кому становилось плохо, к тем бежали врачи из скорых, они там дежурили.
И вот я стою, выходит из морга завкафедрой политологии нашего университета Баликоев. И супруга с ним. И она плачет и говорит: "Ларочка там лежит, а Леночка там".
Я тогда не мог понять, где я нахожусь, что происходит. Но, когда говорили, что надо целлофан, надо гроб, во мне что-то срабатывало, включалось как бы.
"Земля не принимала гробы"
— А потом было кладбище,— продолжает Артур.— 6 сентября мы добирались до бесланского кладбища три с половиной часа. А обычно минут десять туда ехать. На той дороге было что-то ужасное. Везли 100 гробов. С каждым гробом своя колонна, минимум 10-15 машин с родственниками.
Шел сильный ливень. На кладбище были выкопаны могилы, но земли рядом с ними, которой забрасывать гробы, не было. Ее дождь размыл. Ни у кого не хватало сил кидать землю: она липла к лопате каждый раз, и приходилось отдирать ее другой лопатой. Это было бесконечно. Землю переносили, привозили. Мы были все мокрые и черные от земли. Земля не принимала гробы. Отказывалась принимать.
А метрах в пятидесяти от кладбища проходил митинг. Я не сразу понял, что это. Увидел Дзасохова в белой рубашке. То есть он был в темном костюме, но бросался в глаза этот белый воротничок. Каких-то чиновников. Они что-то говорили, я не слышал что: мы были далеко.
Сначала люди на них даже не смотрели. На митинге что-то говорили, а люди закапывали гробы и даже не смотрели туда. Все были грязные, черные. А они казались как будто из другого мира. А потом женщина, которая тоже кого-то хоронила и была там рядом, крикнула: "Имейте совесть, уходите отсюда". Я думаю, если бы они просто стояли и молчали, их бы все поняли. Но они говорили. Громко.
...Мы с Артуром сидим в маленьком кафе, рядом — нетронутый чай. Я спрашиваю, что будет дальше. В Беслане мне кажется, что жизнь остановилась. Что все, о чем говорят по телевизору, все, чем живет остальная страна, надуманно и несерьезно. Потому что все настоящее, страшное и непоправимое — здесь. И здесь все говорят только об этом.
— Света только родилась, когда умерла ее мать,— говорит Артур.— Приемная мать ее очень любила. Она говорила все время, что не может налюбоваться на нее, такая красивая. Она говорит мне: "Я была уверена, что не выдержу этого, но Света мне оттуда помогает". Отцу Светы 74 года. Он каждое утро подходит к ее кровати и плачет. Они никому не собираются мстить. Никто не говорит о мести. Не до этого нам всем сейчас. Люди должны пережить свое горе. Сжиться с ним. Посмотри на них, они ведь сами едва живы. А еще я теперь больше верю в Бога. Странно, что я это говорю, да?
"Власть" получила письмо из Санкт-Петербурга с просьбой найти семью, которую снял в день похорон жертв бесланской трагедии фотокорреспондент Илья Питалев (см. #36). Люди хотят помочь этой семье. Письмо и адрес "Власть" печатает на стр. 86. Фото вы видите. Я показывала этот снимок недолго: Беслан — город маленький, здесь все друг друга знают. Семью на снимке узнали учителя школы #1. — Это Дауровы,— сказала психолог школы Лариса Кокова.— Их девочка Алена — моя ученица. Она живая осталась, но ранена. В Москве сейчас. Двор, в котором живут Дауровы, отыскался быстро. Здесь стояла палатка — кто-то проводил поминки. Через дом — еще одна. Тоже поминают. У какого-то парня спрашиваю, где живут Дауровы. Парень молча показывает рукой на подъезд. Стучу в дверь. Тишина. Долго стою в подъезде. — Кого-то ищете? — спрашивает мужчина в дубленке и черной кепке. Я объясняю. Мужчина куда-то звонит по мобильному и говорит: — Через пять минут Руслан подъедет. А больше некому. Мужчину зовут Маирбек Туаев. Пока мы ждем Руслана, показываю ему фотографию. — Да, это Дауровы. В гробу — Георгий, ему два года было. Слева — Света. Они тут семьей жили: мать, сын Вадим, его жена Света и двое детей — Алена и Георгий. Жену он привез из Саратова, кажется. Дружно жили. 1 сентября, когда мы только узнали, что школу захватили, к подъезду мальчишки с нашего двора подтащили Вадима. У него была вот такая рана в груди, он уже никакой был. Без сознания. Потом я узнал, что Вадим в гараже был и, когда услышал выстрелы, бросился к школе — его встретили выстрелом в грудь. Я стал набирать скорую, милицию, пожарных, хоть кого-то, но трубки никто не брал. Я звонил минут 15 или больше, но там как будто все вымерло. Мы затащили Вадима в подъезд, потому что двор уже простреливался. Я сказал пацанам прижать к его ране тряпку, чтобы кровь не вытекала, а сам побежал к школе. Потом мне сказали, что Вадима забрали только через несколько часов. Он пролежал сутки без сознания. А 3-го умер, почти час в час со своим сынишкой и матерью. Те погибли в школе. Светлана с дочерью выжили, но девочка была очень сильно ранена. Они в больнице обе сейчас, в Москве. В подъезд заходят мужчины, обнимают Маирбека. — Проходите,— говорит всем входящим мой собеседник.— Я сейчас.— И проводит рукой по выбритому лицу.— Только сегодня побрился. Я вдруг догадываюсь. — Маирбек, у вас тоже в школе кто-то погиб? — Дочь. У меня две двойняшки были. Теперь одна осталась. В подъезд заходит Руслан Дауров, родной брат погибшего Вадима, потерявший сразу мать, брата и племянника. Он только накануне справил поминки. — Ксерокопия паспорта Светланы у меня есть,— выслушав меня, говорит Руслан.— А можно я на эту фотографию посмотрю? Вдруг это не они. Чтобы ошибки не вышло. Я немного теряюсь. — Вам тяжело будет на нее смотреть. — Покажите,— просит он. Достаю снимок. — Наш Георгий,— говорит парень, проводя пальцем по лицу мальчика. Я вдруг понимаю, что он просил снимок не потому, что беспокоился из-за возможной ошибки. Он просто хотел еще раз увидеть ребенка. Руслан долго не выпускает из рук фотографию. — Хотите — оставьте у себя. Руслан кивает и отворачивается. Помолчав, говорит: — Это последний взгляд на ребенка, понимаете? Спасибо вам. ОЛЬГА АЛЛЕНОВА |
