Как был построен идеальный город

Город Багдад (Madinat al-Salam, «город мира», в смысле центр мироздания) был основан халифом аль-Мансуром (Абу Джафар Абдуллах ибн Мухаммад) в 762 году. На голом месте, с нуля. Город не сохранился, но он известен по описаниям и изображениям.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Это был правильный круг диаметром около 2000 м. Город был окружен двумя рядами стен, внешние высотой 30 м, внутренние — 50, между ними — ров с водой. В него вело четверо ворот с торжественными арками, в большей степени символического, чем военного назначения, хотя проходы к воротам образовывались зданиями казарм. К стенам примыкали два кольца застройки, верхние этажи жилые, нижние — лавки и базары. Внутри колец застройки не было, там был парк с прудами. В центре была мечеть и дворец халифа (златовратный дворец), его центром был тронный зал с зеленым куполом и конной статуей воина ислама на нем. Через 24 года после основания города халифом Багдада стал Харун ар-Рашид, сын аль-Мансура (Абу Джафар Харун ибн Мухаммад), с правления которого в Европе принято отсчитывать золотой век ислама. Хотя правильнее, конечно, начинать с аль-Мансура: просто Харун ар-Рашид оказался героем «Сказок тысячи и одной ночи», а Багдад — местом их действия. Но так или иначе в IX–XI веках это действительно был центр мира и по богатству, и по мощи, и по развитию культуры.

Связывать Багдад с утопической традицией не принято. Культура арабского халифата синкретична. Самым очевидным прототипом считается цитадель Эрк-Калой, центр Мерва (теперь Туркмения), предыдущей столицы аль-Мансура. Но она была в 10 раз меньше — и ни жилья, ни парка там не было. Возможно, буддийское влияние. Ближайшим соратником аль-Мансура был Халид ибн Бармак, он происходил из Балха (теперь Афганистан) с буддийским монастырем Навбахар, которому Бармакиды покровительствовали до перехода в ислам. Тот был построен в форме колеса с улицами-спицами. Кроме того, мы находимся на территории исторического зороастризма с высокой значимостью солярных символов. Ну и, наконец, все это лишь возможные влияния, важнее то, на что они влияют. Багдад был столицей ислама, а ислам имеет свое представление о городе.

Процитирую Шарифа Шукурова (лучшего, на мой вкус, исследователя мусульманского искусства в России): «Ислам грезит городом. Город — это то, где родился ислам как единство — культурной целостности, а также то, во что он устремлен». Далее о Рае: «Можно составить довольно точную картину пространства Рая, заметными чертами которой оказывается архитектурный ландшафт с текущими внизу реками. Архитектура Рая может быть и многоэтажной, парадоксально урбанизированной, сугубо городской. <…>Кораническое видение Рая совмещает в себе ветхозаветное и новозаветное представления о Рае как о саде и как о нерушимом Граде (Небесный Иерусалим). Для проведения возможных сближений коранических описаний с предшествующей традицией следует упомянуть апокалиптическое упоминание Древа Жизни посредине Града и по обе стороны реки». И наконец, о Багдаде: «Одной из диковин дворца аббасидского Багдада было следующее: посреди круглого пруда стояло дерево, ветви которого были из серебра и золота, а на них висели разноцветные листья. На ветвях были рассажены серебряные птицы и щебетали».

Для понимания всех этих чудес привлечения европейской утопической традиции очевидным образом не требуется. Тем не менее есть несколько ошарашивающее сходство мансуровского Багдада с последующими европейскими утопиями — от Сфорцинды Филарете до города-сада Говарда,— и оно заставляет как-то к себе отнестись. Есть историки, которые полагают, что было множество разных изобретений колеса, происходивших в разных странах независимо друг от друга, но таких немного и обнаруживать себя в их числе тревожно.

Нам неизвестны архитекторы, строившие Багдад, вернее сказать, нам известно, что эти люди не были архитекторами. Замысел города принадлежит Машаллаху ибн Асари аль-Басри (изначально Менассия, иудей, принявший ислам), это математик, астроном и астролог, и Наубахту Ахвази аль-Фариси,— он тоже астролог, а также руководитель центра переводов в Мерве. Его сын Аль-Фадль ибн ан-Наубахт при Харуне ар-Рашиде возглавил багдадскую библиотеку, преобразованную в 820-е годы в Байт аль-хикма, Дом мудрости, исламскую академию, ставшую в известной степени прообразом всех европейских академий. Переводческая деятельность этих институций грандиозна. На арабский были переведены труды Платона, Аристотеля, Птолемея, Евклида, Архимеда и т. д., а время ее существования (до 1258 года, разграбления Багдада монголами) называется исламским просвещением или исламским ренессансом. Однако история этого просвещения довольно длинна (около 200 лет), и начиналась она не с переводов античных философов и ученых. Оба ученых, привлеченных для основания Багдада, были астрологами или магами.

Средневековая просвещенная (основанная на трактатах, обучении, лабораториях) магия — это род философии. Круг проблем, которые затрагивает это знание, сегодня, вероятно, следует отнести к компетенции естественных наук, хотя тут есть несовпадения. Важно понимать, какая картина мира стояла за решениями этих проблем. Это, во-первых, представление о всеобщей связанности материи — небесные тела, вещества, стихии, геометрия мира, числа и символы, а также человек, его тело, темперамент, судьба и т. д., связаны между собой. Это, во-вторых, представление о том, что такая связь простирается за границы физического мира к метафизике. Это, в-третьих, представление о том, что в силу всеобщей связанности мир податлив манипуляции, то есть, скажем, в силу связанности определенного человека с определенными минералами и звездами можно существенно изменить его судьбу, перенося любое действие на благоприятное время, или с помощью талисманов, нейтрализующих вредное воздействие светил и притягивающих благотворное. Это открывает некоторые перспективы в проектировании городов, в особенности идеальных и утопических.

Как я понимаю, не известно точно, какими соображениями руководствовались Машаллах и Наубахт, создавая план Багдада. Мы, однако, можем судить об этом по косвенным данным. На основании различных эллинистических трактатов и собственно арабских исследований в XI веке был составлен трактат «Гаят аль-Хаким» («Цель мудреца»), который в Европе известен под именем «Пикатрикс». Это компендиум «герметического» знания, включающего в себя астрологию, астральную, симпатическую и талисманную магию и, что важно для нас, некоторые градостроительные представления.

«Пикатрикс» относит все магическое знание к откровениям Гермеса Трисмегиста (откуда оно имеет другое название — герметическое). Трактат сообщает:

«Гермес <…> построил город в длину двенадцать миль, в котором воздвиг крепость, которая с четырех своих сторон имела четверо врат. У восточных враг он поставил форму орла, у западных же врат — форму тельца. У южных врат форму льва, и у северных воздвиг форму пса. И в них же заставил пойти неких духовных духов, которые разговаривали голосами; так что никто не мог войти этими вратами, не получив от них разрешения. Там же он насадил неких деревьев, среди которых расположил большое древо, которое плодоносило всеми видами фруктов. На вершине же этой крепости он приказал возвести некую башню, которая достигала в длину тридцать локтей, и на ее вершине распорядился <поставить> круглый плод <шар>, цвет которого менялся каждый день на протяжении семи дней. По истечении же семи дней принимал прежний цвет, который имел. И этот город ежедневно освещался цветом того плода, и так вот этот город каждый день сиял цветом. Вокруг той башни было много воды, в которой обитало много видов рыб. Вокруг же города распорядился поставить разные образы, благодаря которым тамошние жители становились добродетельными и чистыми от порока, злобы и лени. И город этот назывался Адоцентин (Adocentyn, arab. Ашмунайн). Они же были обучены в древних науках, и в глубинах и тайнах, а также и в науке астрономии».

Я далек от утверждения, что Багдад воспроизводит Адоцентин. Различия достаточно существенны, сходства объясняются тем, что эллинистические герметические трактаты, на которые он опирался, сами писались под воздействием авраамических описаний Рая. Мне важно то, что в рамках той парадигмы, к которой принадлежали основатели Багдада, город мог пониматься как магический инструмент, который своей геометрией и материалами непосредственно влияет на судьбы и настроения его жителей. Это важнейшая составляющая европейской утопической традиции — «Пикатрикс» непосредственно повлиял на «Город Солнца» Кампанеллы, а косвенно на всю ренессансную традицию идеального рода.

Античное наследие идеального города, разумеется, не сводится к этой традиции. Хотя изначально она восходит к респектабельным истокам — Гипподаму и через него Пифагору,— более авторитетным для Европы было не герметическое, а собственно философское знание, и прежде всего Аристотель и Платон. Но и оно не было проигнорировано арабским ренессансом. Здесь есть сложность, связанная с тем, что основные переводы античной философии на арабский начались на полвека позже, при внуке аль-Мансура аль-Мамуне, тогда же сложилась специфическая школа арабской философии — мутазилизм,— идеей которой было соединение платоновской и аристотелевской традиции с откровением Пророка. Аль-Мансур же интересовался прежде всего астрологическими сочинениями. Однако из того, что тексты античных философов еще не переводили, не следует, что о них не знали. Можно предположить, что они были достоянием узкого круга ученых, знавших греческий язык,— но такими были практически все, кто составлял школу при библиотеке Наубахта.

Через полтора века после основания Багдада появляется собственно арабский трактат, относящийся к классической традиции философии идеального государства,— сочинение аль-Фараби (Абу Наср Мухаммед ибн Мухаммед) «О добродетельном городе». Аль-Фараби называют «вторым учителем» (после Аристотеля), это большой средневековый философ, он написал больше сотни сочинений о природе, математике, логике, медицине, астрономии. Город не был главной сферой его интересов, думаю, высказаться на эту тему его заставило то, что для античности идеальный город (государство) — это своего рода обязательный элемент философской системы, без сочинения на эту тему не обходится ни один крупный философ. Подобное понимание сюжета — если ты философ, то каков твой идеальный город,— сохранила и арабская традиция.

Это сочинение нельзя назвать острым и новаторским — аль-Фараби очень спокойный, чтобы не сказать несколько догматичный философ, следующий скорее аристотелевской, чем платоновской интонации, он не столько рассказывает о своих открытиях, сколько пишет учебник, суммирующий мысли предшественников (что, разумеется, имело огромное значение для мусульманского и косвенно христианского мира). Тем не менее отмечу два момента, которые мне кажутся принципиальными в его понимании города. Во-первых, он мыслит город не как место проживания, но как средство достижения человеком высшего совершенства. «Величайшее благо и высшее совершенство могут быть достигнуты в первую очередь городом, но никак не обществом, стоящим на более низкой ступени совершенства. Так как природа блага в действительности такова, что она достигается по желанию и свободному выбору (а зло также достигается по желанию и свободному выбору, так что город может способствовать достижению некоторых целей, представляющих собой зло), всякий город может послужить достижению счастья». Это следование платоновской линии. Платон, как мы помним, мыслил город (государство) именно как инструмент для восхождения к метафизическому идеалу. Аль-Фараби специально указывает, что «добродетельный город противоположен невежественному городу, городу безнравственному, городу обмена и заблудшему городу»,— все эти оппозиции образуются городами, не соотнесенными с метафизикой «добродетели» (Платон сказал бы «справедливости», а блаженный Августин — Града небесного), и все трактуются не как первые ступени в образовании города, но как деградация от добродетели, что тоже вполне по-платоновски.

С другой стороны, аль-Фараби мыслит город как организм. «В городе есть определенный человек — глава и прочие люди, приближающиеся к этому главе по своим степеням, каждый из которых согласно собственному положению и способностям осуществляет то действие, которого требует преследуемая главой цель. Они находятся на первой ступени. Ниже их следуют другие люди, которые действуют в соответствии с целями первых,— эти занимают вторую ступень. Далее таким же образом следуют люди, которые действуют в соответствии с целями этих последних. Так располагаются по порядку различные члены городского объединения вплоть до тех, кто действует согласно целям этих последних, и кто служит, но не обслуживается. Они занимают низшую ступень и являются людьми самого низкого положения». Эту иерархию он сопоставляет с различными частями человеческого тела, от ума до конечностей. Это скорее аристотелевский взгляд на дело, предполагающий, что человеческое общество растет естественным путем, а не создается философами, ведающими истину.

Впрочем, глава (голова) добродетельного города высовывается за метафизический горизонт. Аль-Фараби говорит о его знании добродетели. Развивающий его идеи Авиценна (который известен нам как великий врач, но помимо этого он один из важнейших средневековых метафизиков) говорит о Пророке или имаме как главе добродетельного города. Причем рассказывает о нем, что он видит истину вещей, в то время как остальные — только тени вещей на стенах ограничивающей их пещеры, что прямо соединяет Пророка с Платоном.

Принято считать, что ислам, по крайне мере до исламизма Мадиди, Кутба и Хомейни, до ХХ века, не использует утопию как направление политической и философской мысли. Однако мне кажется, это связано только с тем, что само понятие утопии введено Томасом Мором позднее, чем закончился золотой век Багдада. Арабской мусульманской культуре Европа обязана тем, что до Ренессанса дошло наследие античной науки и философии не меньше, чем Византии, и я рискую высказать предположение, что в это наследие входил и идеальный город — путь от Платона до Мора лежит через Багдад.

Повторюсь, это не общепринятое суждение. Я основываюсь на следующем. Классический идеальный город — это институт из четырех компонентов. Во-первых, идеальная форма. Во-вторых, магическая парадигма, предполагающая, что этот город правильно вписан в гармонию мироздания через астрологию и смежные парадигмы. В-третьих, философия города как инструмента для исхода из повседневности в метафизику Добра, Блага и Справедливости. В-четвертых, наличие в городе Дома мудрости — академии, университета — школы для превращения человека в совершенного горожанина. Все эти четыре компонента налицо в арабском ренессансе и более или менее вероятны в строительстве Багдада.

Ощущение исключительной традиционности всего, что так или иначе связано с «золотым веком» ислама, где зороастризм, буддизм, ислам и неясные неолитические символы прессуются в один образ древности, хотя и очень понятно на фоне бесконечных руин в пустынях от Туркмении до Марокко, но является глубоко ложным. Багдадский халифат никак не был традиционным обществом. Напротив, это было свежее, очень, если так уместно выразиться, сочиненное государственное образование, которое создавалось из самых разных традиций, которые нужно было прямо сейчас скреплять чем-то решительно новым, ранее здесь неизвестным. Мне кажется, что такой скрепляющей структурой оказалась утопия.

Подписывайтесь на канал Weekend в Telegram