Издательство «Слово» выпустило книгу Татьяны Пигарёвой «Испания от И до Я. Двойники Дали, сервантесовская вобла и другие истории заядлого испаниста». В мир авторской Испании с наслаждением погрузился Алексей Мокроусов.
Фото: Издательство «Слово»
Фото: Издательство «Слово»
Любая книга, названная по принципу «Энциклопедия от А до Я», изначально вызывает легкое подозрение: пропуски очевидны, полнота информации под вопросом. Но книга известной испанистки Татьяны Пигарёвой «Испания от И до Я» лишь притворяется энциклопедией, потому и начинается не с первой буквы алфавита, а с «и». Это скорее собрание разных историй, поделенных на девять глав и девять предваряющих их интермедий, связанных с музеями и кино, литературой и историей ХХ века, загадками портретов Сервантеса, жизнью вывезенных в 1930-е в СССР испанских детей и тем личным взглядом на современность, который не просто передает живое ощущение рассказчика о стране и людях, но позволяет слушающему и читающему стать частью незнакомого, но такого заманчивого мира.
Другой вопрос, что означает буква «И» — Испанию или Искусство? Искусства в книге много: Пигарёва рассказывает о жизни своего любимого музея — Прадо — и напоминает о странном наследии франкизма, когда за шесть лет в нем сменилось пять директоров. Или напоминает, как испанский послевоенный абстракционизм стал визитной карточкой этого самого франкизма 1950-х. В Москве по счастливой случайности в 2018 году показали уникальную выставку тех абстракционистов, ее готовили для Нью-Йорка, ради нее впервые соединили два собрания. В Америке тогда что-то не сложилось, зато повезло Академии художеств.
Самая знаменитая группа абстракционистов, El Paso, после четырех лет работы объявила в 1960 году о самороспуске: ее участники считали себя борцами с режимом, внешнему же взгляду они казались его соратниками, раз участвовали в национальных и международных проектах, организованных на средства правительства. Пигарёва отмечает сложность ситуации: «Поздний франкизм напоминал двуликого Януса: извне государство казалось радикальным реформатором, притом что внутри страны сохранялась ситуация латентной гражданской войны».
Энциклопедичность в книге если и есть, то в охвате эпох и событий, имен и сюжетов, связанных девятью главами и девятью интерлюдиями. Веласкес и Карлос Саура, Пикассо и Альмодовар — кажется, единственное, чего не хватает, это именного указателя, каким бы пестрым и фантастическим в своем разнообразии ни показался бы он читателю, как бы ни хотелось ему поискать подвоха в этом разнообразии сюжетов. Татьяна Пигарёва, успевшая поработать журналистом, умеет выстраивать интригу, в тексте много подробностей о ее московских «гостях», от премьер-министра Сапатеро и того же Альмодовара до королевы Софии. Журналистский опыт обостряет чувство сюжета, оттеняет ценность детали, держит ритм рассказа. Интересно даже брошенное вскользь: так, о Сальвадоре Дали автор замечает, что его «писательский талант порой перевешивает прочие его дарования», а о выдающемся переводчике Анатолии Гелескуле, муже своей университетской преподавательницы Наталии Малиновской, Пигарёва пишет как о гении, не публиковавшем своих стихов и уничтожившем единственную их тетрадь.
Подвох если и существует, то в оформлении, удачных рисунках Оксаны Лебедевой-Скочко и необычной суперобложке — на поверку та оказывается сложенной гравированной картой Мадрида 1656 года, хоть сейчас разворачивай и вешай на стену. Фрагмент карты использован и внутри книги, перед «путеводительным» разделом, главой «Мадридский макабр» и интермедией к ней, посвященной Новодевичьему монастырю, «Испанские обитатели Новодевичьего кладбища»,— речь и о русских, связанных с Испанией, и об испанских сюжетах самих захоронений. Так, на памятнике Илье Эренбургу — портрет работы Пикассо, а прямо у входа на кладбище — стела-кенотаф легендарного «генерала Хосе», генерала Евгения Птухина, Героя Советского Союза, сыгравшего важнейшую роль в гражданской войне в Испании и арестованного в Москве в июле 1941 года. Место его захоронения после казни 23 февраля 1942 года неизвестно, вернувшаяся из ссылки в 1950-е жена добилась установки стелы-кенотафа.
А чего стоят страницы, посвященные Гале, русской жене Дали, урожденной Дьяконовой! Проводя в 1990-е разыскания, связанные с возможным влиянием на образы Дали книги графини де Сегюр «Проделки Софи», которую читали в России все дворянские дети, и с главной «подозреваемой» в этом культурном посредничестве, Пигарёва познакомилась в Москве с Глебом Васильевым, близким другом младшего брата Галы Николая Дьяконова,— долгие годы биографы принимали его за старшего брата.
Описание визита к Глебу Васильеву и его жене — часть не только науки, но и перестроечной этнографии. Пара жила в обшарпанной пятиэтажке в Бескудниково: подъезд пахнет кошками, лампочка разбита. Гостью приветили как родную, едва она, в ответ на вопрос хозяина дома, прочитала последнюю строчку из мандельштамовского стихотворения «Бессонница. Гомер. Тугие паруса…»,— бывают в жизни и такие пароли-отзывы. Ей показали многое, от переписки Галы и Анастасии Цветаевой (бывшие одноклассницы возобновили ее в конце 60-х) до кинопленки, запечатлевшей Николая Дьяконова в петербургской квартире, подаренной ему Галой. Этот дар — напоминание о том, что сюрреализм от искусства всегда был готов сразиться с сюрреализмом в жизни. Шансов на победу у Сальвадора Дали оставалось немного, но жилищный вопрос в Ленинграде хоть немного улучшить он смог.