фестиваль театр
В фестивале "Черешневый лес" принял участие тбилисский Театр-студия Резо Габриадзе со спектаклями "Осень нашей весны" и "Сталинградская битва". Шести показов на маленькой Другой сцене "Современника" оказалось недостаточно, чтобы удовлетворить спрос москвичей на грузинского мастера. Рассказывает МАРИНА Ъ-ШИМАДИНА.
Театр марионеток Резо Габриадзе приезжал в столицу неоднократно. Но и в этот раз небольшой зал, где проходили гастроли, не вмещал всех желающих встретиться с маленькой птичкой Борей Гадаем, бабушкой Домной, влюбленной лошадью Алешей и печальной Муравьихой, говорящей голосом Лии Ахеджаковой — со всеми персонажами того мира, который создал в своем крохотном театре Резо Габриадзе.
Спектакли, привезенные им на фестиваль, уже видели. Но в театре Резо Габриадзе нет ничего постоянного, раз и навсегда намертво зафиксированного (как-то давний друг режиссера писатель Андрей Битов вспоминал, что, когда они взялись за перевод "Осени нашей весны" с грузинского на русский, выяснилось, что никакого точного текста и нет, а есть ворох перепутанных листков с набросками и заметками). Но, так же как человек, взрослея и старея, все-таки остается самим собой, спектакли Резо Габриадзе с годами не теряют внутренней сути.
"Осень нашей весны" — грустная, ностальгическая сказка о жизни послевоенного Кутаиси — по-прежнему трогает своей наивной лирикой, перемешанной с печальной мудростью. Камерная, незамысловатая история о не слишком законопослушной птичке неизвестной породы, которая ворует для бедной вдовы двадцатипятирублевки и в порыве страсти к Вивьен Ли проклевывает экран кинотеатра, возвращает нас в мир первооснов, простых, открытых и естественных чувств и мыслей. С одной стороны, это мир детства, населенный воспоминаниями о соседях по двору и непритязательном советском быте, с другой — мир поэтический, не знающий временных и пространственных границ, где постояльцем работницы железнодорожного депо, поливающей вагоны хлоркой, может оказаться Чарли Чаплин. В редакции 2002 года исчезли прежние декорации, изменились куклы. Но у шуток не отросла борода, они звучат по-прежнему свежо, и публика дружно хохочет на каждой реплике. А уж сцена суда над птичкой-хулиганом Борей Гадаем воспринимается сегодня просто как шарж на злобу дня. И когда осужденный просит: "Выведите из зала женщин, закройте ясли на мертвый час, я буду говорить свое последнее слово прокурору", зал разражается аплодисментами.
"Сталинградская битва" сейчас, на фоне только что отгремевших празднеств по случаю юбилея Победы, тоже может показаться данью дате. Но на самом деле спектакль бесконечно далек от торжественного пафоса, Резо Габриадзе остался верен своей камерной, негромкой эстетике. В спектакле вообще почти нет войны. А есть частные истории обычных людей с их житейскими радостями, бедами и обидами, есть воспоминания о довоенной жизни, но у всех этих разрозненных эпизодов один и тот же конец — смерть героев. Она ждет и старого еврея Пилхаса, мечтающего о сладких девушках, гуляющих по Крещатику, и молодого казахского солдата, пишущего письмо своему многочисленному семейству, и артиллериста Яшу, в отчаянии лупящего по врагу, потому что его невеста вышла за другого, и немецкого художника Франца Мельдье, замерзающего в русских снегах, и цирковую лошадь Наташу, в которую влюблен конь Алеша, и крошечную девочку-муравьиху, чью гибель заметит и оплачет одна ее мать. И все эти бесконечные смерти сопровождаются комментарием диктора: "Идут позиционные бои, значительных жертв нет".
Бесчеловечной, безразличной силе уничтожения, выраженной гремящей Седьмой симфонией Шостаковича, под которую по сцене "шествует" бесконечная лента железных касок, в спектакле противопоставлена интимная теплота мелодий Окуджавы, домашний звук еврейского оркестрика, задушевность лирических военных песен. И страшная тишина, в которой из кучки песка встает ветхий призрак человека,— все, что осталось от цветущей довоенной жизни. И эта тишина, которая заставляет зал не дышать на протяжении пятнадцати минут, пока человечек медленно-медленно выкапывает из песка красное знамя и немецкую черную каску, говорит об ужасе войны громче праздничных фанфар и аплодисментов.