Порой так случается, что об автомобилях мы знаем намного больше, чем о тех, кто их создавал. Сейчас многое известно про грузовик ЗИС-5 или лимузин ЗИС-101, но об их конструкторе Евгении Ивановиче Важинском — почти ничего. Настолько, что до сих пор оставались неведомыми обстоятельства и точная дата его смерти — лишь то, что он был репрессирован, а его жизнь оборвалась в 1938 году. Но в Государственном архиве Российской Федерации сохранилось следственное дело Важинского, позволяющее установить подробности его гибели.
Фото: ГАРФ
Фото: ГАРФ
Основанием для ареста, как тогда часто практиковалось, стали показания, полученные от другого подследственного. Им оказался Олимпий Митрофанович Иванов, начальник специального конструкторского бюро № 2 Кировского завода, арестованный 20 ноября 1936 года и расстрелянный по 58-й статье 7 мая 1937 года. Иванов был одним из создателей многобашенных танков Т-28 и Т-35, поэтому и был обвинен в шпионской и вредительской деятельности в области танкостроения. Именно по делу о контрреволюционной организации в танковой, а вовсе не в автомобильной промышленности, как могло бы показаться на первый взгляд, и проходил поначалу Важинский.
В справке на арест приводятся цитаты из допроса Иванова от 16 декабря 1936 года, где Иванов сообщает о вредительской деятельности и антисоветских высказываниях: «Важинский враждебно относился к советской власти, с озлоблением отзывался о вождях партии и советского правительства. Важинский говорил, что советская власть хочет уничтожить всю старую интеллигенцию. Важинский, так же как и я, считал, что наиболее приемлемой политической системой для России должен быть фашизм».
Справку составили 21 января 1938 года, а арест санкционировали 31-го числа. Утвердил решение начальник управления НКВД по Московской области комиссар госбезопасности 1-го ранга Станислав Францевич Реденс.
Фото: АМО-ЗИЛ
Фото: АМО-ЗИЛ
Был втянут в контрреволюцию
Арестовали Важинского 2 февраля 1938 года в собственной квартире. Проживал он вместе с женой Татьяной Николаевной по адресу улица Симоновский Вал, дом 1а, квартира 4. Сейчас этого двухэтажного жилого дома нет, но по старым картам можно понять, что он находился на углу с Арбатецкой улицей. Важинские занимали отдельную трехкомнатную квартиру, но после ареста Евгения Ивановича его жене оставили только одну комнату, а две другие опечатали.
Даже спустя двадцать лет вдова Важинского во всех подробностях помнила тот день, когда видела мужа последний раз: «Взят он был зимой, и ушел он в черном кожаном пальто на теплой подкладке с серым каракулевым воротником и в такой же шапке; новый коричневый костюм 50 раз. 6 рост; ботинки с галошами, белье и часы фирмы "Буре". С собой он взял небольшой коричневый фибровый чемодан с несколькими парами белья, теплое одеяло, подушку, два полотенца, мыло и зубную щетку».
Но в протокол из всех вещей вписали только паспорт, военный билет, фотоаппарат «Сомпур» с четырьмя кассетами и письма. Фотоаппарат, очевидно, сотрудники НКВД забрали как вещдок. При обыске присутствовал дворник Тимофей Владимирович Шкундин — его подпись как представителя домоуправления присутствует в протоколе.
Прапорщику Важинскому не доверяли и в Белой армии. В октябре 1919 года Киевская судебно-следственная комиссия установила, что он ранее состоял казначеем-квартирмейстером при роте связи в Красной армии, но поскольку Важинский был на эту должность мобилизован и не принадлежал к партии большевиков, то следствие прекратили
В тот же день Евгений Иванович Важинский, уже находясь в Бутырской тюрьме, заполнял анкету арестованного: родился в 1889 году в Киеве, из мещан, русский, беспартийный, инженер-конструктор, занимал должность заместителя начальника конструкторского отдела автозавода имени Сталина. В Красной армии не служил, зато служил в Белой — у Врангеля в 1920 году в Крыму механиком в автомастерской. И еще в царской армии — в 1916 году произведен в чин прапорщика, самый младший офицерский чин. В 1920 году два раза арестовывался ВЧК. Из членов семьи указаны жена — домохозяйка 33 лет и проживающие в Киеве мать Антонина Михайловна 70 лет и брат Георгий Иванович 50 лет. Детей у Евгения Ивановича и Татьяны Николаевны не было.
Прошел всего один день, и 3 февраля Важинский написал заявление, где признавался во вредительстве и небрежном отношении к разработке газогенераторных и дизельных автомобилей, но с уточнением: «занимался трудностями внедрения легковой автомашины, не проявил нужного внимания». Важинский называл себя антисоветским человеком и каялся в том, что вел с Ивановым и Заславским разговоры на антисоветские темы. Заканчивалось заявление еще одним унизительным признанием: «Я виню себя в том, что не работал над своим политическим воспитанием и в результате был втянут в контрреволюцию и оказался участником вредительства. Прошу верить в искренность моего желания исправиться и честной работой искупить свою вину перед Родиной». Первое предложение кто-то из следователей подчеркнул карандашом.
Фото: АМО-ЗИЛ
Фото: АМО-ЗИЛ
Фото: АМО-ЗИЛ
Ослабление мощи Красной армии
Первый допрос состоялся 7 февраля. Допрашивали Важинского начальник 7-го отделения 3-го отдела УГБ НКВД по Московской области лейтенант госбезопасности Баламутенко и его заместитель младший лейтенант Соловейчик.
Протокол допроса
Фото: ГАРФ
Протокол допроса
Фото: ГАРФ
Начали с выяснения того, чем Важинский занимался с 1917 по 1920 год: «Служил в Белой армии — последовательно: у гетмана Скоропадского, Петлюры и в армии Деникина, 9 месяцев служил у Врангеля». Везде он занимался одним и тем же — ремонтом автомобилей. После поражения белых остался в Крыму, но в 1923 году был выслан оттуда и приехал в Москву, где поступил на завод АМО — будущий ЗИС.
Дальше пошли привычные и повторяющиеся признания в борьбе с советской властью и участии в контрреволюционной вредительской организации вместе с все теми же Заславским и Ивановым. До 1936 года Важинский жил с ними в одном доме по адресу Большая Коммунистическая, 27, где устраивались «вечеринки» и велись антисоветские разговоры.
Сознался Важинский и еще в одном, типичном для того времени грехе: «Я занимался шпионской деятельностью в пользу германской разведки». Но следователи Баламутенко и Соловейчик развивать эту тему особо не стали — куда больше их интересовала вредительская и диверсионная деятельность на ЗИСе.
Отвечая на вопрос о составе контрреволюционной организации, Важинский, кроме себя, назвал еще четырнадцать фамилий, фактически перечислив все руководство завода. Открывал список директор ЗИСа Лихачев, за ним шли его заместитель Виттенберг, главный инженер управления по расширению завода Айнштейн, главный инженер завода Лялин, помощник директора Чураев, помощник начальника отдела снабжения Збаровский, помощник начальника кузовного цеха Шимановский, начальник термического цеха Лотерштейн, главный металлург Чернушевич, главный механик Карочкин, заведующий технической информацией Бер, начальник строительства инженерного корпуса Бондарев, конструкторы Израэль-Скреджиев и Эвентов. Про Лихачева Важинский сказал, что тот «всячески поощрял вредительство на заводе».
Суть вредительства заключалась в «ослаблении мощи Красной армии с целью поражения в военной обстановке» за счет плохого качества грузовиков ЗИС-5 и ЗИС-6 и газогенераторных ЗИС-13. И еще в срыве работ по созданию дизельных двигателей.
Фото: АМО-ЗИЛ
Фото: АМО-ЗИЛ
Упадок сил и паралич сердца
Следующий допрос Баламутенко и Соловейчик провели 22 февраля, когда Евгения Ивановича выпустили из карцера, где он просидел десять дней. Поводом стали выкрики в коридор из камеры: «Я, Важинский, здесь, Коля, Александр Иванович, Лихачев, Виттенберг, я здесь, ничего не говорю и не говорите вы!» Пытавшийся заставить его замолчать надзиратель Юрьев получил от Важинского удар кулаком в висок.
Ничего принципиально нового Важинский на втором допросе не сказал, разве что признался в наличии у него родной сестры Зинаиды, эмигрировавшей в Польшу. Вдобавок появилась какая-то новая «фашистская вредительско-диверсионная группа в конструкторском бюро», куда входили «ненавидящие советский строй» инженеры Барт, Лист и Строканов. Основная же контрреволюционная организация на заводе стала почему-то именоваться троцкистско-бухаринской.
Показания Важинского стали поводом для ареста конструкторов Израэль-Скерджиева, Листа, Чернушевича и Богданова. Те на допросах признавались примерно в том же, что и он, в свою очередь называя все новые и новые фамилии сослуживцев по ЗИСу.
Постановление от 11 января 1939 года об объединении 19 следственных дел, поскольку все обвиняемые — участники «одной контрреволюционной вредительской организации правых и троцкистов». В том же 1939 году всех из списка выпустят на свободу
Фото: ГАРФ
Постановление от 11 января 1939 года об объединении 19 следственных дел, поскольку все обвиняемые — участники «одной контрреволюционной вредительской организации правых и троцкистов». В том же 1939 году всех из списка выпустят на свободу
Фото: ГАРФ
Больше Важинского на допросы не вызывали, но до суда ему дожить не довелось. Финалом трагедии стал акт, подписанный начальником тюремной канцелярии: «Арестованный 16/22 Важинский Евгений Иванович, 49 лет, находился на излечении в больнице Бутырской тюрьмы с 2/VII по 8/VIII с.г. по поводу реактивного состояния /психиатрическое отделение/. 8/VIII-1938 в 15 час. умер при явлениях общего упадка сил и паралича сердца». Последнюю причину мы сегодня называем сердечной недостаточностью.
Двадцатого сентября 1938 года вышло постановление о прекращении дела и сдаче его в архив, однако и после смерти подследственного в папку продолжали подшиваться различные бумаги.
Даже после смерти Важинского полученные от него показания зацепили еще двух человек. 11 января 1939 года новый следователь — сержант госбезопасности Миронов — выделил в особые производства дела в отношении Бондарева и Чураева. Наверное, сержант потом немало удивился, узнав, что Бондарев уже осужден по 58-й статье и расстрелян 28 октября 1937 года. А вот Чураеву повезло — остался жив и продолжил работу на заводе, дойдя до замдиректора по кадрам. Умер в 1984 году в возрасте 86 лет, лежит на Новодевичьем.
Далее дело приняло неожиданный оборот. 25 и 26 декабря 1939 года в папке появились протоколы допросов еще троих — Евсеева, Богданова и Эскина. Допросы на этот раз проводил военный прокурор Максимов, выяснивший, что все показания были получены путем угроз и физического воздействия. Слова Богданова из протокола: «В заключение еще раз заявляю, что за все время совместной работы знал Важинского Е.И. по работе только с положительной стороны и от всех своих показаний (вынужденных) в 1938 году, порочащих Важинского, отказываюсь по вышеизложенным мотивам».
На следующий день, 27 декабря, прокурор Максимов рассматривал дело Важинского и нашел в нем множество нестыковок: протокол допроса Иванова от 16 декабря 1936 года в деле самого Иванова отсутствовал, в показаниях нашлись расхождения по датам, а следователями не проводились необходимые экспертизы. И признал, что следствием вина Важинского не доказана. Дело было еще раз прекращено, на этот раз окончательно, и отправлено в архив. Всех подследственных с выпустили.
Фото: АМО-ЗИЛ
Фото: АМО-ЗИЛ
Я не враг народа
О судьбе своего мужа Татьяна Николаевна Важинская ничего не знала до 1956 года. Даже в 1940 году она продолжала переводить ему деньги в тюрьму, но потом переводы принимать прекратили, а на запросы не отвечали. Только когда началась реабилитация жертв политических репрессий, прокуратура прислала ответ о его смерти в Бутырке.
Фото: АМО-ЗИЛ
Фото: АМО-ЗИЛ
Фото: АМО-ЗИЛ
Но и тогда ей ничего не могли сказать о том, где могила мужа и куда делись его личные вещи, деньги и письма. 12 июля 1956 года Важинская обращалась к начальнику управления КГБ по Московской области генералу Светличному — просила выяснить обстоятельства дела, найти тех, кто сидел с ним в одной камере, и хоть в какой-то мере компенсировать ущерб. Но больше всего ее волновало другое: «А самое главное, где его могила, это не дает мне покоя, и горе мне вечное, если я не отдам должное этому замечательному, дорогому лицу».
По заявлению начали наводить справки, но процесс шел медленно. В октябре Важинская снова обратилась к генералу Светличному с просьбой принять ее и выслушать. Это заявление тоже подшито к делу.
Можно только представить все горе и отчаяние женщины, писавшей эти строки: «Я человек, сильно пострадавший от времен ежовщины, совершенно больная и издерганная мытарствами, не вижу до сих пор разницы между 37-м годом по сие время. Можно писать заявления, адресов очень много, но конкретно ничего нет, всюду обман, издевательство и оскорбления. Я убедительно прошу Вас принять меня, я лично изложу все факты варварства воспользовавшихся моим несчастьем. Мною послано заявление из больницы 13 июля с/г. и не получая ответа до сих пор, я как только вышла оттуда, пошла в приемную Малая Лубянка, 7. Просидев там пять часов, т.к. не могли найти моего заявления, а у меня на руках была квитанция от заказного письма на Ваше имя, и, наконец, найдя его, я дождалась молодого чиновника, который оскорбил меня и отпустил домой с тем же неразрешенным вопросом. Пролежав после этого визита с сердечным припадком, я снова решила обратиться к Вам с просьбой: принять меня лично. Я прошу Вас принять меня, я не враг народа, а глубоко несчастный, нервнобольной человек». К слову, Татьяне Николаевне тогда было всего 50 лет…
Но генерал ее так и не принял. Тем временем продолжалось разбирательство с вещами Важинского, которые его вдова просила вернуть. Оказалось, что из личных вещей в деле фигурирует только фотоаппарат, сданный впоследствии в Госфонд. Оценили его по прейскуранту Мосскуппромторга на 1954 год в 196 рублей, не забыв удержать 20% за изношенность. Получилось 156 рублей 80 копеек. В возвращении остального было отказано: архивы Бутырской тюрьмы за 1938 год не сохранились, а все личные вещи умерших заключенных возвращались родственникам по их требованиям или после шестимесячного хранения обращались в доход государства.
Заключение об отказе возврата вещей Важинского
Фото: ГАРФ
Заключение об отказе возврата вещей Важинского
Фото: ГАРФ
Последней бумажкой в деле Важинского стала справка из Мосгорфинуправления о том, что 8 марта 1957 года его вдове были выплачены те самые 156 рублей 80 копеек за фотоаппарат.
Подписывайтесь на страницу «Автопилота» в VK