На 92-м году жизни скончался Пьер Лакотт — французский хореограф, великий стилизатор и пассеист, возродивший моду на старинные балеты во всем мире. Балетмейстер, которому Россия обязана не меньше, чем Франция, и который любил Россию не меньше, чем Францию.
Пьер Лакотт
Фото: Дмитрий Лекай, Коммерсантъ
Пьер Лакотт
Фото: Дмитрий Лекай, Коммерсантъ
Профессиональный взлет Пьера Лакотта был таким стремительным, а жизнь такой долгой, что в его биографии самым неправдоподобным и самым непринужденным образом смешались три столетия. Учился он у бывших корифеев XIX века, а свой последний балет — трехактный спектакль «Красное и черное» — сочинил для нового поколения Парижской оперы в 2021 году.
В кордебалет Парижской оперы Пьер Лакотт поступил в 1946-м, 14-летним, однако чрезвычайно подкованным подростком. В школе его учили француз-педант Густав Рико и виртуозка Карлотта Замбелли, прошедшая суровые экзерсисы миланской школы: оба свою артистическую карьеру сделали еще в конце XIX столетия. Но дотошный мальчишка брал частные уроки и у русских балерин-эмигранток, накрепко запоминая все особенности и отличия трех главных балетных школ. Русская пришлась ему особенно по сердцу: всю жизнь своим главным педагогом он называл Любовь Егорову, выпускавшуюся, в свою очередь, у Энрико Чекетти — итальянского виртуоза, воспитавшего не только плеяду императорских прим, но и всех премьеров дягилевской труппы.
Высокий, длинноногий, статный, с отличными природными данными и светлой головой, юный Лакотт делал в Парижской опере прекрасную карьеру, став первым танцовщиком к 19 годам. Но буйная художественная жизнь послевоенной эпохи сбила его с наезженной колеи: классический премьер ушел из Оперы, начал сочинять самостоятельно; в 1950-е возглавлял «Балет Эйфелевой башни», в 1960-е — Ballets des Jeunesses Musicales de France, поставив там 35 балетов и женившись на лучшей балерине труппы Гилен Тесмар.
Возможно, танцовщик-хореограф Лакотт так бы и остался плодовитым, но не слишком оригинальным современным автором, возглавлявшим труппы второго ряда, если бы не производственная травма, запершая его дома и заставившая искать новые источники вдохновения.
Травма оказалась судьбоносной: Лакотт, не забывший рассказы и показы своих давних наставников, вновь страстно увлекся балетной стариной. Перекопав горы старинных документов, гравюр, рецензий и мемуаров, он реконструировал главный романтический балет в истории балетного театра — знаменитую «Сильфиду» Филиппо Тальони, отдав коронную роль Марии Тальони своей жене, Гилен Тесмар. Французское телевидение, записав и показав эту «Сильфиду», грянуло сенсацией. Возрожденный балет оказался таким очаровательным, живым и подлинным, что его тут же захотели поставить театры многих стран: в мире вспыхнула мода на пассеизм. Для Лакотта важнейшим из заказчиков стала Парижская опера, куда его жену-Сильфиду зачислили сразу на положение этуали, в обход всех существующих правил. Для нас же важнейшими стали гастроли главной парижской труппы, показавшей «Сильфиду» в Кремле в 1977 году: в отличие от западных авангардистов, романтический французский балет можно было ставить и в СССР.
Этим советские балетные люди воспользовались сразу. Уже в 1979-м Кировский (ныне Мариинский) театр выпустил «Вечер старинной хореографии» из реконструированных Лакоттом фрагментов забытых балетов; в том же году Новосибирск отважился на его двухактную «Сильфиду»; в 1980-м прогрессивный Театр Касаткиной и Василева заказал Лакотту оригинальную постановку — «Натали, или Швейцарская молочница» с Екатериной Максимовой в главной роли. И хотя хореограф не оставался без работы и на родине (пять лет возглавлял Балет Монте-Карло, десять — Балет Нанси, в промежутках репетиторствовал в Парижской опере), Россию он считал вторым домом. В конце 1990-х, приехав судьей на конкурс «Майя», Лакотт ошеломил меня своей пылкостью (см. “Ъ” от 26 августа 1998 года): «Я рад побывать в России, очень люблю эту страну независимо ни от чего. Если бы я нашел здесь какую-то труппу, чтобы возглавить ее... Я знаю, что у вас кризис, и если бы я как-то мог помочь, хоть чем-то... Но, может быть, России не нужен француз? Однако здесь же был Петипа...»
Это интервью, в котором, отвечая на дежурный вопрос о планах, Лакотт помечтал о реконструкции первого балета Мариуса Петипа «Дочь фараона», стало нежданным спасением для Большого театра, увязшего в то время в глубоком репертуарном кризисе. Прочитав в “Ъ” об этих мечтах, балетный худрук Большого Алексей Фадеечев рискнул осуществить их — и позвал Лакотта на постановку трехактной, прочно забытой махины. Хореограф взял на себя и роль художника, создав эскизы декораций и пяти сотен костюмов: «Поскольку я знаю точно, чего хочу, то, чтобы не терять времени, я взялся за работу сам».
Сочиненная им хореография с ее изысканным педантизмом, живыми темпами, обилием антраша и сложной координацией оказалась огромным испытанием для труппы, привыкшей к неторопливой русской классике в советских редакциях. Но москвичи испытание выдержали. Больше того: лакоттовская «Дочь фараона» разбудила труппу — кордебалет подтянулся, а в сольных партиях громогласно заявило о себе новое поколение лидеров. И в 2000 году Большой театр наконец-то смог предъявить спектакль, достойный столичного статуса.
Заревновавшие петербуржцы заказали Лакотту собственный эксклюзив — балет «Ундина». В Парижской опере он реконструировал «Пахиту», в парижской школе — «Коппелию», в Большом поставил свой давний балет «Марко Спада», в Музтеатре Станиславского — «Сильфиду», в Афинах — ивановского «Щелкунчика».
Феноменальная память, учеба у корифеев дореформенного балета, чутье исследователя, фантазия хореографа и безошибочный вкус истинного француза позволяли ему не копаться в нотациях старинных балетов: его «новоделы» выглядели не просто более убедительными, чем научные реконструкции.
Они исправно собирали кассу. И собирают: два года назад в Парижской опере при переполненных залах прошла серия нового трехактного балета «Красное и черное» на музыку Массне. 89-летний Лакотт, сохранивший творческую неуемность, не только пересказал Стендаля на изысканном старофранцузском балетном языке, но и вновь выступил в качестве художника своего спектакля.
А в Москве хореограф Лакотт, похоже, и вовсе бессмертен. Его «Дочь фараона», лишь раз отретушированная после вынужденного перерыва, уже больше 20 лет не сходит с афиши Большого, воспитывая все новых премьеров и прим; на апрельские представления билетов не достать. А на июнь запланировано возобновление лакоттовского балета «Марко Спада», и можно не сомневаться, что аншлаг на премьере будет обеспечен. Самый русский из французов ХХ века порадовался бы такой верности. «У людей в России есть душа,— говорил он.— Это люди, которые умеют любить. Я тоже таков — мне это необходимо».