мнения и комментарии
Ныне профессор международной политической экономики американского Университета Джонса Хопкинса Фрэнсис Фукуяма в конце 80-х выдвинул теорию "конца истории". Несмотря на то что дальнейшие мировые события, казалось бы, опровергли красивую концепцию, господин Фукуяма и сегодня остается одним из самых знаменитых политологов в мире. О своем сегодняшнем видении мировых политических процессов и об уроках, которые можно извлечь из истории постсоветских государств, ФРЭНСИС ФУКУЯМА рассказал обозревателю Ъ ИГОРЮ Ъ-ФЕДЮКИНУ.
— В России и других постсоветских странах в моде разговоры об "азиатской" модели, подразумевающей ускоренный рост экономики под контролем доминирующей политической партии, сросшейся с бюрократией. Может ли такая система быть эффективной в Казахстане или России?
— Ориентация на так называемую авторитарную модель рыночных реформ очень опасна. Конечно, замечательно, если у вас во главе государства стоит Ли Кван Ю (премьер-министр Сингапура с 1959-го по 1990 год.— Ъ), но где вы найдете Ли Кван Ю в Средней Азии? Не стоит забывать и то, что все успешные примеры реализации такой модели — Южная Корея, Тайвань, Япония, Малайзия — сконцентрированы в Восточной Азии с ее уникальной традицией конфуцианской бюрократии, высокообразованной и способной до некоторой степени противостоять разлагающему влиянию, которое оказывает неограниченная власть. В остальных регионах такая концентрация власти в руках бюрократии ведет лишь к коррупции и неспособности реагировать на нужды и потребности населения.
— После распада советской империи, после 11 сентября 2001 года на фоне глобальной "войны с терроризмом" ваш тезис о "конце истории" выглядит не слишком очевидным. Вы по-прежнему считаете его актуальным?
— Сейчас мы действительно переживаем очень непростой период. Но я формулировал концепцию "конца истории" как гипотезу, а не как безусловное утверждение. Речь шла о теории модернизации: рано или поздно модернизационный процесс приведет к сближению ключевых параметров общественных институтов в разных странах, а буржуазная демократия остается единственной жизнеспособной системой.
Я предположил, что не будет "исламской современности", "западной современности", "китайской современности". Мне кажется, что это утверждение и сейчас не утратило актуальности. Пожалуй, только Китай имеет хоть какие-то шансы сформулировать свою модель современности, но и здесь по мере того, как китайское общество становится все более богатым, нарастает давление в пользу открытости, плюрализма. Что касается Ближнего Востока, то там есть небольшое фанатичное меньшинство, которое в конце концов потерпит поражение.
— Последние ваши работы посвящены проблеме строительства государственных институтов. Чем она так актуальна и важна?
— Часто путают два разных измерения государственности. На протяжении большей части прошлого века речь шла о "размере" государства — о том, какими видами деятельности должно оно заниматься, какие сферы жизни регулировать. В этом смысле марксизм-ленинизм представлял собой одну из крайностей, предполагавшую, что государство контролирует все. Вполне естественно, что в итоге это вызвало очень сильное стремление заставить государство отступить, предоставить место рынку, гражданскому обществу.
Но есть еще одно измерение государственности — это способность государства добиться исполнения существующих правил, действуя при этом прозрачно и легитимно. Одна из проблем, с которой столкнулись страны с переходной экономикой,— это слабость государства, его неспособность выполнять элементарные функции, обеспечивать соблюдение общественного порядка и установленных правил. Задача состояла в том, чтобы сделать государство меньше, но в то же время сильнее. К сожалению, в некоторых странах оно в результате стало одновременно и меньше, и слабее.
— Иными словами постсоветские страны потерпели поражение в строительстве государственных институтов?
— Здесь мы подходим к основному уроку, который можем извлечь из событий последних лет. Институты важны, но развитие страны определяется не только ими — важна и политическая культура. То, что написано на бумаге, не всегда соответствует тому, что происходит в реальной жизни. В обществе всегда существует множество постоянно эволюционирующих неписаных правил, которые и определяют, как именно в данной системе распределяется и используется власть.
Этот вывод может показаться неудобным и даже пессимистичным. Потому что мы знаем, как строить государственные институты, но у нас нет рецептов создания оптимальной политической культуры. Ей трудно управлять, но это не значит, что мы можем игнорировать эту реальность. Поскольку именно так работает политическая система.
— То есть пути развития государства предопределены его цивилизационной принадлежностью?
— Я не верю в детерминизм. Даже в Средней Азии ситуация очень сильно разнится от страны к стране. В Туркменистане мы имеем дело с ужасной диктатурой, в Казахстане хотя и нет демократии, но есть устойчивый экономический рост, а в Киргизии недавно произошли очень важные политические изменения. Так что я не считаю невозможной постепенную эволюцию политической культуры, переход к системе, в большей мере основанной на формальных правилах.
— Как вы оцениваете последние политические изменения в России? Ведь они проходили именно под лозунгом строительства государственных институтов.
— Эти изменения очень сильно меня беспокоят. Я прекрасно понимаю, почему президент Путин старается сделать государственную власть более сильной и централизованной. За годы правления Ельцина государство очень сильно ослабло. Оно было не способно соблюдать законы, не могло собирать налоги, обеспечить порядок на улице. Вполне естественно, что россияне хотели более сильного государства. Однако едва ли им нужно такое государство, которое контролирует СМИ, держит в своих руках всю экономику, национализирует предприятия.
Проблема не только в том, что государство получает в свои руки слишком много власти, но и в том, что писаные и неписаные правила все больше расходятся. И очень трудно добиться экономического развития в условиях, когда нет прозрачных и ясных правил, которые соблюдались бы в том числе и самим государством.
— Почему же процесс строительства государственных институтов в России стал развиваться по такому сценарию?
— Очень опасно проводить масштабные экономические реформы, такие как приватизация или либерализация, если они не опираются на широкий общественный консенсус. Эти реформы затрагивают множество людей, зачастую очень болезненны и вызывают социальную нестабильность. Поэтому, если у граждан возникает ощущение, что решения о проведении реформ были приняты нелегитимно, очень велика вероятность их последующей ревизии. Поскольку в России многие реформы, например приватизация, проводились непрозрачно, пересмотреть их впоследствии оказалось очень легко.
— В начале 90-х был консенсус в поддержку реформ, но не было институтов для того, чтобы проводить их прозрачно и эффективно. Было бы лучше не проводить их вовсе?
— Урок состоит в том, что обходных путей не существует. Необходимо использовать политический процесс для выработки легитимных решений, добиваться поддержки основных политических сил, по крайней мере их участия в обсуждении решений. Это сильно замедляет процесс, но в итоге это единственный возможный подход. Ельцин не ощущал потребности в создании широких политических коалиций — вместо этого он правил указами.