Тоска по восторгу

Показ, закрывавший парижскую кутюрную неделю, назывался Maison Margiela Artisanal Collection — у дома Maison Margiela нет и никогда не было кутюра. Но это мелочь по сравнению с тем, что в коллекции вообще не было ничего собственно маржеловского, четыре белых стежка на спине или ботинки-таби на ногах моделей — чистая условность. Коллекция оказалась полным и тотальным возвращением Гальяно диоровских времен с его эстетизмом, историзмом, поэтикой miserables — и эмоциональностью. Представляется, что именно последнее стало главной причиной головокружительного успеха.

Текст: Елена Стафьева

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

В этом году исполняется 10 лет с того момента, как Джон Гальяно стал художественным директором Maison Margiela. За три года до этого, в 2011-м, Гальяно, некогда абсолютная звезда и любимец мира моды, был уволен из Dior после скандала из-за его антисемитских высказываний, это был один из первых случаев кэнселинга в массовой культуре. К этому моменту гальяновские коллекции в Dior уже какое-то время не были релевантны ничему из происходившего в жизни или в моде — ни новой волне феминизма, тогда как раз поднимавшейся, ни новой волне минимализма, накрывавшей, в свою очередь, моду,— и это было очевидно как профессионалам, так и публике.

После скандала дизайнер практически исчез — с коротким перерывом на новость о назначении в Maison Margiela — из модного поля зрения. Студия Maison Margiela успешно выпускает одежду, основанную на умеренной адаптации марджеловских архивов, присутствие Гальяно на этой одежде никак не сказывается — а в моде между тем сменилось уже не одно поколение героев, связанных как раз с наследием Мартина Марджелы, но никак не Джона Гальяно. И только на регулярно проходящих выставках дома Dior по-прежнему громоздятся, сияют и сверкают наряды из его легендарных коллекций золотых первых лет, создавая нужную феерию. Все это осталось в прошлом, в архивах, в истории моды. И тут вдруг: социальные сети взрываются от восторга, а фэшн-критики называют Гальяно «game changer».

Между тем никаких принципиальных изменений в гальяновской кутюрной игре не произошло — те же кокотки в чулочках и мальчики в корсетах, те же фарфоровые кукольные личики, тот же фин-де-сьекль и декаданс, те же историзм и декоративность. И те же легко считываемые референсы — Кес ван Донген, Больдини, Тулуз-Лотрек; в пресс-релизе указаны еще фотографии Брассая 1920–1930-х. Немедленно возникает перед глазами легендарная коллекция Гальяно для Dior Haute Couture SS 2000, посвященная в первой части парижским клошарам и во второй — парижским же анкрояблям (о них почему-то критика не вспоминает, а это важнейший мотив Гальяно начиная с его выпускной коллекции Les Incroyables). Можно упомянуть еще менее знаменитую кутюрную коллекцию осени-зимы 1997 Bagatelle, где на головах моделей были рыжие прически-гнезда, как на рисунках Поля Элле, и было платье — прообраз нынешних платьев с имитацией лобковых волос, которые всех так шокировали/восхитили.

Конечно, перемены есть. Все эти пастушки из финальной части коллекции, во главе с монументальной Гвендолин Кристи, в латексных платьях, с накладками на груди и на затылке, будто бы соединенными стежками с живой плотью, сумрачные полуголые юноши в высоких латексных перчатках патологоанатома и даже однорукий певец, открывавший шоу,— все они не столько клошар-стайл, сколько франкенштейн-стайл, персонажи немых фильмов о сумасшедшем докторе, скроившем куклу-монстра. Исчезли декоративная пышность и гламур — и при всей преувеличенной изощренности ремесленных техник, которыми Гальяно, как говорят, очень увлечен, появилась большая концентрация на персонажах и на создании разнообразных сценических эффектов — фейковых теней и пятен на поверхности платьев и пальто (Гальяно начинал как театральный художник). Кроме того, прежде Гальяно не мог так сексуализировать своих персонажей, не было юношей, затягивающих друг другу корсеты, и прочих квир-отсылок. Но всего этого недостаточно, чтобы вызвать такой единый порыв восторга, в котором слились и критика, и публика.

Мода — это не только лаборатория идей (и да, новых идей в этой коллекции не было), но еще и лаборатория эмоций. И Гальяно свой коллекцией сумел попасть в очень важные эмоции. Прежде всего это радостное удивление: сейчас мы ожидаем от кутюра либо розочек и кружев, либо 3D львиных морд в натуральную величину, и то и другое стало привычным и скучным — а тут нам показали нечто из золотого века моды, о котором все ностальгически вспоминают. Но гораздо важнее другая, практически основополагающая эмоция, которая точнее всего передается эпитетом transportive,— экстатически увлекающая и вовлекающая. Именно она втянула и затянула всех — и присутствовавших на показе под мостом Александра III, и смотревших на экране,— она принесла убежденность в возможности преображения для тех, на кого надета эта одежда, и тех, кто ее видит.

Самые актуальные эмоции, которые мода (вся мода, не только кутюр) последнее время предлагала нам,— это линчевски-тревожное ожидание или прямое постапокалиптическое отчаяние. Обе вполне созвучны моменту непредсказуемости, в котором мы находимся, но при этом слишком тягостны и лишены всякой преображающей силы. Изменит ли шоу Гальяно моду, мы не знаем, но точно теперь знаем, как все устали от апокалипсиса и как жаждут карнавала.

Подписывайтесь на канал Weekend в Telegram