прощание
Вчера в столице Сербии и Черногории Белграде целый день шло прощание с бывшим президентом Югославии Слободаном Милошевичем. Спецкорреспондент Ъ АНДРЕЙ Ъ-КОЛЕСНИКОВ стал свидетелем того, что проститься со Слободаном Милошевичем Сербии оказалось не так-то уж просто.
Рано утром в аэропорту Шереметьево-2 я увидел несколько теле- и фотокамер. Журналисты ждали здесь семью Милошевич: вдову, дочь и сына. Откуда-то у корреспондентов всех федеральных телеканалов и фотокорреспондентов мировых агентств появилась уверенность, что они полетят в Белград тем же рейсом, что и я.
Но они не полетели. Журналисты дождались только лидера российских коммунистов Геннадия Зюганова. Рейс был наполовину полон. Учитывая, что это был единственный в этот день рейс из Москвы, я ожидал большего ажиотажа.
Встречали этот рейс и в Белграде. Сливки снова собрал, первым из пассажиров выйдя к журналистам, Геннадий Зюганов. Он рассказал, что накануне вечером разговаривал с врачом Лео Бокерией, который присутствовал при вскрытии (оно, похоже, в эти дни происходило не раз и даже не два) тела господина Милошевича.
— Не было никакого труда оказать ему помощь! — заявил господин Зюганов.
На лице его была странная усмешка. Он как будто испытывал удовлетворение от того, что могли спасти — и не спасли, конечно. Чего еще можно было ожидать от этих людей, хотел он, кажется, сказать. Но, слава богу, не сказал.
— Еще два года назад зам Бокерии была у Милошевича и сказала потом, что ему нужна небольшая операция — и все будет в порядке. Голландские медики могли эту помощь оказать. Но суд выполнил роль инквизиции, карателей! Мы рассматриваем происшедшее как убийство в тюрьме человека, который отстаивал свою правоту!
Несколько сербских журналистов, приехавших в аэропорт, слушали господина Зюганова довольно вяло. Они, конечно, ждали здесь не его и теперь, очевидно, прикидывали шансы на то, что лидер российских коммунистов сможет более или менее равноценно заменить им в кадре вдову бывшего президента Югославии. Надо признать, что господин Зюганов очень старался, чтобы так все и произошло. Он подробнейшим образом отвечал на вопросы, которые сербские журналисты даже не успевали задать. Так, он рассказал, как российская Дума единогласно выступила за упразднение Гаагского трибунала.
— С Бориславом Милошевичем (брат покойного.— А. К.),— продолжил господин Зюганов,— я разговаривал позавчера. Ему в Москве сделали операцию, все прошло успешно (особый нажим на слова "в Москве" и "успешно": ему-то — успешно, потому что — в Москве.— А. К.), но врачи вряд ли отпустят его на похороны. Что касается жены и детей, то перед Богом и смертью все равны, и я думаю, что власти в Белграде хватит мудрости гарантировать безопасность семьи Милошевича. Рейсы из Москвы есть, места есть, билеты есть...
Посол России в Сербии и Черногории Александр Алексеев, который приехал в аэропорт встретить лидера российских коммунистов, уже торопился. Надо было разместить господина Зюганова в городе и уже ехать на панихиду, где лидер КПРФ намерен был отстоять в почетном карауле возле гроба с телом покойного.
Я приехал в белградский Музей революции, где шла панихида, примерно через час. Накануне у входа в музей толкались безо всякой очереди несколько сотен человек. Вчера утром очередь растянулась уже метров на 800. Она была широкая, люди стояли в ней ряда в четыре, не меньше. Здесь торговали круглыми значками с изображением Слободана Милошевича и черной траурной ленты, идущей вдоль его плеча. Значок стоил 50 динаров (чуть меньше доллара), и покупал его всякий человек, стоявший в очереди. Как-то так вышло, что пройти мимо продавца значков и не купить хотя бы один было словно верхом неприличия, все равно как если бы женщине зайти в православный храм с непокрытой головой. Очевидно, что люди, продающие значки, правильно поставили себя — или, по крайней мере, свой лоток.
Здесь же продавались свечи (их прохожие как раз как будто не замечали), книги про господина Милошевича (их постигала та же участь), цветы (сметались с прилавка). Я подумал, что в этой очереди ведь не меньше двух десятков тысяч человек и она на глазах увеличивается.
Войдя в зал, где был установлен гроб с телом, я понял, что это происходило не только потому, что проститься с господином Милошевичем захотело столько горожан. Эта очередь практически не двигалась. Люди стояли у входа в зал, потом по сигналу организаторов один-два человека подходили к гробу, вставали возле него и стояли столько, сколько им было нужно для того, чтобы в душах их воцарилось внутреннее спокойствие и примирение с печальной действительностью, окружающей их в этом зале.
Но это не значило, что их место сразу занимали другие. Дело в том, что из другого конца зала к гробу подходила еще одна очередь. Из людей, которые считали своим долгом отстоять возле гроба в почетном карауле. Когда члены почетного караула менялись местами (а это занимало немало времени), люди из основной очереди ждали, пока они все это сделают. Поэтому главная городская очередь Белграда этого дня была обречена только увеличиваться.
Там, откуда выходили члены почетного караула, был довольно просторный зал для особо важных персон. Журналистов туда не пускали. Для журналистов выгородили часть зала прямо напротив гроба. О них в этом помещении позаботились едва ли не лучше всего. Они, впрочем, не отплатили ответной любезностью: в зале в полдень было всего три телеоператора и шесть-восемь фотокорреспондентов. В Шереметьеве-2 в семь утра журналистов, желающих встретить семью Милошевичей, было гораздо больше.
В зале ожидания, где ждали своей очереди новые члены почетного караула, я увидел депутата российской Госдумы Сергея Бабурина. Он ждал, когда подъедет Геннадий Зюганов.
— Сформируем российско-белорусский почетный караул,— сказал он и показал на человека, осторожно посматривающего в зал, где стоял гроб.— С нами посол Белоруссии в Сербии и Черногории.
Звучало обнадеживающе.
— Я не был его единомышленником,— сказал Сергей Бабурин.— Но у нас были доверительные отношения.
— Почему же вы не его единомышленник? — поинтересовался я.
— Я отношу себя к консервативным политикам, а не к социалистическим,— с достоинством пояснил Сергей Бабурин.
Мне захотелось уточнить, с каких пор, но я поборол в себе это желание. Новые пояснения могли убить этот репортаж.
— Вообще-то Милошевич избегал нашего знакомства,— признался господин Бабурин,— потому что я дружил с Радованом Караджичем. А с Караджичем меня познакомил Джинджич.
Я уж тем более не стал спрашивать, кто его познакомил с Джинджичем. Сергей Бабурин рассказал, что по приглашению Демократической партии Югославии был в 1998 году в Косово, и господин Милошевич, вдруг поборов в себе нежелание знакомиться с господином Бабуриным, прислал за ним в Косово самолет. С тех пор они виделись регулярно.
— Самая важная встреча,— поделился Сергей Бабурин,— была у нас за месяц до бомбардировок 1999 года. Мы прилетели в Белград с депутатской делегацией и поехали из аэропорта в гостиницу, и вот машина, в которой я ехал, вдруг потерялась. Водитель как-то отстал от колонны — и через некоторое время я уже был в резиденции Слободана Милошевича. Он сказал мне, что хотел поговорить со мной без посла России, который нас встречал в аэропорту, потому что Милошевич ему не доверяет.
Президент Югославии спросил, может ли он доверять ему, Сергею Бабурину. И вместо того, чтобы честно ответить на этот вопрос, господин Бабурин сказал президенту Югославии, что и самому господину Милошевичу не следует доверять.
— И я ему выдал — за Дейтон! — с удовольствием вспомнил господин Бабурин.
В соседнем зале, где лежал покойный, вдруг громко заиграла довольно жизнерадостная музыка — и сразу оборвалась.
— Россия тогда предлагала лучшее, чем американцы, сказал я ему,— продолжал господин Бабурин,— но вы согласились с ними. И тогда он меня спросил, надо ли подписывать соглашения в Рамбуйе (из-за срыва этих соглашений и начались через месяц бомбардировки Белграда.— А. К.). Если вы подписываете, сказал я, ваше имя будет проклято потомками раз и навсегда!
"Но решать, конечно, вам",— миролюбиво закончил господин Бабурин. "А если я не подписываю?" — обеспокоенно уточнил у него Слободан Милошевич. "Вас начнут бомбить",— открыл ему неприятную правду жизни Сергей Бабурин. "А Россия тогда поможет?" "Нет,— твердо пообещал Сергей Бабурин от лица нашей страны.— Если бы это зависело только от Госдумы, тогда помогла бы. Но у нас в России все решает президент".
Сергей Бабурин, наверное, и дальше приоткрывал бы завесу секретности, столько лет висевшую над механизмом принятия решений, из-за которых до сих пор страдает сербский народ, но тут к нему подошел обняться лидер Новой коммунистической партии Югославии. Лидер, правда, был старый, не меньше 75 лет. Он поблагодарил Сергея Бабурина:
— Спасибо за улицу в Зеленограде!
— Конечно, пожалуйста! — с чувством пожал тот плечами.
То есть понятно, что хлопот с этим было много, но — не стоит. Потому что дело не в благодарности.
— А что это за улица в Зеленограде? — негромко переспросил Сергей Бабурин своего помощника.
Но лидер новых югославских коммунистов услышал и повторил:
— Не в Зеленограде, а в Ленинграде! Белградская улица.
Я спросил Сергея Бабурина, приедет ли на похороны, раз уж он все знает, вдова Слободана Милошевича.
— Вот ей, например, раньше до меня не было никакого дела,— оживился он,— когда у нее все было нормально. А когда начались проблемы — это все ко мне, ко мне!
— Так она приедет, не знаете?
— Я вчера говорил с ней,— произнес Сергей Бабурин.— Сказал, что, если она приедет, есть указание сразу по приезде отобрать у нее паспорт. Дальше понятно. Но надо попробовать еще раз поговорить с людьми, которые принимают решения. Я вот этой тупости не понимаю! Зачем ее арестовывать?! Если бы это был мужчина, и не пожилой, я бы сказал ему: "Поезжай обязательно!" Арест такого человека означал бы крах для всей их системы в Белграде, а то и во всей Европе! Но ведь ей такого не посоветуешь.
Сергей Бабурин ушел на улицу давать интервью телеканалу НТВ, а я поговорил с послом Белоруссии в Сербии и Черногории Владимиром Мацкевичем. Он приехал в Белград, когда Слободан Милошевич уже уехал в Гаагу.
— Он очень хотел увидеть там, в Гааге, на процессе людей из Белоруссии,— рассказал мне Владимир Мацкевич.
— Зачем? — удивился я.
— Свидетелями по его делу,— объяснил он.— Дело в том, что только они могли дать показания о том, что этнических чисток на территории Югославии не было и вообще это были не злодеяния, потому что найденные трупы были не албанцы, а сербы. Наши врачи участвовали во вскрытиях.
Я подумал, что такие свидетельства и в самом деле могли дать, наверное, только белорусские медики.
— Вы, наверное, сейчас о другом думаете? — сочувственно спросил я его.— У вас же президентские выборы начинаются.
— Да,— согласился он.— У нас за два дня в Белграде уже шесть человек проголосовали. Здесь немного, честно говоря, белорусов. В основном это наши женщины, которые повыходили замуж во время строительства Жлобинской меховой фабрики в Югославии. Вчера пришли две девушки, лет по 35, обе из деревни. Мы из тактических соображений не спрашивали, за кого они проголосовали, но на самом деле они никого, кроме Лукашенко, просто не знают.
— А ваш президент на похороны не приедет?
— В другой ситуации приехал бы,— убежденно сказал Владимир Мацкевич.— Ведь он в 1999 году оказался единственным лидером, который лично прилетел в Белград во время бомбардировок. Я, кстати, слышал ваш разговор с Бабуриным про вдову. Понимаете, у нее сейчас очень серьезные нравственные ножницы в голове. С одной стороны, надо отдать дань. С другой — может возобновиться процесс над семьей Милошевичей в результате. Власти-то особой дипломатией не занимаются: сразу сдай паспорт, и все, и тут же он человек без легитимизации. Идет вызов на допрос и задержание, без вариантов.
Тут наконец подъехал Геннадий Зюганов. Сидевшие в зале сербы встали.
— Всю жизнь был против коммунистов,— сказал, с энтузиазмом пожимая ему руку, пожилой серб,— но не против русских.
— Спасибо! — от души поблагодарил его Геннадий Зюганов.
К нему подошел посол Владимир Мацкевич.
— Послали к вам в Минск четыре делегации,— доложил ему Геннадий Зюганов.— Я все свои обязательства выполнил. Будет хороший результат.
Через несколько минут он с Сергеем Бабуриным и Владимиром Мацкевичем уже стоял у гроба в почетном карауле. Подошла бабушка из основной очереди, расплакалась и, даже не дойдя до гроба, бросила по направлению к нему цветы, но не докинула, и они остались лежать в метре от небольшого возвышения, на котором покоился Слободан Милошевич. Она боялась, наверное, что ноги не донесут ее до гроба.
Российско-белорусский почетный караул вернулся в VIP-зону. Здесь были новые лица: свидетельница по делу Милошевича в Гаагском трибунале Смиля Аврамов и "банкир международного уровня", как насчет нее перешептывались окружающие, Оборка Вучич. Их представили господину Зюганову.
— Милошевич погиб,— быстро пробормотал он,— защищая свою честь... Надо объединяться и сопротивляться...
Женщины смотрели на него вежливо.
Вошел еще один человек, при появлении которого снова все встали. Это был бывший премьер-министр Югославии Момир Булатович, человек, последним видевший господина Милошевича перед его смертью.
— Эх, была бы Россия покрепче, отдали бы они его нам,— с тоской сказал ему Геннадий Зюганов.
Момир Булатович посмотрел на него, и мне показалось, с недоверием.
— Зря вы деньги МВФ в свое время взяли,— неожиданно сказал господин Булатович.
— У нас сейчас зато хорошая конъюнктура,— намекнул лидер коммунистов.— Цены на нефть растут... Понимаете?
— Понимаю! Эта конъюнктура — хорошая. Но общая конъюнктура такая же плохая, как и была,— вздохнул Момир Булатович.
Геннадий Зюганов вынужден был с этим согласиться.
Я вышел в зал прощания со Слободаном Милошевичем. К трем часам дня здесь не осталось ни одной камеры, ни одного корреспондента. Все потеряли интерес к происходящему здесь, готовясь, наверное, к событиям следующего дня.
Очередь на улице выросла еще больше. Когда вдоль нее к своему автомобилю пошел Момир Булатович, люди принялись скандировать: "Мо-мо!" и "Сло-бо!" С ним обнимались, целовались. Он рассеянно жал им руки, приветливо улыбался и в целом выглядел как кандидат в президенты.