 |
Кто и когда впервые в России произнес словосочетание "частно-государственное партнерство", доподлинно неизвестно. Важнее другое: за последние годы смысл выражения и контекст, в котором оно употребляется, стали изрядно отличаться от первоначальных.
Попробуем реконструировать историю выражения "частно-государственное партнерство" (ЧГП) и соответствующей ему идеологии. В США оно было на слуху уже лет 20 назад — по крайней мере, именно столько лет недавно исполнилось Национальному совету по частно-государственному партнерству. Мало сомнений, что не обошлось без популярных в то время идей конвергенции — скрестить все лучшее из рыночной и плановой экономик. Или хотя бы использовать опыт и возможности частного бизнеса в секторах, откуда государство не хочет или не может уйти — по политическим, например, причинам. Школы, больницы, библиотеки, дороги, коммунальное хозяйство — этим список типичных ЧГП не ограничивается. Что-то далеко выходящее за его рамки в мире встречается нечасто (впрочем, в Англии даже тюрьмы есть частно-государственные). Но все это при условии высочайшей прозрачности, отчетности, минимуме коррупции, по лучшим образцам корпоративного управления.
В России едва ли не лучше всего известен британский опыт ЧГП. И чаще всего он преподносится как пример успешного сотрудничества власти и бизнеса. Там его ввело в обиход правительство консерваторов в начале 90-х годов — чтобы хоть как-то ограничить вопиющую неэффективность госсектора и найти способы развивать транспортную и социальную инфраструктуру, не поднимая при этом налоги. (Впрочем, есть гипотеза, что понятие ЧГП использовали, чтобы замаскировать уже изрядно раздражавшую английских избирателей приватизацию.) В результате на свет появилась примерно такая схема: частные компании строят, скажем, больницу на свои деньги, а потом сдают ее в аренду государству.
Пришедшие на смену консерваторам лейбористы идею подхватили — избирателям были обещаны улучшения в госсекторе, а серьезно поднимать налоги возможности по-прежнему не было. Кто-то даже использовал сравнение из корпоративной практики: дескать, приватизация похожа на поглощение или захват, а ЧГП — это слияние, когда выгоды получают обе стороны процесса. Чем закончится британский роман с ЧГП, непонятно даже самим англичанам. Но многие уже оценивают результаты некоторых проектов в сферах управления недвижимостью (что-то вроде нашего ЖКХ) и IT как катастрофические.
В России понятие ЧГП появилось лишь где-то после 2000 года, причем не в результате политического компромисса между левыми и правыми. Оно стало попыткой ответа на другую проблему — до того как на мировых рынках серьезно подорожала нефть, у бюджета не было возможности финансировать стремительно ветшающую инфраструктуру, а приватизировать ее казалось бессмысленным: пришлось бы отдать ее дешево, да еще и с непонятными социальными последствиями. А если бы и приватизировать — у частных компаний в то время не было ни доступа к дешевым и "длинным" деньгам, ни, как считалось, опыта в необычных проектах. В общем, ЧГП в России стало компромиссом между отсутствием политической воли и отсутствием денег. Как всегда, там, где настоящих денег нет, появляется административная валюта. И ЧГП в условиях укрепления властной вертикали немедленно стало еще одним способом легализации сомнительных отношений власти и бизнеса.
Впрочем, в России идея ЧГП многим сразу показалась сомнительной — ведь доступ к власти обменивался на доступ к государственным проектам, снижение бюрократических барьеров. Но не для всех, а лишь для избранных. Тем же, кто не мог или не хотел входить в ЧГП, снижения барьеров ждать не приходилось. Более того, издержки стали расти — ведь ни аппетиты государства, ни коррупция никуда не делись.
Однако как только стало казаться, что появились новые и сколько-то понятные правила игры, а представителями бизнеса удалось уловить эти правила и осознать, каковы теперь формальные и неформальные правила дележки, в стране настало нефтяное изобилие. У государства появились деньги на инвестиции, а у бизнеса (по крайней мере, крупного) — либо деньги, либо возможность получать их на более или менее приемлемых условиях. На какое-то время разговоры о ЧГП стихли. Появилось даже впечатление, что само выражение потеряло политическую корректность — так же, как в конце 90-х неприличным стало слово "реформы", а в обиход вошли "преобразования". Впрочем, вскоре денег у государства стало слишком много, профицит бюджета и размер стабфонда раздулись до неправдоподобных размеров, и выражение "частно-государственное партнерство" начало возвращаться. Только уже с другой смысловой нагрузкой: теперь государство ищет, как бы ему с пользой для себя пристроить государственные деньги. А не только привлечь частные к общественно полезным проектам, как исходно задумывалось.
Теперь уже и федеральные министры признаются, что, поскольку им поручено эффективно распорядиться госденьгами, они готовы финансировать те проекты, в которые бизнес пошел бы и сам. А значит, государство будет вытеснять частные деньги из тех сфер, где они могли бы найти применение.