Бодался режиссер с дубом

В прокате — фильм главного социального, если не соцреалистического, режиссера мирового кино, дважды победителя Каннского фестиваля Кена Лоуча «Паб "Старый дуб"» (The Old Oak). Посмотрев его, Михаил Трофименков понял, что старый троцкист (Кен Лоуч принадлежит к последователям троцкистского Четвертого интернационала) борозды не испортит, но и глубоко не вспашет.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

То ли прокатчики так подгадали, то ли просто так получилось, но выход «Старого дуба» в отечественный прокат кажется подарком Лоучу на его день рождения. 17 июня классику британского реализма исполнилось 88 лет. Считаные режиссеры в таком возрасте сохраняют мускульную профессиональную силу, а Лоуч ее сохранил.

Место действия его фильмов, его, в том числе непрофессиональные, типажи, его интонации безусловно достоверны и убедительны.

Кирпичные закоулки депрессивного городка Дарема на северо-востоке Англии, где закрылись шахты, чужаки за бесценок скупили заброшенные дома, а от вывески единственного паба «Старый дуб» все время отваливается, как ее ни поправляй, последняя буква.

Рожи, лица, лики, морды оставшихся без работы и без смысла жизни мужиков, давящих по второй-третьей-четвертой пинте в том самом пабе, обсуждая по кругу, кто виноват и что делать в их безнадежном бытии. Кто виноват, выяснится уже на титрах. В Дарем завезли пару автобусов сирийских беженцев, которые, по мнению дубовой общественности, откусят солидный кусок от их и без того призрачного социального пирога.

Только владелец загнивающего бара Ти-Джей Баллантайн (Дейв Тёрнер) проникнется сочувствием к беженке Яре (Эбла Мари), починит ей разбитый местным буяном фотоаппарат и замутит программу, патетически выражаясь, интеграции понаехавших в глубинный быт.

Есть такое банальное, даже пошлое, но все-таки точное утверждение, что большие режиссеры, о чем бы они ни снимали, снимают всегда о себе. «Старый дуб» это суждение блестяще подтверждает.

Ти-Джей не кто иной, как сам Лоуч в его отношениях с реальностью и ее визуальным отражением.

Ти-Джей в потайном, заднем, закрытом для посетителей зале пивной руины держит на стенах сделанные в середине 1980-х годов фотографии. Тогда он, еще спускавшийся в шахту, вел летопись эпической забастовки шахтеров против неолиберальной политики Маргарет Тэтчер, завершившейся не менее эпическим разгромом профсоюзного движения.

Так и Кен Лоуч, как и Ти-Джей, вел кинолетопись пролетарской борьбы. Так же переживал ее поражение. Так же полыхал яростью своих брутальных героев против несправедливого социального устройства. Так же надеялся на лучшее, скажем, на возвращение социальной политики лейбористов второй половины 1940-х, которой посвятил отличный документальный фильм. Все, что осталось,— героические фотки, пришпиленные к стене в задней комнате. Капитуляция.

Как у Ти-Джея, у Лоуча все надежды испарились. Осталось, метафорически говоря, протирать стаканы за стойкой своего кинематографического «паба». Выслушивать не моргая расистские выпады завсегдатаев-корешей. По мере сил, но только по мере сил, пытаться вштырить им в мозги представление о приоритете классовой борьбы перед национальными предрассудками. Прощать своих друзей-недругов, даже если их бойцовые собаки задерут милого сердцу Ти-Джея лохматого песика Марру. И бесконечно лелеять болезненную надежду на то, что все люди — братья и сестры.

В свои лучшие режиссерские годы Лоуч был далеко не уверен в этом. Доводил частные социальные конфликты до решительной, если не кровавой, развязки. Звал на баррикады. Теперь же устал или успокоился — или, кто его знает, просветлился. Во всяком случае, финал «Старого дуба», никак психологически не мотивированное братание аборигенов и иммигрантов, праздник общей судьбы, пусть и сильно снятый рукой мастера, кажется невыносимо фальшивым.

Ну, или восхитительно утопическим. Это зависит только от того, как зритель относится к будущему цивилизации как таковому.