«Если они хотели нас напугать, то мы пугаться не будем»

Сегодня в Дербенте пройдут похороны протоиерея Николая Котельникова. 66-летний священник был убит террористами, которые напали на церкви и синагоги в Дагестане. Корреспондент “Ъ” Александр Черных прилетел в республику и поговорил с местными иудеями, православными и мусульманами о том, как они относятся друг к другу и что думают о причинах теракта.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

В понедельник в Махачкале уже мало что напоминало о событиях воскресенья. Да, кое-где виднелись в тени бронированные автомобили — но далеко не на каждом перекрестке. Да, из кафе не орала громкая музыка — но мало ли сейчас поводов для траура. И даже на кольцевой развязке, где очевидцы накануне засняли интенсивную перестрелку, поливальные машины уже убрали все следы крови. Но на улице Мирзабекова все еще стоял сгоревший автомобиль. А вокруг россыпями валялись гильзы. И в стенах одноэтажных домов виднелись следы от пуль.

Машину озабоченно осматривает Ширвани — автомобиль зарегистрирован на его супругу, она уже ушла в районную администрацию писать заявление на компенсацию. «Мы дома были, я все видел. Короче, они друг за другом ехали — белая машина и полицейская машина. Здесь они остановились и начали в них шмалять. А они ответный дали,— сбивчиво рассказывает мужчина.— В общем, минут пятнадцать все стреляли. И машину нашу зацепили, тут она и загорелась». Потом террористы уехали, говорит Ширвани, а машина ППС осталась — с мертвыми полицейскими внутри. «Она тоже горела, мы с соседом выбежали ее тушить»,— вздыхает Ширвани. «Он керхером тушил (переносное устройство подачи воды под давлением производства компании «Керхер».— “Ъ”), а я ведрами»,— уточняет сосед Арслан-Али. Затем снова раздались выстрелы — со стороны собора, который совсем неподалеку, в ста метрах. «Ну я всех своих дома спрятал, прохожих с улицы всех спрятал,— говорит Ширвани.— Десять человек так спрятал. Трое детей, три женщины и еще двое донецких. Они только из храма выходили, попали под это, побежали по улице — я их схватил и к себе в дом. Только в полдвенадцатого я их выпустил, когда все закончилось».

В сером пепле возле машины лежит необычная гильза — то ли расплющенная, то ли оплавленная. Она похожа на крест.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Свято-Успенский собор действительно совсем недалеко — буквально в ста метрах. В понедельник его оцепили полицейские. Проезжавшие водители удивленно снимают их на мобильники; полицейские злятся, останавливают машины и требуют удалить снимки. Вчера погибло полтора десятка их коллег, поэтому все на нервах.

Ворота во двор собора изрешечены пулями. Возле храма стоят несколько сгоревших автомобилей, у дверей — букет цветов.

«Здесь наш охранник погиб — Миша. Очень добродушный был, очень благодушный, очень верующий,— нараспев рассказывает монахиня Мариам.— Господь забрал Мишаню нашего на праздник. Вот мы поставили временный такой монументик. Там, где кровь его из затылка текла». Сама монахиня тоже была в соборе во время нападения, но рассказывать об этом отказывается — «надо сначала получить благословение на интервью».

Как ни странно, внутри храма почти нет следов перестрелки. Только в некоторых окнах видны пулевые отверстия.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Предыдущая фотография

Следующая фотография

1 / 4

Сгоревшие автобус и легковой автомобиль у здания Свято-Успенского собора в Махачкале

Фото: Коммерсантъ / Анатолий Жданов  /  купить фото

Сотрудники полиции возле Свято-Успенского собора в Махачкале

Фото: Коммерсантъ / Анатолий Жданов  /  купить фото

Сотрудники ФСБ во время дежурства в Махачкале

Фото: Коммерсантъ / Анатолий Жданов  /  купить фото

Фото: Коммерсантъ / Анатолий Жданов  /  купить фото

Синагогу Махачкалы — вторую цель террористов — охраняют не так тщательно. Здесь дежурят всего двое полицейских. Но они не разрешают подходить к зданию и даже фотографировать его. Почему так строго — сами не знают. Возможно, дело в надписях, которые террористы успели нанести на синагогу краской из баллончика. Цифры 2:120 отсылают к аяту Корана: «Иудеи и христиане не будут довольны тобой, пока ты не станешь придерживаться их религии». А 8:39 — к фразе «Сражайтесь с ними, пока не исчезнет искушение и пока религия не будет полностью посвящена Аллаху». Еще у синагоги частично обвалился балкон и немного обгорели пластиковые окна. Других повреждений издалека незаметно.

Напомним, духовное управление мусульман Российской Федерации (ДУМ РФ) категорически осудило теракт. «Оцениваем эти действия исключительно как проявление беззакония, неверия и преступления черты, обозначенной Всевышним Аллахом»,— заявили в ДУМ РФ. «Если бы не защита Аллаха, то были бы разрушены и кельи, и церкви, и синагоги, и мечети, где премного вспоминается имя Бога Единого (Аллаха). Аллах непременно помогает тому, кто помогает Ему, ведь воистину Аллах — Всесильный, Могущественный»,— цитируют Коран в ДУМ.

Совсем другое состояние у синагоги в Дербенте. Здесь гарью пахнет уже с соседней улицы.

Часть фасада серьезно обгорела, целых стекол там не осталось. У здания оживленно общаются темноволосые и смуглые мужчины — типичные жители республики. Я подхожу и тихо спрашиваю одного: «Подскажите, а где здесь люди из еврейской общины? Я хочу с ними поговорить». Мужчина удивленно отвечает: «Мы и есть еврейская община. Мы здесь все евреи».

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Меня отводят к пожилому Давиду — «вот наш старший». Но Давид не хочет общаться. «Что вам сказать — вы сами все видите… Охранников вот наших убили...» — отвечает он, не сводя глаз с разгромленной синагоги.

По улице очень-очень медленно идет старая женщина в черном платке. «Салам, брат,— скрипуче говорит она Давиду.— Мне очень вас жалко. Такое горе, ну такое горе». Давид сдержанно кивает и снова поворачивается к синагоге.

— Вы мусульманка? — спрашиваю я.

— Я мусульманка. Он еврей. Ты христианин. Ну и что? Мы одним Богом рожденные. Ты одной религии, я другой — и что? Мы разные, так Бог решил. Чтобы интереснее на земле было людям жить. Чтобы скучно не было. Но во всех нациях есть такие, которые называются нелюдями. Ох, Аллах... Я не судья, но они перед Богом ответят, сволочи. Бог его спросит: «Если ты мусульманин, то зачем так делал? Зачем ты у евреев дом сжег? Зачем ты мусульман убил?» Кто такие вещи делает — те не мусульмане. Это сволочи. Вот бы они заживо в наши руки попали — мы, мусульмане, сами бы с ними разобрались... Твари они и нелюди.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Внутри синагоги тяжело дышать от запаха гари. Зал собраний выгорел полностью, красивая дорогая мебель превратилась в угли. Мужчины сгребают их лопатами в ведра и прямо из окон высыпают в кузов грузовика. При каждом шаге поднимаются клубы серого пепла; он попадает в глаза, рот, оседает на бороде. И кажется, что дербентские евреи, разгребающие завалы своей синагоги, постепенно седеют.

Я выхожу во внутренний дворик — продышаться на свежем воздухе. Но здесь тоже много пепла и углей. Их сгребает в совок молодой мужчина: его зовут Худадат Нисанов, в общине он отвечает за вопросы безопасности.

— Скажите, а сколько вообще евреев в Дербенте?

— Человек пятьсот, думаю. Не больше.

— И как к вам здесь относятся?

— Вы знаете, везде есть и хорошие, и плохие люди... Но мы не думали, что есть настолько плохие. Те, кто с нами близко общался,— у них ничего не изменилось. А другие... После 7 октября 2023 года (дата нападения боевиков "Хамаса" на израильские поселения, фактическое начало текущей войны.— “Ъ”), после событий в аэропорту (29 октября 2023 года в Махачкале произошли беспорядки с антисемитскими лозунгами.— “Ъ”) они стали намного хуже относиться к евреям.

— А с чем конкретно сталкивались члены общины?

— С ненавистью к евреям. Нам об этом открыто говорили в лицо. Но до этого дня только словами ненависть проявляли. А что будет дальше — время покажет.

Худадат Нисанов рассказывает, что синагогу много лет охраняли сотрудники местного ЧОПа. В день нападения на посту были Рейзуддин Исмаилов и Ражуддин Магомедов — разумеется, мусульмане. «Насколько я знаю, их при входе расстреляли, они даже не успели кнопку тревожную нажать,— говорит Нисанов.— Ребят жалко очень, хорошие были ребята. Еще на улице были сотрудники полиции — они там стали дежурить после событий в аэропорту. Один полицейский, к сожалению, был ранен, сейчас находится в реанимации. Другой успел добежать до районного отдела полиции и сообщил о нападении. Там сразу среагировали. Только благодаря этому террористам не удалось уйти». Я спрашиваю Нисанова, каких действий еврейская община ждет теперь от власти, но тот дипломатично отвечает, что «в общине такие вопросы не обсуждают».

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Я возвращаюсь в синагогу — и ко мне подходит совсем молодой парнишка и тут же рассказывает, как в Москве полицейские приняли его за мусульманина, а когда он их поправил, это, мягко говоря, не ослабило их подозрительности.

— Мне больно было слышать такие слова в Москве, — говорит он.

— А в Дагестане вам не страшно жить?

Парень несколько секунд молчит, потом криво усмехается:

— Ну... волков бояться — в лес не ходить. Я ведь здесь родился и вырос. Но нас тут недолюбливают, мы это знаем.

Это всегда было, не только после 7 октября. Мой друг гулял у синагоги — к нему подошли какие-то ребята, начали оскорблять, отняли кипу, была драка. И у меня не раз были словесные всякие перепалки из-за того, что я еврей.

— А у вас друзья-мусульмане есть?

— Да, конечно.

— То есть это все-таки возможно здесь?

— С друзьями — да...

Парень явно хочет выговориться, но к нему подходит старший мужчина и начинает отчитывать: «Не надо болтать, работы много. Иди бери ведро». Затем оборачивается ко мне:

— Не надо с ним разговаривать. Он молодой, он многое еще не понимает. Он скажет что-нибудь от себя, а люди прочитают и подумают, что это позиция всей общины. И у нас будут новые проблемы. Я понимаю, это ваша работа, но вы уйдете, а нам здесь жить.

Спорить здесь не с чем, поэтому я киваю и ухожу — а мужчина остается в сожженной синагоге.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Солнце стоит в зените, на небе ни облачка — Дербент накрыло жарким маревом. Во рту мерзкий привкус пепла, поэтому я захожу в первое попавшееся кафе. К счастью, здесь работает кондиционер. Женщина в платке приносит холодное пиво и возвращается за столик к подругам. Они громко обсуждают воскресные события. «Слушай, ну жалко же евреев. Жалко! — вздыхает одна.— Вся синагога сгорела — ну за что им это?» — «Наверное, мстили за Палестину»,— отвечает подруга. «Да при чем тут Палестина?! — моментально заводится третья.— Где Палестина, а где мы?! Это же не дербентские евреи наших в Палестине убивают! У них там свои евреи, а у нас — свои!»

«Они, получается, нас своей грудью закрыли»

Матушка Валентина потерянно сидит на стуле во дворе церкви — в нескольких метрах от места, где убили ее мужа, 66-летнего батюшку Николая. Кажется, что она спит. Но когда к ней подходят выразить соболезнования, матушка приоткрывает глаза и слабо кивает в ответ.

— Не мусульмане это сделали! — убеждает ее старик в тюбетейке.— Нельзя такое делать мусульманам! Все авторитетные шейхи так скажут! Мусульмане должны людям помогать, неважно какой религии. Дай Бог вам всем здоровья...

Матушка Валентина кивает старику.

Я тоже подхожу к ней и тоже приношу соболезнования. Потом сбивчиво объясняю — мол, журналист, прилетел вот из Москвы... Матушка вздыхает.

— Что я вам могу рассказать... Я его видела — вот как вас сейчас. Он зашел в дом и убил отца Николая. Выстрелил в голову. Я прибежала и кричу: «Господи помилуй, господи помилуй!» Он на меня оружие наставил. Я смотрю и думаю — сейчас он выстрелит мне в голову и мозги мои разлетятся... Вот прямо увидела эту картину. А он посмотрел на меня... и ушел. Вот и все.

Двери дома священника открыты, оттуда тянет гарью — совсем как в синагоге. Стены первого этажа почернели, на них выделяются светлые прямоугольники — наверное, здесь были иконы. Лестница на второй этаж засыпана стеклом разбитых окон, тут же валяется люстра. Первая дверь слева — гостевая комната с уютными креслами. На стене ковры — лики Иисуса и Богородицы. Под ними большая лужа крови. Второй раз за день я чувствую, что мне нужно выйти на улицу и продышаться.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Во дворе я встречаю женщин в платках — кажется, они видят мое состояние и предлагают выпить с ними чаю. «Мы с Избербаша (город рядом с Дербентом.— “Ъ”), приехали сюда поддержать матушку Валентину. Мы отца Николая очень хорошо знали, он окормлял нас, много лет приезжал к нам в город,— рассказывает женщина постарше.— Поэтому он родной и близкий нам». «Он меня крестил,— говорит ее соседка.— Да Избербаш весь почти был им крещен. Он детской чистоты был человек, необычный. Всегда с детьми, очень любил детей. И сам был немного как ребенок — в хорошем смысле. Была в нем детская наивность. Радовался искренне и ругался так же искренне...»

— Скажите, а произошедшее — это совсем неожиданность для вас? — спрашиваю я.

— Лично для меня это неожиданность,— твердо говорит старшая женщина.— Потому что у нас в Избербаше толерантность. Конечно, бывают всякие там... Но чтобы до убийства дело дошло — такого я не предполагала. А с другой стороны, слишком уж тут все организованно было. Это ведь не бытовая ссора. Хочешь не хочешь, начинаешь думать — а кто это организовал? А зачем им это? Но если они хотели нас таким образом напугать, то мы, конечно, пугаться не будем.

— Может, они хотели вбить клин между православными и мусульманами?

— Понимаете, мы же здесь всю жизнь живем. И для нас мусульмане — это не какие-то особенные люди. Это наши соседи, с которыми мы живем бок о бок. С которыми каждый день общаемся. Наши дети в одни школы ходят, мы всю жизнь вместе. Мы постоянно общаемся, к нам мусульмане в храм приходят, свечки у нас ставят...

— Как так?

— Вы просто в Москве не знаете, а здесь это совершенно нормально. Мусульмане тут приходят в православные храмы, воду берут святую, молятся у нас. На Пасху здесь во дворе церкви места свободного нет — и половина из пришедших нехристиане.

— Они нам первые говорят «Христос воскрес!» на Пасху,— добавляет женщина помоложе.— Понимаете, они же Христа не отрицают. Он для них пророк Иса. Они его уважают очень, просто не почитают как Бога. Но в церковь они к нам ходят. И даже говорят: «Когда мы просим русского Бога, то наши желания исполняются». А еще идут к настоятелю посоветоваться о житейских проблемах. Двадцать лет у людей был семейный конфликт, они пошли к батюшке, поговорили — и за два месяца у них все наладилось. Потом даже подарки ему принесли.

— Поэтому говорить здесь о каком-то принципиальном конфликте между православными и мусульманами я бы не стала. Но то, что произошло сейчас, у меня до сих пор в голове не укладывается,— признается старшая.— И ладно еще они отца Николая убили — значит, ему мученическая кончина была уготована Господом. Но вот я все думаю — а как же это они своих столько убили? Сколько полицейских в этот день погибло — молодые парни, мусульмане. Они, получается, нас своей грудью закрыли.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Я допиваю чай и иду в церковь. Православные отмывают ее так же тщательно, как иудеи свою синагогу. И как в синагоге, я встречаю молодого мужчину, который готов поговорить о жизни религиозного меньшинства в Дагестане.

— Скажите, вы как православный испытываете здесь какие-то притеснения?

— Знаете, как в народе говорят, с волками жить — по волчьи выть…

Я вздрагиваю — это слишком похоже на слова юного дербентца.

— ...Мы здесь родились, выросли. Нас все знают и к нам лояльно относятся. Здесь большинство мусульман нерадикального толка — и мы с ними спокойно живем, общаемся. У меня есть друзья-мусульмане — они в гости приглашают, кусок хлеба со мной разделят, всегда придут на помощь. Мои соседи, мусульманская семья, уехали в Россию жить. И когда я в Москву приехал, то жил у них дома. Не за какие-то деньги, а потому что мы друзья.

Но есть и такие мусульмане, которые подвержены радикализму. Они живут замкнуто и нас считают чужими. А главное, они недовольны и другими мусульманами, более светскими. Называют их мунафиками, отступниками.

Таких радикалов здесь маленькая часть на самом деле. И то многие из них со временем становятся более светскими.

А большинство мусульман здесь спокойно относится к христианам. И если вы по церквям походите, пообщаетесь с людьми, то увидите, что среди прихожан много крещеных местных. Которые как-то познакомились с верой, читали Библию и в итоге приняли православие.

— Может быть, террористы из-за этого сюда пришли?

— Может быть. А может все гораздо глубже. Вспомните, как Господь сказал, что мы все будем ненавидимы за имя Его. Вот оно и проявляется. Человек, который здесь просто живет, будучи некрещеным или формально крещеным,— его все это не касается. А когда ты начинаешь меняться, когда ты хочешь исправиться, то тебя начинают везде ненавидеть. Как Христа ненавидели за ту правду, что он говорил. То же и с нами. Если мы захотим жить по православию, то нас везде будут ненавидеть.

Парень произносит это со спокойной улыбкой. Но за ним — двери в дом священника, куда накануне пришел убийца.

— А вы никогда не хотели переехать отсюда? Куда-то, где безопаснее.

— Я жил в России, я жил в Москве. Но я скажу так — для меня главное, чтобы рядом была церковь. Если бы здесь не было церкви — я бы уехал, как бы хорошо в остальном ни было. А пока есть церковь — я не хочу уезжать. Я могу тут исповедоваться, тут причаститься — это главное. И как раз здесь в храмах становится все больше людей. Мне кажется, однажды здесь храмы будут наполнены именно теми, кто пришел из этого общества и принял православие. Таких уже много. Хотя и наши отходят от веры, но это те, кто ничего не знает о православии. А так — мне здесь очень хорошо. Ведь здесь очень много хороших людей. Далеко не все такие, как эти террористы.

— Но террористы все-таки есть…

— Ну что поделать. Да, в этот раз мы пострадали. И иудеи бедные пострадали. И мусульмане — ведь больше всего оказалось убитых мусульман. И если они тут свой джихад пытались устроить, то он против мусульман получился. И мусульмане это понимают, я уверен.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Прямо у стены храма двое хмурых мужчин копают могилу. В тени стоит полицейский с автоматом, рядом прохаживается высокий накачанный бородач в штатском. Он замечает фотокамеру и просит «обязательно сфотографировать» людей с лопатами.

— Обязательно напишите, что могилу отцу Николаю копают мусульмане. В знак уважения и признательности. Для нас важно, чтобы люди это знали.

— А вы кто?

— Я бывший сотрудник полиции, пришел к коллегам побыть рядом — мало ли что. Батюшку Николая мы все лично знали...

— Его весь город знал,— добавляет полицейский.

— Мы с ним всегда общались, чай-май пили. Все его уважали. Для нас в Дербенте неважно, христиане или мусульмане. Ты сюда приезжай на Рождество — увидишь, сколько в этот храм мусульман приходит.

— Мне сейчас об этом рассказали, но я как-то не поверил...

— Да чего тут не верить — на Рождество здесь полгорода бывает!

— И мы всегда на праздники храм охраняем,— кивает полицейский.— И наша религия призывает к доброте, к уважению всех людей.

— Ну а к евреям вы как относитесь?

— А что с евреями? — удивляется бородач.

— Ну как — Палестина же.

— Понимаете, это политика...— морщится мужчина.— Палестина — ну понятно, да. Но ведь это дербентские евреи! Они всю жизнь тут живут! У них детский сад лучший в городе, все хотят туда своих детей отдать. Вот как мы относимся к евреям.

— Евреи — это наши граждане,— твердо говорит полицейский.— А эти вообще не местные были.

— Да, они не городские ведь, они из села пришли, — подхватывает бородач.— Если бы это, не дай бог, были городские — народ бы всю их семью выселил отсюда. Потому что мы здесь живем толерантно.

Разговор затихает. Мы смотрим на черноту свежей могилы.

Александр Черных, Махачкала—Дербент