Перед открытием Галереи искусства стран Европы и Америки XIX-XX веков директор Государственного музея изобразительных искусств имени Пушкина ИРИНА АНТОНОВА рассказала АННЕ Ъ-ТОЛСТОВОЙ о планах по расширению коллекций московского музея.
— Какова концепция Галереи искусства стран Европы и Америки XIX-XX веков и как ее создание вписывается в общую программу развития музея?
— Создание галереи вписывается в долгосрочную программу развития нашего музея, завершение которой намечено к 2012 году — к 100-летию ГМИИ. Музей переполнен экспонатами, но большая часть их лежит в запасниках. Мы думали о том, какой раздел можно перевести в отдельный дом, и это оказалось возможным для XIX-XX веков. В старой экспозиции мы достаточно полно показывали коллекцию импрессионистов, но с другими художниками XIX века, в том числе и крупными, все было неблагополучно.
Наша задача — более объективно показать развитие истории искусств. В галерее будут представлены самые разные школы и направления, не только импрессионизм, но и другие течения, от романтизма до искусства второй половины XX века. Одно из наших достижений — это возможность сделать монографические залы: Моне, Ренуара, Гогена, Сезанна, Матисса, Пикассо, Дерена, символистов, Леже, Гуттузо. Нам довольно трудно далась вторая половина XX века — это, как правило, случайные дары или те покупки, которые еще делал Государственный музей нового западного искусства. У нас нет сюрреализма, абстрактного искусства. Мы показали наших эмигрантов, таких как Кандинский, Шагал, Пуни, Ларионов. Многого у нас нет — так сложились наши коллекции.
— Вы упомянули Государственный музей нового западного искусства. Действительно ли вы собираетесь его воссоздать?
— Наши коллекции многострадальны: собрания Щукина и Морозова были объединены в Государственном музее нового западного искусства, потом разделены между нашим музеем и Эрмитажем. Я не теряю надежды на возвращение петербургской части.
За зданием ГМИИ изумительная усадьба Вяземских--Долгоруких, она передана нам, и у нас есть план ее реконструкции с дополнительным подземным строительством — там будет 20 тыс. кв. м. Галерея, которую мы сейчас открываем, просуществует в нынешнем виде пять-шесть лет — на ней мы опробуем нашу новую экспозицию, а потом перевезем ее в реконструированное здание. У нас есть еще кое-что в запасниках, но этим мы не займем весь дом. Относительно этой усадьбы у нас есть две идеи.
Первая — что восторжествует справедливость и мы сможем воссоздать великий музей — Государственный музей нового западного искусства, разгромленный Сталиным по идеологическим соображениям — за формализм и буржуазность. Мы надеемся, что этот неправедный сталинский раздел, который нанес страшный удар по культуре Москвы, будет исправлен. Потому что Щукин и Морозов — это московские коллекционеры, в конце XIX — начале XX века в Петербурге не могли такого собирать. Я надеюсь, мы восстановим этот великий музей Европы, куда будут ехать со всего света.
Вторая — временные выставки. Там будут специальные залы, в которых можно будет показывать коллекции, предоставленные нам на длительный срок. Есть очень твердая договоренность с Фондом Гуггенхайма получать на год большие коллекции картин, как они делают, например, в Бильбао. Думаю, такая же договоренность будет с Музеем Людвига в Аахене. У нас будет настоящий музей XIX, XX и даже XXI века. Но это планы, идущие далеко вперед.
— Известно, что у Эрмитажа есть совместный проект с Фондом Гуггенхайма, при Русском музее открыт Музей Людвига. Планируете ли вы работать вместе с петербургскими музеями, или это будут ваши отдельные проекты?
— А как же. Мы хорошо сотрудничаем с Русским музеем — 5 декабря у нас открывается выставка Филонова, которая сейчас в Петербурге. Они щедрые люди, и мы им все время что-то даем для их выставок. Кстати, вся их коллекция Людвига должна была быть у нас: Людвиг все приготовил для нас, около 150 картин, у меня есть все документы относительно этого проекта. Но у нас тогда просто места не было, а у них был Мраморный дворец. Вот сейчас бы нам этот музей! С Эрмитажем наше сотрудничество более локальное: они будут участвовать в выставке Рембрандта.
— Вы хотите вернуть вещи из коллекции Щукина и Морозова в Москву. Не опасаетесь ли вы в связи с этим, что Эрмитаж потребует в обмен вернуть того же Рембрандта и старых мастеров из своих коллекций, переданных в Москву в 1920-1930-е годы?
— Я не опасаюсь. Это совсем разные вещи. Надо каждый случай рассматривать отдельно. Возвращение вещей из Эрмитажа означало бы денонсацию национализации. Тогда надо все возвращать, причем наследникам Щукина, Морозова, Юсупова, Шувалова, Строганова — не только вещи, но и дома. Закон о национализации был общегосударственным (это как национализация Лувра после Великой французской революции), и результаты национализации в нашей стране не подвергаются пересмотру. Разрушение ГМНЗИ — это не была национализация, его разрушили по идеологическим причинам, так же, как храм Христа Спасителя. Храм сейчас восстановили, и надо восстанавливать музей.
В Эрмитаже сейчас есть замечательная коллекция из перемещенных ценностей — она останется в Петербурге навсегда. Там есть все: прекрасный Ренуар, замечательный Дега. Эрмитаж так велик и грандиозен, что коллекции Щукина и Морозова для них не принципиальные вещи. А для нас это совсем другое дело.
— А будут ли в новой галерее ГМИИ выставляться что-то из так называемых перемещенных ценностей?
— Да, конечно. Гойя, Домье, еще несколько вещей — это все перемещенные ценности. Мы их выставляли и в старой экспозиции ГМИИ. По сегодняшнему закону все это принадлежит нам. Ну не будем же мы Гойю в запасниках прятать! Я не знаю, как сложится судьба перемещенных ценностей потом, мало ли, какие будут приняты решения. Но пока-то надо показывать!
— Планирует ли ГМИИ расширение коллекции XX-XXI веков не только путем обмена выставками с музеями Гуггенхайма и Людвига, но и за счет приобретений?
— Мы немножко приобретаем, но это не главные вещи. Для того чтобы участвовать в крупных аукционах, для того чтобы купить Модильяни, Поллока, Дали, нужны миллионы. Это должно быть решение государства. Если бы нам выделили полмиллиарда из нефтедолларов, мы бы купили ряд значительных вещей.
— Музей не пробовал обращаться к нашим состоятельным соотечественникам, нынешним частным коллекционерам?
— Они покупают для себя. Мы получаем кое-какие дары от частных коллекционеров (и большое спасибо им за это), но они не готовы покупать для нас вещи большого масштаба. Есть понятие национальной подписки — так делали, например, в Англии, чтобы оставить "Венеру" Веласкеса в Великобритании, когда коллекционер решил ее продать. До этого у нас еще не доросло общественное сознание. Может быть, такая подписка и возможна, но чтобы купить русскую вещь из-за рубежа. Собрать несколько миллионов долларов на покупку сюрреализма или абстракции невозможно. Это должна быть государственная задача.