Рабская зависимость

Рабская зависимость

        80 лет назад, в сентябре 1926 года, в Женеве была подписана Конвенция о рабстве, запретившая все виды рабовладения. Рабство отменяли и раньше, и всякий раз бывшие рабовладельцы придумывали что-нибудь новенькое, чтобы заставить людей работать бесплатно или почти бесплатно. После принятия конвенции дармовой труд тоже никуда не делся.

Работодатели всех времен и народов мечтали о дисциплинированных и исполнительных работниках, которые трудились бы от рассвета до заката и не требовали бы ни зарплат, ни пенсий, ни отпусков. В конце XVIII века многим казалось, что эта мечта сбылась благодаря распространенному в тогдашнем мире рабству. Черные рабы работали на сахарных, табачных, кофейных и тогда еще немногочисленных хлопковых плантациях Нового Света. Однако вскоре выяснилось, что при высокой трудоспособности рабы-негры не отличаются покорностью и норовят восстать или убежать при первом удобном случае. Правительства, уставшие подавлять восстания, одно за другим упраздняли институт рабовладения, и вчерашние рабовладельцы задумались, как выжить и сохранить бизнес в новых условиях. Практика показала, что без рабов выжить можно, если им будет найдена адекватная замена. Со временем были найдены способы привлечения дармовой рабочей силы, когда работник ведет фактически жизнь раба, но при этом не бунтует и не убегает. Но до тех пор рабству, объявленному вне закона, приходилось много раз приспосабливаться и мимикрировать.
       В первый раз рабство было отменено самими рабами, и бывшим хозяевам осталось только смириться со свершившимся фактом. В 1791 году во французской колонии Сан-Доминго (ныне Гаити) многочисленные рабы подняли восстание под руководством колдунов вуду. Им повезло — в то время Франция была слишком занята своей революцией, чтобы разбираться с повстанцами. В 1794 году Французская республика отменила рабство во всех своих колониях, поскольку все равно не могла помочь своим плантаторам: в Сан-Доминго уже верховодили бывшие рабы, а прочие колонии постепенно прибирали к рукам англичане, с которыми в ту пору шла война. Вскоре англичане и сами взялись бороться с рабством, поскольку британские политики сражались за голоса евангелистов и квакеров, считавших работорговлю богопротивным делом. 25 марта 1807 года британский парламент принял закон о запрещении торговли людьми, после чего каждый капитан, пойманный с невольниками на борту, должен был подвергаться штрафу в размере £100 за каждого. Чтобы не ставить английских колониальных плантаторов в невыгодное положение по отношению к конкурентам, все еще ввозящим невольников из Африки, Лондон стал давить на другие правительства, и вскоре от торговли "живым товаром" отказались ее основные участники, в том числе США, Нидерланды, Дания. Со временем работорговцев и вовсе приравняли к пиратам и стали вешать на реях, что резко сократило объем этих перевозок.
       Поскольку рабовладение вызывало все большее раздражение британских избирателей, 23 августа 1833 года парламент принял акт "Об упразднении рабства", освободив тем самым всех рабов на территории Британской империи, и процесс избавления человечества от тяжелого наследия рабовладельческого строя начался в мировом масштабе. Дело продвигалось медленно и трудно. Так, в США рабство отменили только в 1865 году в ходе кровопролитной Гражданской войны, Куба освободила рабов в 1886 году, Бразилия — в 1888-м, а страны мусульманского Востока и вовсе тянули до начала ХХ века. И всякий раз, когда страна, привыкшая к рабству, отказывалась от него, перед бывшими рабовладельцами вставал вопрос — кем заменить освобожденных.
       Первое, что приходило в голову,— попытаться заставить вчерашних рабов остаться на плантациях, чтобы они трудились в качестве формально свободных, а фактически все таких же бесправных работников. С этого начинали практически во всех странах, но всюду вскоре выяснялось, что вчерашние невольники с обретением свободы расстались с последними признаками трудолюбия и дисциплины, а потому от подобной практики приходилось отказываться. Так, после принятия акта 1833 года бывшие рабы английских колониальных плантаторов получили статус "подмастерьев" и должны были оставаться в услужении своих господ еще 12 лет. Однако бывшие рабы в массовом порядке покидали своих хозяев и уходили в горы. Вскоре плантации Ямайки, Барбадоса, Гренады и других британских колоний фактически лишились рабочей силы, зато в глубине этих островов возникли тысячи "тыквенных хижин" — крохотных ферм, где бывшие невольники жили вдали от вчерашних работодателей. В результате систему "подмастерьев" отменили уже в 1838 году, предоставив освобожденным полную свободу.
       Нечто подобное происходило и в США после Гражданской войны, когда большинство южных штатов приняло "законы о черных". Согласно им, практически любой бывший раб мог быть насильно "прикреплен" к плантации. Так, "закон о черных" штата Миссисипи гласил, что любой "праздношатающийся, попрошайка, бездельник, пьяница, игрок, драчун или лицо, замеченное в неподобающих речах или поведении... должен быть признан бродягой". Признанный бродягой должен был заплатить штраф в размере $50 — сумму категорически неподъемную для вчерашних рабов. Те же, кто не мог заплатить штраф, по закону передавались в распоряжение тех, кто мог эти деньги за них внести. До Гражданской войны раб в США стоил около $1000, таким образом, цены на дармовых работников в южных штатах значительно упали. Однако и в США попытка вторично поработить бывших рабов не привела к желаемому результату, поскольку вчерашние невольники точно так же стремились уйти подальше от своих господ. Господам же, подобно публицисту-плантатору Дж. Делавиню, оставалось лишь скорбеть, что "освобождение черных привело к образованию пустоты в хозяйственной системе".
       Та же картина наблюдалась и через 20 лет в Бразилии, когда освобожденные рабы, вопреки чаяниям правительства, забросили господские фазенды и потянулись к большим городам вроде Сан-Паулу и Рио-де-Жанейро, где и осели в трущобах. Так что проблема нехватки рабочих рук была общей для всех пострабовладельческих стран. Решить же ее удавалось двумя способами: дешевую рабочую силу ввозили из-за рубежа, либо превращали неимущее население в долговых батраков — пеонов. Но и тут работодателей ждало немало разочарований.
       
Первыми на путь импорта дешевой рабочей силы встали англичане, поскольку именно они первыми столкнулись с кадровым голодом на своих плантациях. Уже в 1839 году — через год после отмены системы "подмастерьев" — на острове Маврикий (вблизи Мадагаскара) британские колониальные власти начали реализовывать программу, названную ими "великим экспериментом". Предполагалось, что освобожденных и не желающих более работать негров можно будет заменить индийскими работниками по контракту. На острове был построен особый порт для приема и распределения иммигрантов, получивший название "Пристань кули". Слово "кули" означало на тамильском языке наемного работника, но в действительности положение таких работников не слишком отличалось от рабского. Согласно контракту, который подписывали желавшие подзаработать индийцы, их наниматель должен был обеспечивать их едой, одеждой и жильем в течение всего срока найма (обычно не более пяти лет). Транспортировку кули тоже оплачивал наниматель, фактически покупая работников у государственных чиновников. Впоследствии плантатор взыскивал эти деньги с кули, так что по истечении срока контракта очень немногим хватало денег на возвращение на родину, и тысячи индийцев оседали на Маврикии, в Британской Гвиане и на островах Карибского моря, куда их доставляли с "Пристани кули". О том, как проходила вербовка индийцев, рассказывал в 1864 году в пространной статье американский журнал Harper`s: "Многие были готовы эмигрировать, но первые перевозки были безуспешными: кули умирали от различных причин, включая перемену климата и отказ от привычной пищи. И все же эмиграция продолжалась... Кули набирали с помощью фальшивых обещаний, им лгали об условиях работы, а зачастую просто похищали".
       Особый размах торговля кули приобрела после 1842 года, когда Китай, потерпевший поражение в первой "опиумной войне", разрешил европейцам вербовать своих подданных для работы за границей. Одним из первых крупных импортеров китайских кули стала Перу, где в 1854 году было отменено рабство. Нужду в дешевой рабочей силе испытывали здесь не только плантаторы, но и государство, которое сводило бюджет в основном благодаря залежам гуано (разложившийся в сухом климате помет морской птицы) на островах Чинча. Добыча этого стратегического сырья была делом трудным и небезопасным для здоровья, пыль гуано разъедала легкие рабочих за несколько месяцев, а потому желающих работать на островах не находилось. Перуанские вербовщики рассказывали китайским крестьянам о том, что в Перу их ждет работа на плодородных полях, обильная пища, высокая зарплата и т. п., но подписавших контракт ждало жестокое разочарование. По прибытии в Перу китайцев продавали с аукциона, и многие попадали на Чинча. Протестовать было бессмысленно, поскольку в контрактах, которые подписывали неграмотные, как правило, кули, говорилось, что они согласны работать в течение четырех-пяти лет на любого хозяина, который им будет указан. На гуановых полях китайцев держали в бараках под вооруженной охраной, а за их работой следили надсмотрщики с кнутами. Китайцы показали себя очень дисциплинированными и старательными работниками, но идеальных работяг из них все-таки не получилось. Виной тому было слабое здоровье кули, они умирали слишком быстро даже по меркам островов Чинча. По крайней мере, приблизительно из 4 тыс. китайцев, попавших на Чинча в период с середины 1850-х по 1860 год, не выжил никто. В начале 1870-х годов положением кули в Перу озаботилось мировое сообщество, справедливо считавшее, что китайцев держат в фактическом рабстве, и ввоз уроженцев Срединной империи прекратился.
       Примерно то же происходило и на Кубе, где, несмотря на сохранение рабства, ощущался острый дефицит рабочей силы из-за запрета работорговли. Заменить негров было решено с помощью все тех же китайских кули, ввоз которых начал быстро расти. В 1858 году американский пастор Р. Маклэйн доносил из Гаваны: "В 1847 году сюда ввезли не более шести сотен кули; но уже через шесть лет — в 1853 году — их было уже три тысячи двести шестьдесят". В 1855 году, по данным пастора, на Кубу ввезли уже больше 3 тыс. китайцев, и в дальнейшем этот поток не ослабевал. Методы вербовки были все теми же: вербовщики лгали наивным крестьянам о прелестях заграничной жизни, а тех, кто не верил, похищали. Довольно типична история с американским судном "Кейт Хупер", перевозившим кули из Макао в Гавану в 1857 году. Китайцы были уверены, что плывут в благодатную Калифорнию, и, прознав об истинном пункте назначения, взбунтовались. Возмутились даже матросы, но капитан Джексон предъявил им контракты, подписанные китайцами, в которых они соглашались работать на Кубе. Контракты были подлинными, просто ни один кули не умел читать. В итоге бунт подавили, а зачинщиков заковали в кандалы и высекли.
       Обращались с китайцами на Кубе не лучше, чем в Перу, о чем слухи в конце концов дошли даже до Китая. В 1873 году пекинский двор направил на Кубу инспекцию во главе с чиновником Чен Ку, который нашел положение соотечественников ужасающим. "Начальники и надсмотрщики здесь — сущие волки и тигры",— писал Чен Ку. Чиновник опросил нескольких кули и включил их рассказы в свой доклад. Один из работников, например, жаловался: "Пять месяцев я не видел жалованья. Если я просил жалованья, мне угрожали кандалами. Я сейчас думаю о самоубийстве". Другой китаец рассказывал: "Я видел, как 20 человек покончили с собой. Одни повесились, другие прыгали в колодец или в чаны с сахаром". На китайцев в те годы приходилось около половины всех самоубийств на Кубе. Со своей стороны кубинские плантаторы тоже были не в восторге от китайцев: они были куда более покорными и трудолюбивыми, чем черные рабы, но работали не слишком продуктивно, поскольку не могли выносить условий труда на сахарных плантациях. Поэтому, когда доклад Чен Ку стал достоянием мировой общественности, кубинцы без особых сожалений прекратили ввоз кули: в 1874 году прибыла последняя партия китайских рабочих, а в 1886 году, одновременно с отменой рабства, истек срок последнего контракта. В общем, идеального работника не удалось заполучить и здесь.
       
Наиболее продолжительным и успешным было использование кули-полинезийцев, которых с 1860-х годов стали импортировать австралийцы и все те же перуанцы. Труд канаков, как в ту пору называли всех уроженцев тихоокеанских архипелагов, был главным образом востребован на сахарных плантациях австралийской провинции Квинсленд, но и администрация островов Чинча рассчитывала получить свою долю. Вербовка полинезийцев часто мало чем отличалась от охоты на рабов и называлась у тех, кто ею промышлял, "ловлей черных дроздов" (blackbirding). Английский моряк Джон Кинг Брюс, который лично "вербовал" островитян для Перу, вспоминал, что сначала капитан приманивал туземцев подарками, пока полностью не усыпил их бдительность: "Однажды бедные черти, наконец, столпились на нашей палубе, чтобы получить хорошие вещи, которые белый человек припас для них, ведь шкипер был таким добрым! Многие из них спустились вниз, чтобы получить еще более ценные вещи". Затем капитан подал условный сигнал, после чего, как писал Брюс, "люки за туземцами были задраены; островитяне скакали как безумные, но мы хватали их и связывали так быстро, как только могли, а если кто-то пытался сбежать, удар по голове заставлял его быстро успокоиться".
       Юридически канаки вовсе не были рабами, а считались вольнонаемными работниками, которые имеют право покинуть своих хозяев по истечении срока контракта. Правда, далеко не всем это удавалось... В Перу смертность среди канаков оказалась настолько высокой, а результативность их труда настолько низкой, что в 1868 году от их услуг окончательно отказались, а выживших вернули на острова.
       Зато в Австралии канаки прижились, чему, вероятно, способствовал местный климат, более благоприятный, чем в Перу. С экономической точки зрения их использование оказалось вполне оправданным, о чем, в частности, писал Марк Твен, побывавший в Австралии в последние годы XIX века: "Нетрудно понять, почему владелец квинслендской сахарной плантации стремится получить рекрута-канака: он дешево обходится; даже очень дешево. Вот что расходует плантатор: двадцать фунтов стерлингов вербовщику, который заполучил, или... 'изловил' канака; три фунта квинслендским властям за 'надзор' при доставке; пять фунтов с него берет правительство на обратный проезд канака — на случай, если через три года тот еще будет жив; фунтов двадцать пять плантатор израсходует на самого канака — жалованье и одежда; итого пятьдесят три фунта за три года, а вместе с питанием — шестьдесят. В общем, сотня долларов в год. Нетрудно понять, почему вербовщик в восторге от такого промысла: рекрут стоит ему несколько безделиц (которыми он одаривает его родных, а не самого 'завербованного'), меж тем, доставив свой товар в Квинсленд, он выручает за него двадцать фунтов стерлингов. Все это вполне ясно; остается только выяснить, почему соглашается канак".
       В лице тихоокеанских кули австралийские плантаторы почти что получили искомого идеального работника, но и канаки, как оказалось, были не без изъяна. Хотя работа на сахарных плантациях не предполагала большого умственного напряжения, островитяне оказывались слишком простодушными даже для такой жизни. Так, однажды группа канаков после окончания контракта, прихватила с собой на родину несколько гвоздей, которые очень нравились островитянам. По прибытии домой они посадили их в землю, ожидая, что гвозди дадут всходы, и на острове можно будет строить такие же дома, как у белых. Другому канаку так понравился вкус козлятины, что он при отправке домой спрятал козлиный помет во рту, а на родине закопал его и ждал, когда же среди пальм появится козлиное дерево. Словом, поручить что-либо серьезное "черным дроздам" было нельзя. К тому же австралийцы относились к кули со все большим подозрением, опасаясь, что из-за них не станет работы, и чтобы успокоить население, австралийское правительство в 1901 году запретило использовать труд полинезийцев.
       
Другим способом заполучить дармовую рабочую силу было долговое закабаление работников. Долговое рабство традиционно существовало во многих странах, но в США с его помощью попытались решить проблему нехватки рабочих рук на плантациях в прошлом рабовладельческого Юга. Долговое рабство, известное как "пеонаж", было распространено в Мексике и других латиноамериканских странах, в США же оно было запрещено. Тем не менее после Гражданской войны на Юге стали появляться пеоны. Освобожденные негры не желали работать на плантациях, но им приходилось брать в долг у своих бывших хозяев, чтобы сводить концы с концами, а поскольку расплачиваться было обычно нечем, они брались отработать свои долги, превращаясь в пеонов, чье положение было сродни рабскому. По крайней мере, уйти по своей воле они не могли.
       "Когда мне было 10 лет, мой дядя отдал меня Капитану.— рассказывал один из пеонов из штата Джорджия.— Когда мне было 17 или 18 лет, мне все надоело, и я решил работать на себя... Ничего не сказав Капитану, я ушел на соседнюю плантацию и нанялся к другому человеку... В понедельник я взялся за работу, но меня нашли еще до заката. Капитан пришел с каким-то чиновником. Чиновник стал читать какую-то длинную бумагу, а когда закончил, мой новый босс сказал: 'Извините, Капитан, я не знал, что это ваш негр'. 'Конечно же мой,— сказал Капитан.— Он принадлежит мне, пока ему не исполнится 21 год, и я заставлю его знать свое место'. Меня привели назад к Капитану. Той ночью меня раздели и били кнутом". Эта история случилась примерно через 15 лет после отмены рабства в США.
       В США пеонаж неоднократно запрещался, но никогда не исчезал полностью, поскольку пеон как никто был близок к образцу идеального работника. Во-первых, он обычно не бунтовал и тем выгодно отличался от раба, а во-вторых, он, будучи местным уроженцем, не страдал от множества болезней, чем выгодно отличался от кули. Кроме того, даже самого бесправного кули приходилось рано или поздно отпускать на родину, пеон же передавал свои долги по наследству своим детям, а те — своим. В результате пеонаж оказался необыкновенно живучим. Так, в Перу с ним начали бороться только в 1952 году. Тогда в порядке эксперимента было обследовано поместье Викос, занимавшее площадь 17 тыс. гектаров. Землю в поместье обрабатывали 1700 пеонов, лишенных каких бы то ни было прав. Пеонские семьи выплачивали свои долги хозяевам в течение нескольких поколений, но выплатить их полностью было абсолютно невозможно. В поместье была собственная полиция, собственная тюрьма, куда пеонов заключали без суда, причем крестьяне-должники были так запуганы, что считали своих надсмотрщиков "пиштакос" — демонами-убийцами. После того как результаты инспекции Викос стали широко известны, пеонаж официально запретили, но многие перуанские крестьяне по сей день отрабатывают долги своих далеких предков.
       И все же, как бы ни был совершенен механизм долгового рабства, достичь идеала работодателям не удалось и с его помощью, поскольку, будучи полноправными гражданами своих стран, пеоны могли рассчитывать на помощь государства. Так, американские пеоны неоднократно выигрывали судебные процессы, мексиканские пеоны в ходе революции 1910-1917 годов добились поддержки от революционных властей, а пеоны в Перу дождались-таки аграрной реформы. Идеальный работник должен был быть таким же бесправным, как кули, но без возможности покинуть страну и как минимум не должен был пытаться покончить с собой при первом удобном случае. Как скрестить пеона и кули, додумались в США в конце XIX века, и со временем эта идея получила мировое признание.
       Начиная с 1880-х годов компании, действовавшие на юге США, стали заключать с иммигрантами, добивавшимися американского гражданства, контракты, похожие на те, что заключались с кули. Компании брали на себя транспортировку к месту работы, обеспечивали завербовавшихся едой и одеждой, а также кредитами на период обустройства. Фактически "транспортируемые", как стали называть таких рабочих, имели черты и кули, и пеонов, будучи одновременно бесправными иностранцами и должниками. Естественно, компании зачастую обращались с завербованными не лучшим образом. Так, в 1891 году австро-венгерский консул в Виргинии устроил скандал, узнав, что нескольких уроженцев его империи держат под охраной в лагере для железнодорожных рабочих. Разумеется, проведенное американцами расследование не обнаружило каких-либо правонарушений, хотя двое чехов, сбежавших из лагеря, утверждали обратное.
       Аналогичный случай стал достоянием гласности в 1903 году, когда Общество защиты итальянских иммигрантов обнаружило, что в Западной Виргинии итальянцев заставляют работать из-под палки. Оказалось, что вербовщик неверно информировал иммигрантов относительно условий работы в угледобывающей компании, в частности изрядно преувеличил размер жалованья. Когда же итальянцы потребовали выполнения обещанного, силовые структуры компании взяли их под арест и заставили работать до возмещения расходов по перевозу и размещению.
       Хотя в случае с итальянцами закон оказался на стороне иммигрантов, стало ясно, сколь уязвимы те, кто желает жить и работать в процветающей стране, но не имеет средств для нормального существования. Так на рубеже XIX и ХХ веков возник ныне повсеместно распространенный тип рабочего-иммигранта, который в связи со своей правовой незащищенностью вполне мог претендовать на звание идеального работника. Когда же с середины ХХ века в развитые страны пошел поток нелегальных иммигрантов, проблема нехватки дармовой рабочей силы была решена окончательно.
       Правозащитники считают, что в наши дни в условиях рабства пребывает от 20 до 200 млн человек — больше, чем когда бы то ни было в истории. Да и цены на рабов значительно упали: так, в Мали сегодня можно купить здорового работника за $40, а в Судане — за $15. Но классическое рабство существует там, куда еще не добралась цивилизация, а цивилизованные страны давно прибегают к помощи нелегалов, которые покорны, как кули, и при этом работают не менее усердно, чем когда-то черные рабы.
КИРИЛЛ НОВИКОВ