|
Флориан Феннер:"Если успехи, то наши, а если ошибка, то моя" |
— Как вы стали портфельным менеджером и как оказались в России?
— Я родился в Германии, тогда эта часть страны называлась ФРГ. Между нашими странами всегда были либо очень хорошие, либо очень плохие отношения. И меня всегда привлекала русская литература и русская история. В школе я даже пытался изучать русский язык. Потом, когда служил в армии, я прочитал почти всю русскую классику. Правда, по-немецки, а не по-русски.
Однако профильное образование у меня финансовое, я закончил банковский институт во Франкфурте. В 1992 году начинал аналитиком в инвестиционном банке во Франкфурте. Тогда прошло совсем немного времени с той поры, как упала стена, но становилось все более очевидно, что там, за бывшей стеной, есть много шансов себя реализовать. И мой шанс выпал, когда мне в 1996 году предложили работу в инвестиционной компании Brunswick. Сидя во Франкфурте, я думал, что если я не поеду сейчас, когда я молод и у меня еще много иллюзий, в том числе и по поводу России, то я никогда сюда не попаду. Поэтому я собрал чемоданы и уехал в Россию. Тогда мои коллеги думали, а некоторые даже сказали напрямую, что я сошел с ума: ведь я бросал очень хорошую карьеру и отправлялся в Россию.
И те, кто отговаривал меня в 1996 году, уже в 1998 году говорили мне, как они были правы, и предлагали вернуться. Но даже тогда я ни секунды не сомневался, что надо оставаться в России. Может быть, потому, что я не хотел признавать, что был не прав, приехав сюда. Но потом, в 1999-2000 годах, особенно после того, как Путин стал премьер-министром, стало очевидно, что самое страшное уже позади. И хуже быть не может. А сейчас все говорят, что это очень разумное решение. Надо сказать, что я был оптимистом, но даже мне удивительно, как быстро Россия оправилась после дефолта.
— Чем вы занимались в Brunswick?
— В самом Brunswick я проработал недолго — спустя несколько месяцев перешел в Brunswick Capital Management. Там я проработал четыре года, потом еще два — в компании Unifund. После этого Борис Федоров предложил мне совместно создавать управляющую компанию "ОФГ 'Инвест'" (UFG Asset Management). После шести лет работы я уже осознавал, что лучше создавать свою компанию, чем работать наемным сотрудником, наемным менеджером. Тогда было важно создать компанию, в которой работали исключительно российские специалисты. Это хорошо для страны, когда есть возможность создавать компании на собственных кадрах. Сейчас я в компании фактически единственный человек, который говорит по-русски с акцентом.
— А чем вы сейчас занимаетесь?
— Я — CIO, Chief Investment Officer, то есть я отвечаю за все инвестиции. Самое главное при работе в коллективе — брать на свои плечи ответственность за принятие решения. Я не могу сказать клиентам, что был в отпуске и потому какие-то действия были сделаны в мое отсутствие. Поэтому если у нас есть успехи, то они всегда наши, а если у нас была ошибка, то она всегда моя.
Самое страшное в этой работе — это не колебания цен, а то, что вы должны быть открыты новым обстоятельствам, новым мнениям. Мы все делаем ошибки, делаем много ошибок. Но их нужно признавать. И если ситуация изменилась, то нужно признать, что если раньше твое мнение было правильным, то теперь оно может быть и ошибочным.
Самое сложное решение — когда вы фиксируете убытки. Но и самая большая разница между хорошим и плохим управляющим состоит в том, что хороший управляющий фиксирует убытки. В этом и заключается разница между любителями и профессионалами: любители всегда продают те акции, в которых есть прибыль. И на этот счет существует много научных исследований. Если смотреть на портфели частных инвесторов, то в них много акций, которые принесли убытки. Потому что частный инвестор продает те акции, на которых он заработал, и держит те акции, которые принесли убытки. Профессионал смотрит на весь портфель. Он не должен смотреть на одну позицию, он должен смотреть вообще. Ситуация на рынке постоянно меняется, поэтому приходится фиксировать убытки. Это самая неприятная, но и самая необходимая работа. И на частые вопросы клиентов, почему мы должны доверять деньги именно вам, а не кому-либо другому, я всегда отвечаю: "Потому что я реализую убытки".
Эта работа очень сильно отличается, например, от работы брокеров, которые продают акции. Они выходят из офиса — и на этом их рабочий день закончен. Если вы работаете как управляющий, даже если вы не в офисе, ваши позиции существуют, и вы постоянно думаете, что происходит. И самое главное: когда в Москве вы уходите из офиса, работает Америка. А когда Америка закрывается, начинает работать Япония. В мае, когда рынки шли вниз, мы смотрели на то, что происходит в Японии, потом — в Индии и потом — у нас. Так что главное — это даже не текущая работа, хотя она тоже отнимает силы, а постоянное давление ответственности.
— Как по-вашему, сложнее управлять небольшими средствами или крупными суммами? Ответственность растет пропорционально объему средств в управлении?
— Конечно, чем больше денег, тем управлять сложнее. Но это не меняет степени ответственности. Когда мы начинали, у нас под управлением было $10 млн, сейчас — более $800 млн. Но до сих пор мы переживаем за каждую копейку любого пайщика.
— Большой объем предполагает большую диверсификацию?
— Активы под управлением нашей компании на треть состоят из прямых инвестиций, на треть — из паевых фондов, на треть — из офшорных фондов и доверительного управления. У фонда прямых инвестиций не может быть большой диверсификации. Его средства вложены в несколько проектов. Что касается ПИФов, то здесь больше регулирования и очень большая диверсификация.
Сам я как управляющий в диверсификацию не верю. Но это мое частное мнение. В университетах говорят, что диверсификация нужна, что нельзя складывать яйца в одну корзину. Это все правильно. И мы каждому клиенту тоже говорим, что если вы хотите инвестировать в России, то покупайте фонд, а не акции. Ведь при покупке одной акции риск гораздо выше. Но внутри этого фонда мы пытаемся достигать минимально необходимой диверсификации. Потому что, если ваша диверсификация слишком большая, тогда вы не получите от этого пользы. При этом мы не думаем о том, что мы покупаем акцию, а думаем, что мы покупаем долю в компании.
— То есть таким образом вы собираетесь участвовать в управлении компанией?
— Очень многие управляющие любят участвовать в процессе управления различными компаниями, например становясь членами наблюдательного совета и совета директоров. Но я не знаю страны, в которой решения принимаются на совете директоров. Вот наглядный пример — Airbus и EADS. На совете директоров там было принято решение об увольнении двух CIO. На самом деле это решение было принято заранее — акционеры принимали решение до совета директоров.
И в российских госкомпаниях все решения принимаются до заседаний, потому что профильные ведомства формируют мнение государства заранее. И такая практика есть во всех компаниях, где существуют крупные акционеры. Я не думаю, что вы можете влиять на процесс принятия решений, когда вы, как чужие управляющие, сидите на заседаниях один раз в месяц и обсуждаете несколько вопросов.
— Чтобы реально участвовать в принятии решений, требуется весомый пакет акций...
— Конечно. И у нас по поводу этого есть четкое разделение. В фонде прямых инвестиций мы участвуем в управлении. Там есть определенная команда, которая каждый день этим занимается. Там работают мои коллеги, которые и на высшем уровне разговаривают с компанией, и на низком уровне разговаривают, оперативно обсуждают все вопросы.
Разумеется, я должен получать как можно больше информации о компании, чтобы принимать решения — продавать или покупать акции. Но для этого мне не надо участвовать в управлении ею. Наша задача заключается в том, чтобы встречаться с менеджментом, знать, что происходит в компании, прогнозировать ее развитие. И принимать решения. Если мне в компании нравится, то я покупаю ее акции, если не нравится, у меня есть право эти акции продать.
Хороший пример — "Транснефть". Аналитики писали очень оптимистические обзоры, доклады в отношении этой компании, все рекомендовали покупать ее акции. У нас тоже были акции "Транснефти". И мы встречались с ее менеджментом. Но они нам сказали, что прибыли не будет, дивидендов — nicht! И господин Вайншток в различных СМИ несколько раз говорил, что капитализация компании его совершенно не интересует.
Для управляющих этого должно быть достаточно, чтобы забрать свои деньги. Поэтому после нашей встречи с менеджментом "Транснефти" мы все продали. Я не собираюсь встречаться с господином Вайнштоком и спрашивать у него, почему он не выплачивает дивиденды. Это не моя задача. Моя задача — понять его и принять решение.
Кстати, что касается крупных компаний, таких, как РАО "ЕЭС России" или "Газпром", то принимать решение по ним гораздо легче, потому что акции этих компаний ликвидны. А вот если мы покупаем компании малой капитализации, то на них мы тратим гораздо больше времени, чем на большие. Это звучит парадоксально, но это логично. По маленьким компаниям, которые могут быть очень прибыльными, гораздо меньше информации. Вместе с тем именно при инвестициях в малые компании у вас есть шанс много заработать.
— Каким еще принципам вы следуете при принятии решений?
— Мы каждый день работаем с брокерами, но не выделяем их рекомендации. Мы читаем их обзоры для информации, но что они советуют — держать, продавать или покупать ценные бумаги — нас это особенно не интересует. В том числе и потому, что у нас есть свои аналитики. Но кроме того, у нас разные интересы. Задача брокеров — продавать бумаги. И они заинтересованы в больших оборотах. А наша задача — зарабатывать деньги для клиентов. Это совершенно разные вещи.
— У вас есть инвестиционные предпочтения на рынке?
— Мы предпочитаем природный газ (компании "Газпром" и НОВАТЭК) и скептически относимся к нефти. Часто говорят не о нефти и газе, а о нефтегазе, объединяя эти понятия. Но это совершенно разные структуры, разное ценообразование, налогообложение и т. д. И для меня очевидно, что в России цены на газ будут расти гораздо быстрее, чем думают рынок и население. Кроме того, мы положительно смотрим на металлургию ("Норильский никель"), финансовый сектор и РАО "ЕЭС России".
— Какие качества требуются, чтобы стать управляющим?
— Чтобы стать управляющим, вы должны быть оптимистом с большим скепсисом. Ведь если вы не оптимист, то вы никогда не купите ни одной акции. А без скепсиса потеряете много денег. Важно и финансовое образование. Поможет и владение математикой, особенно если вы занимаетесь облигациями. Но когда меня спрашивают клиенты, я часто шучу, что математикой не владею и поэтому занимаюсь акциями.
— Какими сделками вы гордитесь? И что вы можете сказать о решениях, из которых вам пришлось делать неприятные выводы?
— В России я работаю уже десять лет. И всегда говорю, что я управляющий из 1998 года, в моей карьере ключевым был именно этот год. Уже выросло целое поколение управляющих, которые вообще не знают, что такое кризис. Многие в мае говорили, что это кризис, но это была просто маленькая коррекция. И я очень благодарен тому, что в этом году был этот месяц май. Потому что в этом месяце моя команда и я могли показать, что мы действительно управляем, а не сидим в рынке.
Все мои решения несут печать 1998 года. Поэтому мы волнуемся больше о потерях, чем о доходах. И если рынок идет вверх, нас среди лучших нет. Но если рынок идет вниз — мы одни из самых лучших. И это все благодаря тому, что я пережил здесь в 1998 году. И наши клиенты это принимают.
И если говорить о самом худшем решении в моей карьере, то оно связано с 1998 годом. Тогда я ожидал девальвации, да и многие этого ожидали. Но власти впервые в истории современного финансового рынка сделали девальвацию и дефолт одновременно. А уж этого я не ожидал. И это было самым плохим моим решением. Но и самые лучшие решения, которые я принял, связаны с тем временем. Во-первых, я остался в России. Во-вторых, я купил российские еврооблигации. И в-третьих, я купил себе квартиру. Почти сразу после кризиса, в 1999 году. Тогда уже все мне говорили, что я сумасшедший. После дефолта еще не прошло и года. К тому же это были мои последние деньги. Но мой хозяин меня выгнал из квартиры. И я искал себе жилье и в конце концов купил хорошую квартиру.
Хотя можно было сделать и более выгодные вложения — в акции. Но в то время мы думали совсем по-другому. Часто люди разделяют активы на твердые (hard assets), настоящие активы, например недвижимость, и мягкие активы (soft assets), ценные бумаги. Считаешь, что дом будет стоять всегда, и поэтому покупаешь квартиру, а не акции. Но я до сих пор жалею, что тогда был молодым и у меня не было денег, чтобы покупать "Газпром" по 6 центов. Хотя я знаю людей, которые сейчас не хотят вспоминать о том, как они продавали "Газпром" по 6 центов за акцию.
— Вы занимаетесь хедж-фондами. Это еще одно свидетельство того, что вы пережили 1998 год?
— Да, эти инструменты нас интересуют. Мы считаем, что это хороший способ вложения средств. Глубоко убежден, что если вы сегодня будете инвестировать в Россию, то вы заработаете много денег. Но помимо этого я также убежден в том, что будут еще большие колебания цен. И надо постоянно хеджировать свои риски. Поэтому я был в восторге от того, что случилось в мае. Потому что как хедж-фонд вы ничего не можете показать, когда рынок идет вверх. Да и заработать, когда рынок идет вверх, может каждый. А когда рынок в мае упал на 15%, то мы упали на 5%. Это произошло лишь благодаря тому, что мы занимаемся хедж-фондами. У нас было очень много опционов put. Не хочу сказать, что они нас спасли, но мы потеряли лишь треть от общего падения рынка.