Два крестьянина и один цвет
«Адепты красного. Малявин & Архипов» в Третьяковской галерее
В Третьяковской галерее проходит выставка «Адепты красного. Малявин & Архипов». Она посвящена известным в начале ХХ века авторам, которых помнят в основном по изображениям крестьянок в красных платьях — хотя любить их стоит не за это. Рассказывает Алексей Мокроусов.
Фото: Коммерсантъ / Глеб Щелкунов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Глеб Щелкунов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Глеб Щелкунов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Глеб Щелкунов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Глеб Щелкунов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Глеб Щелкунов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Глеб Щелкунов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Глеб Щелкунов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Глеб Щелкунов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Глеб Щелкунов / купить фото
Когда на выставке сходятся два художника, сразу возникает три проблемы. Как разместить, чтобы никого не обидеть, куда поставить акцент, чтобы выглядело цельно, и каких выбрать современников, чтобы разобраться с контекстом.
Филипп Малявин (1869–1940) и Абрам Архипов (1862–1930) могут быть довольны своей первой — пусть и совместной — персональной выставкой в Третьяковской галерее: в Инженерном корпусе обоих показали от души, представительно и с редкостями — работами из частных собраний и музеев, чьи коллекции нечасто гостят в Москве. Каждому дали по отдельному залу, а хиты обоих с обилием красного свели в еще одном, центральном. Любовь к красному, конечно, их объединяет, как и биографии — оба из крестьян, оба связаны с рязанским краем (Архипов там родился, Малявин построил мастерскую), обоих привечал дягилевский «Мир искусства». А что до контекста, то его на наших выставках давно не любят, так что и тут обошлось.
Когда Малявин получил в 1900 году за картину «Смех» золотую медаль Всемирной выставки в Париже, скандал в России был нешуточный. Все ждали наград передвижникам или хотя бы Рериху, а тут бывший афонский послушник! За два года до этого в Петербурге Академия художеств «Смех» отвергла, и только борьба Репина за ученика спасла того от позора.
Жизнь Архипова была спокойнее. Его считали «технарем», мастеровитым, но без звезд с неба. Поэтичные пейзажи его не особенно ценили, на художественные вторжения в политику внимания не обращали — хотя этюды для картины «По этапам» хороши; сама картина утеряна, как и ценимое Нестеровым полотно «После погрома». Если бы не цикл изображений баб в красном, на нынешней выставке ему бы вряд ли быть. По большому счету, кроме крестьянских корней, рязанщины и страсти к красному и белозубым улыбкам, белозубым настолько, что выставку можно было бы назвать «Красное и белое», много ли общего у двух художников?
«Мирискусники» считали, что немногое, и хотя выставляли обоих, предпочитали Малявина. К нему тянулись и политики, для которых слава не тускнеет с годами. В 1902-м приглашение на Венецианскую биеннале ему посылал сам президент выставки — с обещанием показать «Смех» в самых выгодных условиях. «Смех» тогда купил местный музей Ca Pesaro, в Лаврушинском его место главного хита занимает «Вихрь» 1906 года. Но европейские критики быстро посуровели — одни обвиняли Малявина во вторичности, другие, как художник-метафизик Карло Карра в 1920-е, писали о ложности псевдорусского стиля, который и в начале века был скорее диковиной, самоповторения же в 1920–30-е годы смотрелись уже чудовищным анахронизмом. Это не мешало финансовым успехам Малявина в эмиграции, хоть он отказывался от заманчивых предложений рисовать других веселых крестьянок, чешских или провансальских. Просторное парижское ателье было полно именитых гостей, в феврале 1933-го парижская пресса извещала, что в Белграде король Александр посетил выставку Малявина; в королевской коллекции были его работы.
Но есть другой Малявин — Малявин портретов, то брутальных, то светских, то поверхностных, то впечатляющих. Портрет чешского премьер-министра Карела Крамаржа (1929) с телефонной трубкой — парадное высказывание, готовая обложка цветного еженедельника, лучшее доказательство тезиса Александра Бенуа: Малявин — геркулес в живописи, даже репинские портреты робки против его «Баб», но его блестящий фейерверк отдает легкомыслием. К счастью, есть у Малявина и портреты интереснее, даже если светскость в них не вяжется с профессией изображенных. Одни посвящены коллегам-художникам — те решительно не похожи на людей искусства. Великий график Остроумова-Лебедева — какая-то курсистка. Молодой Грабарь — ни дать ни взять успешный финансист или ученый сухарь. Лишь «Портрет А. С. Боткиной в детстве» — конечно же, в красном — провидчески заглядывает в будущее: очаровательная кокетка станет актрисой и педагогом, женой режиссера Льва Кулешова. Есть поразительный «черный» портрет скульптора Беклемишева, вытащившего Малявина с Афона в Петербург,— и салонный портрет балерины Александры Балашовой. В нем замечательно все, кроме лица — что для портрета звучит убийственной характеристикой, тем более что у Балашовой, судя по фотографиям, была драматичная мимика скорее актрисы, чем балерины. Малявин же рисует куклу, холодную и безжизненную. Может, им двигало желание удовлетворить заказчика, польстить модели, но это унылое удовлетворение и неискренняя лесть.
Архипов, оставшись дома и об эмиграции не помышляя, тоже не совершал рывков. Он выживал с трудом — и идеологически, и финансово. Вступил в Ассоциацию художников революционной России, эпоху великого перелома встречал полотнами счастливых улыбчивых девушек, обдуваемых не столько ветром истории, сколько будущих фильмов-сказок о лубочной Руси. Правда, незадолго до смерти из АХРР все-таки вышел — тяжело болел в то время, видимо, решил напоследок не брать грех на душу.
Малявина же в грехах подозревали другие: в 1940-м его арестовали в Бельгии по обвинению в шпионаже, потом отпустили, но домой, в Ниццу, он добирался долго, до французской границы шел пешком, заболел, умер в больнице. И в этом смысле тоже стал жертвой истории — той самой, которую так успешно не замечал в своих картинах.