Алексей Кудрин: "Инфляцию вызывают не зарплаты"

Алексей Кудрин: "Инфляцию вызывают не зарплаты"

       Как бы вы оценили основные итоги года?
       — Если коротко, то экономический рост оказался выше прогнозировавшегося — это, безусловно, позитивно. Отмечу также рекордный, более чем 13-процентный рост инвестиций, за год это составило более чем 900 млрд руб. прироста инвестиций в основные фонды. Причем большая часть — 80% — частные инвестиции, и это говорит о том, что и российские, и западные инвесторы готовы вкладывать деньги в Россию. Если же говорить о прямых западных инвестициях, они почти удвоились.
       
       Можно ли говорить о том, что правительство нашло какую-то золотую середину, выбирая между экономическим ростом, инфляцией и укреплением рубля?
       — К сожалению, в этом году наблюдался очень высокий темп укрепления рубля — правительство пока еще не нашло иного пути эффективного сдерживания инфляции. Само укрепление рубля происходит двумя путями — путем укрепления номинального курса и в результате разницы в инфляции между Россией и странами, являющимися нашими основными торговыми партнерами. Суммарно средний эффективный курс повысился на восемь с лишним процентов. Из них треть роста — за счет номинального укрепления, две трети — за счет разницы в инфляции.
       
       Летом и в начале осени много говорилось о том, что из-за укрепления рубля уже исчерпан девальвационный эффект и теперь российскую экономику ждет замедление темпов роста. Однако прогноз пока не оправдывается. Можно ли сделать вывод, что в экономике произошли какие-то структурные перемены, позволяющие расти и без слабого рубля?
       — В целом мы получили более оптимистические, чем ожидали, показатели темпов роста. Это можно связывать с целым рядом событий, и я бы пока не рискнул назвать точные причины. Вместе с тем отмечу, что инвестиционные решения, особенно когда речь идет о прямых инвестициях, не принимаются с воскресенья на понедельник, они имеют большую инерционность. Они были приняты и год назад, и два года назад. И прежде всего притоку инвестиций способствовали стабильность и возможность прогнозирования на несколько лет вперед, наблюдавшиеся в России в последние годы.
       Эти ранее принятые решения оказались более позитивными, чем мы ожидали. Тем не менее мы по-прежнему прогнозируем увеличение издержек в результате укрепления рубля. Некая цельная картина, пожалуй, еще не ясна, но отдельные негативные симптомы уже наблюдаются. В первую очередь отметил бы, что впервые за последние годы у нас темпы роста производительности труда начали отставать от темпов укрепления рубля. Это значит, что если раньше рост издержек от укрепления национальной валюты компенсировался ростом производительности, то теперь этого не происходит. Данный эффект, возможно, и не скажется в течение полугода или года, но такая тенденция нас беспокоит.
       Вопрос еще и в том, перекроют ли другие, позитивные факторы негатив от этой тенденции. У меня был прогноз, что ситуация становится очень опасной. Но жизнь оказывается богаче: предприятия более эффективно пытаются выстраивать бизнес, конкурировать. Кроме того, в укреплении рубля есть и позитив: импортное оборудование и технологии оказались дешевле для нашего внутреннего потребления. И заметно вырос завоз именно оборудования в составе импорта, а это оборудование оказалось более производительным. То есть укрепление рубля оказалось не столь негативно, как мы планировали. Но что будет дальше, сказать пока сложно.
       
       В связи с этим планируется что-либо предпринимать в будущем году? И вообще, какие у вас прогнозы на 2007 год?
       — Мы хотим меньше укреплять рубль, чтобы среднее эффективное укрепление было на уровне 4-5% в год. И шло в основном за счет инфляции, а не за счет номинального укрепления курса. Если цена на нефть будет не выше $61 за баррель, то мы уложимся в эти параметры. Если ниже — ситуация может быть даже и более благоприятной и по сдерживанию инфляции, и с точки зрения курса рубля. Но если цена нефти будет заметно, на несколько долларов выше $61, то эти расчетные показатели могут "поползти".
       
       Вы недавно докладывали президенту, что на будущий год предусмотрено 50-процентное увеличение бюджетных расходов на поддержку экономики. Что это за программы, кому достанутся эти деньги?
       — В бюджетной классификации есть такое понятие "субсидии экономике". Это, как правило, инвестиционные расходы. То есть строительство инфраструктуры, уставные капиталы банков, лизинговых компаний, в том числе авиационных. Это ЖКХ, которое мы напрямую дотируем. Это поддержка предприятий в части субсидирования НИОКР, инновационной сферы или венчурных фондов. Это то, что относится к понятиям инвестиций или передается в дотации или субсидирование — скажем, субсидирование процентной ставки по сельхозкредитам. Все такие расходы, по сути, являются субсидиями коммерческим или хозяйствующим субъектам.
       
Такие расходы влияют на инфляцию меньше, чем, скажем, просто рост зарплат бюджетников?
       — Все расходы бюджета всегда приводят к инфляции, когда они выше определенной суммы.
       Но должны же быть какие-то препятствия на пути этих средств на рынок...
       — Да, одни расходы вызовут рост цен, условно, через три месяца, а другие — через шесть. И все, дальше все одинаково. Деньги чуть-чуть по-другому проходят по счетам банков, распределяясь по экономике. Чуть-чуть медленнее, когда они направляются в инвестиции, но не намного медленнее. С точки зрения теории это абсолютно все равно. Поэтому инфляцию вызывают не зарплаты, а суммы денег, которые превышают определенные потребности экономики. Можно же рассуждать и так: деньги, которые население берет в виде зарплаты и покупает на них овощи, попадают на баланс колхоза, а тот покупает трактор на предприятии-производителе. Значит, деньги идут, по сути, на инвестиции. А деньги, которые мы тратим на дороги, попадают в зарплату дорожников, которые опять же покупают овощи. То есть круговорот средств почти одинаков.
       

       Раз уж речь зашла об инфляции... Насколько я понимаю, Центробанк считает, что ее регулирует не он, а Минфин, стерилизуя деньги в стабилизационном фонде. Вы с этим согласны?
       — Сегодня борьба с инфляцией на 90% — использование механизма стабфонда.
       
       Вы недавно предложили его преобразовать. В чем основная идея?
       — Сейчас стабилизационный фонд выполняет две функции. Первая — защита от инфляции, стерилизация излишних денег. Вторая — защита бюджета в периоды, когда доходы могут снижаться. Мы уже знаем, что через три-четыре года стерилизации в таком объеме не потребуется. С другой стороны, будет накоплен объем средств, который достаточен для страховки бюджета на крайний случай.
       Поэтому возникла идея более рационального использования нефтегазовых доходов. В таких случаях обычно создаются так называемые фонды сбережения, которые еще называют фондами будущих поколений. И вопрос ставится не только о защите бюджета и стерилизации, а о сбережении и более равномерном распределении этих доходов для разных периодов и разных поколений. Президент России в своем послании дал прямое указание подумать о разделении стабфонда на резервный фонд и фонд будущих поколений. Это две разные структуры по типу решаемых ими задач.
       Понятно, что для начала необходимо понять, как будет себя вести резервный фонд, по каким принципам он будет строиться, по каким правилам будет формироваться фонд будущих поколений. Проанализировав международную практику, мы пришли к выводу, что ключевая задача — отделить нефтегазовые доходы, которые тратятся, от тех, которые накапливаются. И применяемый сейчас в России механизм такого разделения с помощью цены отсечения не совсем соответствует тем задачам, которые стоят перед нами в будущем.
       
       Почему через три-четыре года исчезнет проблема стерилизации излишней ликвидности?
       — Постоянное укрепление рубля приводит к существенному приросту импорта на фоне снижения конкурентоспособности внутренней экономики. И соответственно — к увеличению оттока средств за рубеж. То есть эти деньги уходят на Запад. Но уходят не в виде рублей — торговцы эти деньги в виде рублей собирают, меняют на доллары и вывозят. Таким образом, происходит обратная операция стерилизации. То есть раньше нефтяники ввозили доллары и меняли на рубли, а теперь в результате импорта рубли меняются на доллары и вывозятся. И отток валюты при таком приросте импорта увеличивается. В результате в какой-то момент складывается баланс между притоком валюты и оттоком.
       
       Этот процесс идет не первый год...
       — Ежегодный прирост импорта на 25% когда-то составит критическую массу. Сегодня 50% нашего потребительского рынка — импорт.
       
       То есть три года — ваша расчетная величина?
       — Да, при условии стабильных цен на нефть. Причем цена нефти нами прогнозировалась на уровне примерно $48 за баррель. В этом случае данная точка равновесия достигалась бы в 2009 году. И, согласно нашему трехлетнему финансовому плану, пока так и есть. Но, скорее всего, цена нефти будет несколько выше, поэтому равновесие может наступить и в 2010-2011 годах. Кроме того, дело не только в цене на нефть, а еще и в том, что у нас увеличивается приток валюты через капитальные операции — западные кредиты, которые берут наши предприятия, прямые инвестиции. Прирост за один только год объема прямых инвестиций с $13 млрд до $23 млрд, а портфельных примерно с $1 млрд до $9 млрд говорит о том, что баланс между притоком и оттоком капитала может быть достигнут еще позднее.
       Если рубль по-прежнему будет существенно укрепляться, то даже при высоких ценах на нефть у нас в какой-то момент может наступить обратная ситуация — долларов будет вывозиться больше, чем притекать. Произойдет девальвация рубля. Но в любом случае достижение точки равновесия означает, что стерилизация в данный момент не нужна. То есть экономика себя сбалансировала. Правда, к сожалению, это может произойти, когда ряд наших отраслей уже не смогут конкурировать с Западом. Точка равновесия для ряда отраслей лежит за пределами конкурентоспособности.
       
       А почему вы решили выделить в особую статью именно нефтегазовые доходы?
       — Вся динамика нашей экономики в последние годы очень серьезно зависела от нефти и газа. Эта отрасль оказывает столь значительное влияние, что с точки зрения стабильности бюджета и экономики требуется специальный анализ и учет именно нефтегазовых доходов. Можно считать это гипотезой, но я бы назвал это доказанной истиной. Поэтому специальное управление именно этими ресурсами существенно смягчает все те проблемы, о которых я говорил.
       А дальше, учитывая эти ресурсы, пытаясь оценить, как волатильность цен и динамика данных доходов влияют на всю экономику, вычисляя эти зависимости, мы пришли к выводу, что требуется определенный новый принцип. А именно — более удобно выделить резервный фонд и фонд будущих поколений, подстраивая их не под цену отсечения, а под другой параметр. Его мы тоже выделили расчетным путем — это обеспечение некоего постоянного уровня потребления за счет нефтегазовых ресурсов на длительную перспективу. Установление такого правила оказывается более удобным и выгодным и для бюджета, и для всей экономики. Хотя мы большее внимание уделяли влиянию на бюджет. Кстати, цена отсечения в нынешнем виде будет даже больше способствовать быстрому накоплению при одновременном снижении текущего потребления нефтегазовых ресурсов.
       
       Это в процентах от ВВП?
       — Да. Поэтому мы пришли к выводу, что в интересах и бюджета, и социальных расходов можно установить в процентах от ВВП уровень расходов, которые мы постоянно можем себе позволять. И тот вариант, который мы предлагаем, отличается от механизма с использованием цены отсечения как раз в сторону увеличения расходов бюджета, обеспеченных нефтяным экспортом.
       Мы, например, предлагаем, чтобы от нефтегазовых доходов в расходную часть бюджета перечислялся постоянный трансферт в объеме 3,6% ВВП. В терминах цены отсечения это эквивалентно следующему: к 2010 году она у нас для обеспечения того же уровня доходов бюджета должна была бы вырасти с нынешних $27 до $36, а к 2020-му — до $50. То есть на самом деле мы идем к увеличению той условной цены отсечения, под которую подстраиваем сбалансированность бюджета.
       Таким образом, мы не каждый год решаем, согласно субъективному мнению правительства, что, мол, нам не хватает доходов и мы будем увеличивать цену отсечения, как сделали в этом году, подняв ее с $20 до $27. А устанавливаем какое-то правило, и оно с точки зрения сохранения стабильности бюджетной системы работает более надежно. Постоянно тратя 3,6% ВВП, мы спокойно увеличиваем условную цену отсечения. Это позволяет рационально использовать нефтегазовый ресурс и с точки зрения сегодняшнего дня, и перспективы.
       

       Мы перешли уже к постоянному трансферту, но вы пока не объяснили, как устроен резервный фонд и в чем отличие инвестирования его средств от вложения средств фонда будущих поколений.
       — Средства резервного фонда будут инвестироваться консервативно. По нашей оценке, он будет приносить примерно 3,5% годовых в валюте. Средства фонда сбережений могут быть вложены в более рискованные, менее ликвидные, но более высокодоходные облигации и акции, в том числе корпоративные. В результате доходность будет примерно 6,5% годовых.
       
       Как я понимаю, это все зарубежные активы?
       — Это всегда зарубежные активы. Потому что если бы мы внутри России инвестировали, то мы доллары меняли бы опять на рубли и инвестировали бы их на внутреннем рынке.
       
       А за счет каких средств пойдет формирование этих фондов? Это тоже процент какой-то от ВВП?
       — Да, поскольку доходы бюджета растут. Мы все время поддерживаем их в состоянии определенного процента к ВВП. Налоговое бремя считается в процентах к ВВП. И расходы бюджета считаются как доля ВВП.
       
       Это должна быть постоянная величина?
       — Желательно, чтобы это была постоянная величина. Правда, в случае с нашей зависимостью от нефти и газа величина доходов постоянно разная. А вот расходы нам хотелось бы держать на стабильном уровне. Поэтому, поддерживая постоянный уровень расходов к ВВП, нам нужно и страхующий их фонд поддерживать на постоянном уровне к ВВП.
       В связи с этим мы сейчас отходим от абсолютной цифры, которую утверждали в бюджете. Это 500 млрд руб., страховка, она сейчас мало что значит: три года назад это было больше 3% ВВП, сейчас — около 1,8% ВВП. Сохраняясь в абсолютном выражении, она все время уменьшается по отношению к объему ВВП. А расходы-то у нас поддерживаются на том же уровне к ВВП. Поэтому здесь правильней перейти к формированию резерва в процентах к ВВП. Сейчас мы рассчитали, что при цене на нефть в будущем $40 за баррель в ценах 2006 года этот резервный фонд должен быть около 7% ВВП. Если считать, что цена на нефть будет в ближайшие годы $50,— что-то около 13,3% ВВП. Как мы это посчитали? Мы взяли разницу: если, скажем, нефть упадет с $50 до $29, то сегодня наш бюджет в течение трех лет сможет спокойно закрывать этот разрыв.
       
       За счет трансферта?
       — Да, за счет увеличения трансферта из резервного фонда мы сможем три года поддерживать уровень расходов. И определиться, что делать дальше. Или делать новые заимствования, или снижать расходы. Или цена нефти снова поднимется до прежнего уровня. Примерно такие риски мы рассчитали и полагаем, что в зависимости от того, какую мы выберем прогнозируемую цену на нефть, резервный фонд должен быть или 7% ВВП, или 13%. При определенных обстоятельствах эта цифра может быть между означенными.
       Так будет определен объем резервного фонда. Фонд сбережений — та часть, которая будет сверх этого. Но объем фонда сбережений будет зависеть от того, какую мы выбираем стратегию расходов нефтегазовых ресурсов. Если мы определяем цену на нефть на долгосрочный период $50, а не $40, значит, нам в среднем придет больше доходов. И мы можем себе позволить и более высокий постоянный трансферт на весь обозримый период, оптимально — на уровне 3,6% ВВП. Такой трансферт мы можем стабильно поддерживать в течение очень длительного периода.
       Мы рассчитали и другие сценарии: и 4%, и 5% ВВП. И выяснили, как при этом будет вести себя фонд сбережений. Вопрос в том, какой трансферт избрать. Размер трансферта мы считаем, исходя из цен на нефть. Минфин сейчас склоняется к $50 за баррель в ценах 2006 года, это значит, что каждый год эта цена будет индексироваться в соответствии с инфляцией в США. К 2013 году это $55 за баррель, к 2022-му — $70. Берем эту цену за ориентир и можем выбирать из четырех стратегий.
       Первая заключается в том, что мы хотим обеспечить постоянный уровень потребления не только нашего поколения, но и всех будущих поколений на необозримую перспективу. Даже когда могут закончиться ресурсы, а они предположительно закончатся в 2046 году. Тогда трансферт должен быть 2,2%. Эта стратегия требует увеличения стабфонда до 142% ВВП. Но у нее есть главное неотъемлемое преимущество: эти 2,2% теперь любое будущее поколение сможет потреблять за счет того, что сама величина фонда будет обеспечивать поддержание уровней как трансферта, так и самого фонда.
       
       Но это означает, что придется очень много откладывать...
       — Конечно. Это почти в полтора раза больше, чем ВВП страны. Сейчас Норвегия отложила 100% ВВП и теперь живет на 4% от использования этого дохода. То есть, грубо говоря, даже когда у нее исчерпаются все ресурсы — а они у нее исчерпаются быстрее, чем у России,— она будет дальше продолжать потреблять 4% ВВП, просто размещая накопленные средства под проценты. Это первая стратегия. Кстати, она наиболее полно отражает понятие фонда будущих поколений: все будущие поколения получают право расходовать часть этого ресурса.
       Мы предложили и второй вариант, желая увеличить потребление нынешнего поколения и ожидая, что к моменту исчерпания ресурсов мы сможем потреблять стабильно эти 3,6% ВВП еще примерно 20 лет. Однако фонд будет постепенно сокращаться, и какому-то очередному поколению придется изыскивать другие источники доходов.
       Если же мы изберем стратегию расходования сейчас всего, что накопили, то после определенного срока, когда исчезнут ограничения по стерилизации, мы принимаем решение, что мы можем тратить все, что поступает. Исходя из стоимости нефти в $50 за баррель в нынешних ценах, соответствующий трансферт будет первоначально высоким. Но по мере истощения ресурсов и сокращения доли нефтегазового сектора в ВВП он будет уменьшаться.
       В принципе это возможный сценарий. Он позволяет поддерживать на достаточно высоком уровне и резервный фонд. Однако в жизни это означает, что, как только нефть падает в цене, существенно снижается потребление, нефть растет — повышается. И только резервный фонд может сглаживать такие колебания, но имеет данный ресурс на три года. По сути дела, это трехлетний трансферт. Если падение цен длится больше трех лет, то уже придется снижать расходы. Это третий сценарий. То есть это не фонд будущих поколений, это максимальное потребление в ближайшие годы. И четвертый сценарий — он тоже не фонд будущих поколений, но он имеет целью сделать более стабильным потребление до 2050 года.
       
       И опять-таки на довольно высоком уровне?
       — Да, хотя в третьем сценарии этот уровень от 6,7% ВВП довольно быстро спускается до 5-3,4%, а при четвертом варианте постоянно держится на уровне 5% очень много лет, до 2044 года. Это тоже не фонд будущих поколений, но это более рациональное и стабильное использование ресурсов в течение прогнозируемого периода. Существенное смягчение влияния цен, волатильности рынков, способность в течение более длительного периода, а не только трех лет держать удар.
       В этом смысле, с точки зрения нынешних поколений, будет выгоднее использовать второй и третий сценарии. Но с точки зрения тех, кому сейчас 20 лет, завершение использования ресурсов произойдет, когда им будет 60 лет. А если их дети только родились, завершение использования ресурсов произойдет, когда их детям будет 40. Здесь есть о чем подумать...
       

       Если все у нас так завязано на ресурсах, не стоит ли часть нефтегазовых доходов тратить, скажем, на поиск альтернативных источников энергии — тем более что ваш проект рассматривает временной горизонт вплоть до периода, когда эти ресурсы закончатся?
       — Я думаю, что в пределах части расходов, которые осуществляются по любой из этих стратегий, требуется разработка новых возможностей экономики, в том числе новых технологий. Это можно осуществлять в рамках любого описанного сценария. Только в рамках первого и второго сценариев придется меньше тратить на текущее потребление. В рамках сценария "приближенного потребления" — тоже возможно, здесь даже зазоры больше: они позволяют сохранять текущий уровень потребления в размере 3,5% ВВП и еще 1-2% дополнительно тратить на инфраструктуру, на сберегающие технологии. Но есть встречный вопрос, который я вам хочу задать: как вы считаете, есть ли гарантия, что в течение 3-5 или даже 10-20 лет будут разработаны такие источники энергии, которые заменят доходы бюджета в размере 4-5% ВВП?
       
       Гарантий, конечно, нет...
        — Поэтому приходится выбирать.
       
       Весь вопрос в методологии выбора, а именно в сроках прогнозирования. Кто-то заметил, что в IV веке в Риме уже строили трехэтажные дома и, если бы тогда существовали футурологи, они бы ожидали еще через столетие появления домов в девять этажей. Однако через 100 лет на развалинах Колизея паслись козы. Вы вообще знаете пример удачного прогноза на 40-50 лет вперед?
       — Думаю, что с точки зрения среза "50 лет назад" ваше утверждение абсолютно справедливо. За последние 50 лет произошло столько событий, что говорить о возможности достоверных предсказаний очень сложно. Но история не повторяется. Уровень глобализации экономики и ее возможности меняются. Вполне допускаю, что, возможно, появятся другие источники энергии, причем скорее, чем исчерпаются наши ресурсы. Но, скорее всего, они появятся в других странах, менее зависящих от нефти. А наша страна при этом потеряет рынок сбыта. То есть очень вероятен сценарий, когда до исчерпания наших ресурсов США перейдут на использование водорода в промышленных целях. Или будут разработаны другие альтернативные источники — в той же традиционной атомной энергетике. А нам надо не растратить впустую наш потенциал. Поэтому его сохранение для потребления будущих поколений в виде накопленных финансовых ресурсов тем более имеет смысл. И это только одна из стратегий. Может быть, имеет смысл действительно потратить их на поиск новых источников энергии.
       Россия должна понимать, что она зависит не только от нефтегазовых ресурсов, но она также зависит от того, что мир может отказаться от них. По крайней мере в нынешнем объеме. Цена на нефть может упасть, и наше потребление уменьшится.
       
       А цена на деньги упасть не может?
       — Тоже может, поэтому диверсификация вложений остается большим вопросом. Можно, к примеру, покупать акции западных компаний. Здесь нет абсолютной гарантии 100-процентного, стабильного или гарантированного сохранения накопленного. Такая проблема есть. В этой связи особо отмечу: когда мы говорим о том, как решить проблему долгосрочной стабильности, мы не имеем в виду, что мы ответили на все вопросы. В том числе в части диверсификации нашей экономики. Это, наверное, следующий шаг. Однако, надеюсь, наши сценарии помогут это сделать.