Юра, мы все развенчали

В издательстве «Новое литературное обозрение» вышла книга «Мифология советского космоса» американского историка науки Вячеслава Геровича — исследование космического нарратива советской эпохи и его причудливых отношений с реальностью.

Текст: Игорь Гулин

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Во второй половине ХХ века космическая программа оказалась одним из фундаментов всего советского проекта. Успехи в космосе стали главным видимым извне свидетельством могущества СССР, его сильнейшим оружием в холодной войне. Внутри же страны космическая эйфория служила терапевтическим средством, делавшим неудачи и неудобства земной жизни терпимыми. Покорение космических просторов стало пространственным символом движения к коммунизму. Так, по крайней мере, было в 1960-х. Постепенно космический нарратив, как и другие компоненты советской идеологии, все больше застывал, превращался в набор штампов — миф. Как всегда и бывает, этот кажущийся целостным миф на деле скрывал гораздо больше, чем раскрывал, был ширмой для сложной системы отношений, конкуренции и сотрудничества между учеными, военными, политиками. Все это исследует Вячеслав Герович в своей книге, вышедшей по-английски в 2015 году.

Всю историю советского космоса можно описать как систему неразрешимых на первый взгляд противоречий. Космическая программа была предельно публичной. Пропаганда с самого начала была одной из главных ее целей, а символическое значение полетов спутника, Лайки и Гагарина было едва ли не важнее практического. Вместе с тем она была сверхсекретной. Космические разработки были частью оборонного комплекса, первые корабли были слегка переоборудованными межконтинентальными ракетами; никто из их создателей не мог появляться на публике. Сергей Королев превратился в мифологическую фигуру отца-основателя советской космонавтики только после смерти — до этого никто даже не знал его имени. Иногда доходило до смешного: инженеры специально строили фальшивые модели спутников для торжественных фотографий (настоящие оставались тайной).

Эта секретность имела много уровней. Реальная история космических исследований, как всякая история, состояла не только из успехов, но и из ошибок, просчетов, больших и маленьких катастроф, но деятели космической программы изо всех сил старались представить ее как серию блестящих побед, редактируя, вырезая все лишнее — в том числе и из отчетов партийному и военному начальству. Многие из причастных, разумеется, были этой лакировкой не слишком довольны и создавали собственные «контристории» в приватных беседах, дневниках и мемуарах. Все они вышли на поверхность в эпоху гласности. Космическая программа сразу же предстала из бесконечного триумфа печальным поражением. Ни то ни другое, конечно, не было правдой.

Есть еще более любопытный момент. Космическая программа ассоциируется с эпохой оттепели — временем новых надежд, умеренной свободы и массового энтузиазма. Однако почти все ее деятели были либо разработчиками баллистических ракет, как Королев, либо военными авиаторами 1930-х, как Николай Каманин — наставник и руководитель первых космонавтов. И все они были убежденными сталинистами: терпеть не могли хрущевский режим за свойственный ему административный хаос и стремились превратить космическую отрасль в маленький тоталитарный заповедник — с железной дисциплиной, культом сильных вождей и героев-первопроходцев. Сами космонавты, как показывает Герович, были, скажем так, придуманы Каманиным и его единомышленниками по модели «сталинских соколов». Они оказывались едва ли не самой проблематичной частью космической программы.

Пока проектировщики кораблей оставались в тени, Юрий Гагарин, Герман Титов, Валентина Терешкова были лицами советского космоса. Однако их роль в полетах долгое время оставалась не вполне понятной. Идеей фикс инженеров первых космических кораблей были полностью автоматизированные машины. Человека туда предполагалось поместить в том же статусе, что и собаку,— в рамках научного эксперимента. Их оппонентам и партнерам — военным летчикам — эта идея не очень нравилась: они мечтали о новых героях. На протяжении всех шестидесятых эти две тенденции боролись: космонавты требовали большего участия в управлении кораблями, ответственности, инженеры призывали их к полному подчинению, в сущности — превращению в часть машины. Героизм космонавтов часто выражался в их полной пассивности.

То же самое продолжалось на Земле. Однажды слетав в космос, они оказывались заложниками своего успеха. Космонавты превращались в живые символы, их тела становились светскими святынями. После этого их редко допускали к каким-либо практическим заданиям, зато требовали бесконечной работы репрезентации — участия в съездах и банкетах, торжественных открытиях и закрытых вечеринках партийных руководителей. Здесь они тоже оказывались в двусмысленном положении. Космонавты были призваны воплощать образ идеальных советских людей — дисциплинированных энтузиастов, добрых и сдержанных, лишенных всяких пороков и всегда готовых на подвиг, однако собственное начальство требовало от них полного отказа от практических дел ради символической суеты. Неудивительно, что идеальные образы разваливались, космонавты спивались, дебоширили, тем самым дискредитируя собственную миссию.

Так вся стройная история советского космоса оказывается на деле чередой неразрешимых противоречий и парадоксов. Идеология и наука, утопический импульс и бюрократическая прагматика, технофетишизм и культ героев постоянно вступают в конфликт. Впрочем, читать такую историю гораздо интереснее, чем любое прямолинейное повествование, неважно, рассказывает оно о триумфах или унижениях.

Вячеслав Герович. Мифология советского космоса. М.: Новое литературное обозрение, 2024. Перевод: Александр Писарев, Анна Шувалова

Подписывайтесь на канал Weekend в Telegram