Додон с двойным дном

Режиссер Юрий Александров выпустил премьеру «Золотого петушка» Римского-Корсакова в театре «Санктъ-Петербургъ Опера» под музыкальным руководством Максима Валькова. Сказка Пушкина обошлась без особых режиссерских ухищрений, убедился Владимир Дудин.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Кажется, сюжет «Золотого петушка» как мало какой другой соответствует режиссерскому темпераменту Юрия Александрова. Ищущий в каждом своем спектакле поводы над чем-нибудь поиронизировать с разной степенью остроты и удачности, здесь он их получил в изобилии благодаря Пушкину и Римскому-Корсакову. И при их жизни, и тем более многие десятилетия спустя в «Золотом петушке» находили самые разные слои смыслов, намеков, полунамеков, прямых отсылок и цитат, связанных с культурным контекстом — но и с политическим тоже. У Пушкина это были отношения с Николаем I, у Римского-Корсакова, не дожившего до премьеры своей последней оперы,—с Николаем II и его окружением. Юрий Александров тоже не обошел вниманием этот ракурс, выйдя к публике после спектакля и пояснив, что рад тому, что «царство додонов закончилось и началась новая эпоха». В финале его «Золотого петушка» хор, только что лишенный заклеванного насмерть царя, медленно снимает с себя невсамделишные сказочные хламиды, оставаясь в современном трикотаже, а на видеохронике мелькают лица Политбюро, Горбачева и, наконец, пляшущего Ельцина.

Однако этого «Золотого петушка», первого в своей карьере, Александров сочинил все-таки «для семейного просмотра», хотя и с пометкой «12+», а потому на поверку опера начинается как детский новогодний утренник. Под музыку волшебного вступления по стенам забегали мерцающие звездочки-снежинки, туманности и знаки Зодиака, в зрительный зал для «сеанса с разоблачением», крадучись, вышел Звездочет с растрепанными сединами из фильма Гайдая, напоминая немецкого лекаря-отравителя Бомелия из «Царской невесты», заблудившегося в театре (тенор Денис Ахметшин изумлял своим стратосферическим верхним регистром в этой партии). Чуть позже маркером «сказки для детей» стал еще и станцованный ребенком мимический персонаж — зеленая мушка, мешавшая отдыху Додона и ключницы Амелфы, безуспешно отгонявшей ее. Кому-то он напомнил о жалящих насекомых из «Сказки о царе Салтане», кто-то, возможно, стал ждать трансформаций в духе «Мухи» Кроненберга. Но никаких режиссерских сверхчудес в этом сонном царстве стабильности, где мухи дохнут, быть не могло. Бессменный творческий партнер Александрова художник-постановщик Вячеслав Окунев поставил по периметру частокол до неба, в центре которого водрузил трон, легко трансформирующийся в кровать, над изголовьем которой и восседал Золотой петушок. Заботливая Амелфа (колоритные работы Натальи Воробьевой и Натальи Кочубей) отвечала за бытовые и физиологические нужды царя, то предлагая сливку в вине, то снимая с него исподнее перед дневным сном, а чуть позже пускаясь и в более откровенные ласки, ради детей, правда, прикрытые затемнением. А маразматическое величие Додона, увенчанного классической сказочной короной, отчетливо изображал Антон Морозов, давний игрок на поле александровского театра.

Шемаханская царица здесь явилась отнюдь не из азербайджанской Шемахи, а откуда-то из пекинского Запретного города, судя по нарядам в духе принцессы Турандот. Римский-Корсаков сочинил для загадочной пушкинской царицы бесконечную вереницу вокальных шедевров, конструируя свою версию Саломеи или Юдифи, несущей вслед за соблазном и упоением миражом абсолютной красоты неминуемую смерть. Но в спектакле умопомрачительную мелодическую красоту иллюстрировали еще и сменой экзотически-сказочных нарядов (на обеих солистках в два вечера премьеры — Евгении Кравченко и Олесе Гордеевой — они сидели как влитые), элементами танца живота и нешуточными плясками: впрочем, если ставилась задача оттенить всем этим образ пузатого старого царя, то это получилось. А дирижер Максим Вальков в очередной раз покорил своей способностью договаривать в оркестре все то, что режиссер оставил за скобками,— не жалея именно оркестровых красок и для мира Додона, и тем более для роковой прелести Шемаханской царицы.

Владимир Дудин