Книги ученого художника
Евгений Стрелков: мастерство занимательного просвещения
Нижегородский художник Евгений Стрелков (род. 1963) пришел в искусство из науки, но так и не расстался с ней окончательно. В коллажной графике, книгах-объектах, анимации, инсталляциях, стихах и эссе он постоянно к ней обращается — и как художник, и как популяризатор. Причем его наука всегда с волжским, нижегородским или горьковским акцентом.
Евгений Стрелков на своей выставке «Третья идея» в ГЦСИ «Арсенал». Нижний Новгород, 2021
Фото: Алексей Шевцов
Евгений Стрелков на своей выставке «Третья идея» в ГЦСИ «Арсенал». Нижний Новгород, 2021
Фото: Алексей Шевцов
Этот текст — часть проекта «Обретение места. 30 лет российского искусства в лицах», в котором Анна Толстова рассказывает о том, как художники разных поколений работали с новой российской действительностью и советским прошлым.
Шансонетки Нижегородской ярмарки с фотографий Максима Дмитриева, снятые в дезабилье и соблазнительных позах, вполне могли утащить на горьковское дно какого-нибудь падкого до дамских прелестей купчика — неудивительно, что художник разглядел в них сирен. Русалочьи лица сладкоголосых прелестниц трактуются как звуковые ландшафты, между степенями глубины черного цвета на фото и определенными тонами устанавливается корреляция, хитрая компьютерная программа переводит изображение в акустические колебания — звучит «сИренада» (2015). «Мутабор» — в этом царстве занимательной науки и занимательного краеведения все что угодно может превратиться во все что угодно: старые портовые краны с берегов Рейна и Волги — в диковинных насекомых, переносчиков болезней техногенной цивилизации («Rhein Collection», 2000; «Техногенез. Хромофаза», 2005); узоры фахверковых фасадов — в иероглифы, а те, в свою очередь,— в стихи и хоралы («Китайская грамота», 2015). Пока Евгений Стрелков был ученым, он занимался строгой наукой геофизикой, но, вступив в партию художников, пустился во все тяжкие и заделался алхимиком.
Стрелков рисовал с детства, учился в художественной школе, но все же физику любил сильнее, так что радиофизический факультет Горьковского университета был выбран не под нажимом отца-инженера, а потому, что радиоастрономия казалась самой романтической профессией на всем белом свете. Впрочем, с акварелью романтик не расстался ни в годы студенчества, ни в годы работы в Научно-исследовательском радиофизическом институте (НИРФИ): поездки «на картошку», экспедиции, отпускные путешествия или байдарочные походы — везде находилось время для пленэра. Однако совершенно свободным художником он сделался в 1990 году в силу обстоятельств: в НИРФИ начались сокращения, и в рассуждении чего бы покушать Стрелков вместе с институтскими товарищами по несчастью подался в графический дизайн, точнее — в компьютерную верстку газет и рекламных буклетов. Затосковав от коммерческих заказов, вчерашние физики по призванию и сегодняшние дизайнеры поневоле затеяли литературно-художественный альманах «Дирижабль».
Вначале физики-лирики собирались печатать литературные опусы нижегородских ученых, но системный подход к предприятию спас их от участи утонуть в океане научно-технической графомании: решив сперва разузнать, как обстоят издательские дела в Москве и Петербурге, они отправились на разведку в столицы и наудачу попали в хорошую компанию.
Фото: архив Евгения Стрелкова
Фото: архив Евгения Стрелкова
Фото: архив Евгения Стрелкова
Фото: архив Евгения Стрелкова
Фото: архив Евгения Стрелкова
Фото: архив Евгения Стрелкова
Фото: архив Евгения Стрелкова
В первом номере, сверстанном в дни августовского путча 1991-го, но опубликованном лишь полгода спустя, приняли доброжелательное участие Андрей Битов и Леонид Тишков. С их подачи «Дирижабль» станет эстетским, почти дадаистским изданием со своим кругом поволжских и столичных авторов, а соредакторы альманаха Евгений Стрелков и Михаил Погарский вскоре сделаются известными мастерами жанра книги художника.
«Дирижабль» интересовался не только мэтрами, но и мало кому известной тогда молодежью вроде Дениса Осокина, Даниила Да или Марии Степановой, выпускал тематические — волжский, финно-угорский, французско-нижегородский — номера, на его страницах публиковались работы Леонида Тишкова, Андрея Суздалева, Михаила Карасика, Игоря Макаревича, Николая Олейникова, группы «Куда бегут собаки» и других склонных к писательству художников.
Фото: архив Евгения Стрелкова
Фото: архив Евгения Стрелкова
Фото: архив Евгения Стрелкова
Фото: архив Евгения Стрелкова
Фото: архив Евгения Стрелкова
Фото: архив Евгения Стрелкова
Фото: архив Евгения Стрелкова
В 1995-м из альманаха выросла одноименная дизайнерская студия «Дирижабль» (Евгений Стрелков, Дмитрий Хазан): помимо обычной печатной продукции и веб-сайтов, она занялась книгой художника, графическим альманахом «Ч/Б», художественными путеводителями по Нижнему и волжским краям, саунд-артом, компьютерной анимацией и оформлением выставочных проектов. Стрелков на глазах преображался из рисующего на досуге физика в художника, литератора и организатора культурной жизни, ему благоволили создательницы Нижегородского филиала Государственного центра современного искусства Анна Гор и Любовь Сапрыкина. Выставки, книжные ярмарки, стажировки в России и Европе стали его вторым, творческим университетом, а дружба с Леонидом Тишковым и Андреем Суздалевым — аспирантурой в области книги художника, коллажа, анимации и кураторства как искусства. Забавно, что капитан «Дирижабля» навсегда сохранил верность стимпанковской инженерной эстетике и научной романтике XIX века.
В 1990-е книга художника в России переживала расцвет: на территории книги как эксперимента, открытой любым медиа — от графики и текста до звука и перформанса, находило приют то современное искусство, которому не посчастливилось с музеями, все еще жившими советским прошлым, и галереями, рассчитывавшими на будущий рынок.
Фото: архив Евгения Стрелкова
Фото: архив Евгения Стрелкова
Фото: архив Евгения Стрелкова
Такой же формой искусства, свободного духом и от институциональной опеки, был ленд-арт — или, точнее, временные и эфемерные интервенции в природную среду. На рубеже 1990-х и 2000-х Стрелков занялся тем и другим в качестве куратора и художника: устраивал «букартистские» выставки и фестивали искусства на природе, одновременно участвуя в них как экспонент. В ранних книжных объектах отразились его увлечения ленд-артом («Письмо для неба», 1998; «Каллиграфия времени», 1999; «Атлас дыма», 1999; «След сада», 2001), позже книга художника взяла верх.
Свою первую книгу художника, «Воздушную Арктику», Стрелков сделал в 1997 году и с ходу получил за нее главный приз VII Московского международного фестиваля рекламы: в фантазийном травелоге с авторскими текстами, рисунками и переплетно-полиграфическими изысками еще не было ничего от его фирменного инженерно-коллажного стиля, но уже была видна страсть к мистификации и игре. Впоследствии фиктивное краеведение — воображаемые истории волжских городов, что древнее Рима и Вавилона, и биографии вымышленных волжских ученых-первопроходцев, сочиненные с отменным чувством юмора (проект «Ниже Нижнего», с 2001 года, совместно с Эдуардом Абубакировым и Вадимом Филипповым),— будет сочетаться с самыми серьезными научно-популяризаторскими и краеведческими работами. А книги-объекты станут отсылать к настольным играм, пазлам или кроссвордам («Спартакиадская легкая», 2003; «Рыба!: Волжское застолье», 2005). Но пленэрное рисование останется лишь для нижегородских панорам и путеводителей — книжная графика Стрелкова примет вид многодельного цифрового коллажа, где причудливо смешиваются чертежи, схемы, таблицы, формулы, технический рисунок, гравюры из всевозможных атласов и энциклопедий, Дюрер, Пиранези, журнальные иллюстрации и лубок эпохи паровоза, парохода и торгово-промышленного расцвета городов Поволжья.
Фото: архив Евгения Стрелкова
Фото: архив Евгения Стрелкова
Фото: архив Евгения Стрелкова
Фото: архив Евгения Стрелкова
Фото: архив Евгения Стрелкова
Фото: архив Евгения Стрелкова
Фото: архив Евгения Стрелкова
Издавший с полсотни книг художника, Стрелков мог бы остаться в гордом гетто книжных экспериментаторов, но сразу принялся извлекать из книги-объекта, как из волшебного ларца, все новые и новые медийные сокровища. Во-первых, саунд-арт, или, в терминологии художника-радиофизика, «графический звук»: любые изображения и любые данные — будь то контуры береговых линий волжских водохранилищ («Сирены», 2004) или периодическая система появления и расстановки рыбаков на ялтинской набережной («Вокал кефали», 2009) — оказались способны преобразовываться в звучание. Во-вторых, компьютерную анимацию, сработанную по тому же коллажному принципу, что и графика: сегодня на счету студии «Дирижабль» несколько анимационных циклов, как мокументальных, так и научно-популярных («Ниже Нижнего», «Выше некуда», «Волжская коллекция», «Эра радио», «Био-Арт-Лаб», «Фигуры разума», «Плоды ума»). В-третьих, поэзию, родившуюся из лирической краткости книжно-объектных текстов: стихи Стрелков начал писать сравнительно поздно, под влиянием «дирижабельного» сообщества, и отважился издать первый поэтический сборник только после настоятельной рекомендации поэта и филолога Сергея Завьялова. А сейчас он готовит шестую книгу.
Фото: архив Евгения Стрелкова
Фото: архив Евгения Стрелкова
Фото: архив Евгения Стрелкова
Фото: архив Евгения Стрелкова
И все же главное магическое свойство книги-объекта заключалось в том, что, следуя логике медийной полифонии, она начала разворачиваться в инсталляцию, а инсталляция — в выставку. На первых порах это были персональные выставки, но их эстетская и стильная наукообразность пришлась по сердцу музейному сообществу. Так художник Стрелков нашел себя в роли востребованного куратора и проектировщика научных экспозиций. Наиболее удачным было сотрудничество с Музеем науки «Нижегородская радиолаборатория» при его альма-матер. Из опыта музейного проектирования и из книг художника, часто посвященных замечательным чудакам и оригиналам мировой науки, возникла серия научно-популяризаторских эссе, сложившаяся в книгу «Фигуры разума» (2015), на страницах которой Велимир Хлебников встречается с Николаем Лобачевским.
Стрелков вовсе не коренной волжанин и не коренной нижегородец, он родился на Урале, в Горький приехал после школы, чтобы поступать в университет, однако все стрелковские проекты — художественные, литературные, кураторские, музейные — так или иначе связаны с Нижним Новгородом и Волгой, пленившей его как поэта, геофизика, краеведа, историка науки и культуры. Среди культурных героев мифологии «русского Нила», которую разрабатывает Стрелков, можно встретить усердного натуралиста Самуэля Готлиба Гмелина или отважного путешественника Льюиса Кэрролла, добравшегося до Нижнего летом 1867 года, но основное место в пантеоне отведено ученым. В истории поволжской науки Стрелкова вдохновляют фигуры многогранные и полифоничные, еретики, бунтари, диссиденты — в разных смыслах слова, не только такие, как академик Андрей Сахаров, но и такие, как революционер Николай Морозов.
Фото: архив Евгения Стрелкова
Фото: архив Евгения Стрелкова
Фото: архив Евгения Стрелкова
Фото: архив Евгения Стрелкова
Фото: архив Евгения Стрелкова
Фото: архив Евгения Стрелкова
Фото: архив Евгения Стрелкова
Фото: архив Евгения Стрелкова
Фото: архив Евгения Стрелкова
Фото: архив Евгения Стрелкова
Николай Морозов, народоволец, романтик, фанатик, литератор и ученый-любитель, завиральные идеи которого повлияли на фоменковскую «новую хронологию», оказался идеальным персонажем выставки «Звездная месть» о пересечениях альтернативной науки и научной фантастики («ГЭС-2», октябрь 2023 — январь 2024, кураторы Ярослав Алешин и Алек Петук). Атомная энергия, аэронавтика и освоение космоса, лингвистические методы выявления плагиата, борьба с «клерикальными фальсификациями» истории при помощи астрономических датировок, научная поэзия и научная фантастика — всем этим самородок-автодидакт Морозов, проведший более четверти века в тюрьмах, главным образом — в Шлиссельбургской крепости, начал заниматься в заключении и, несмотря на откровенный дилетантизм, был увенчан почетно-академическими лаврами при советской власти. Стрелков как будто бы видит в этом рыцаре поэтической науки свое альтер эго — во всяком случае, посвященный Морозову графический альманах «Гроза и греза» (2020) смотрелся на выставке как один из куриозитетов, привезенных из морозовского дома-музея в Борке Ярославской области. Оммажем Морозову была и композиции «Патмос: Пророк и Прохор» (2023): доказывая, что христианская историография полна ошибок, Морозов поверял Священное Писание, особенно — Откровение Иоанна Богослова, астрономией — Стрелков совместил византийскую иконографию с орбитами небесных тел и фотографиями ядерного взрыва на прозрачных пленках, получив нечто вроде витража, где феерические идеи Морозова рифмовались с научными и гражданственными прозрениями Сахарова. Однако этот «термоядерный апокалипсис» не выставлялся.
Фото: архив Евгения Стрелкова
Фото: архив Евгения Стрелкова
Фото: архив Евгения Стрелкова
Фото: архив Евгения Стрелкова
Фото: архив Евгения Стрелкова
Фото: архив Евгения Стрелкова
Фото: архив Евгения Стрелкова
Фото: архив Евгения Стрелкова
Шедевр
«Третья идея»
Выставка в нижегородском Арсенале. 2021
Фото: Алексей Шевцов
Фото: Алексей Шевцов
Фото: Алексей Шевцов
Фото: Алексей Шевцов
Фото: Алексей Шевцов
Фото: Алексей Шевцов
Фото: Алексей Шевцов
Название выставки к 100-летию академика Сахарова взято из его «Воспоминаний»: в чем состояла «третья идея», он не говорит, храня гостайну, но сегодня всем физикам известно, что речь шла об усилении мощности термоядерного взрыва с помощью рентгеновского излучения. «Третья идея» Евгения Стрелкова, кажется, состоит в том, чтобы из диалектического столкновения добра со злом получить реакцию, которая в стародавние времена называлась катарсисом. Великий физик и великий диссидент, творец советской водородной бомбы, приблизившей «термоядерный апокалипсис», и лидер советского правозащитного движения, приблизивший конец тоталитаризма, Сахаров работал в ядерном центре, располагавшемся в Саровской пустыни, и отбывал политическую ссылку в Горьком, но не только эти географические обстоятельства делают его одним из любимых героев Стрелкова в нижегородском научном патерике. «Третья идея» строится на сложной этической и политической рифме: фигура Сахарова, борца за запрет ядерных испытаний, сумевшего укротить атомного «зверя апокалипсиса», отражается в фигуре Серафима Саровского, который, согласно житийной легенде, укротил медведя. Стрелков посвящает Сахарову большой поэтический цикл, множество графических альманахов, анимационных картин и видеоколлажей, книжный объект «Картотека», где фрагменты воспоминаний о горьковской ссылке буквально высыпаются из старой пишущей машинки «Москва», и звуковую инсталляцию «Коллаж-эфир», где, как в радиоэфире начала 1980-х, перемешиваются заглушаемые «голоса», буксующие речи генсека Брежнева, обрывки запретного джаза и интервью академика, данное BBC. Все это соединяется в вагнеровский Gesamtkunstwerk, апофеозом которого становятся «рентген-иконы». В коллажных шелкографиях на прозрачном пластике Стрелков символически восстанавливает иконостас Успенского собора Саровского монастыря: в ходе подземных взрывов монастырский собор дал трещины и был снесен, иконостас пропал — «просвеченные» рентгеном иконы напоминают о бренности материи и силе духа, превозмогающего смерть и страх.
Евгений Стрелков: «Из технических чертежей и графиков получается почти поэтическое высказывание»
Прямая речь
- О графическом звуке
Графический звук — это перевод в звучание графической структуры. Графические структуры бывают разные: это может быть рисунок, а может быть и какой-то набор данных. Например, ::vtol:: переводил в звук таяние льда. Я же всегда перевожу в звучание изображение, причем изображение графическое, черно-белое, основанное на линии: контуры водохранилища или траектории полета мух дрозофил. На выходе получается сигнал, которому присущи звуковые или даже основные музыкальные параметры: высота тона, амплитуда, частота, ритм, скважность — но, это, наверное, уж очень заумно. Иногда, как в «Таблице Гмелина», получается минималисткая композиция. А когда данные более сложные, как с мухами дрозофилами или в «Орнитофонии», то звуковые линии смешиваются и можно говорить о полифоничности, о контрапункте или о теме с вариациями. Как правило, мы доверяем процедуру перевода машине, но человеческое ухо все равно находит в звучании музыкальные вещи. - О книге художника
Когда-то мы с Андреем Суздалевым одновременно нашли термин «медиаконтейнер»: самое главное в книге художника — что там всегда соединяются и сталкиваются несколько медиа и несколько режимов времени. Даже обычная книга имеет свой режим, потому что ты с определенной скоростью листаешь страницы. В книге художника автор программирует временные режимы. Плюс там всегда есть несколько медиа: есть графика и есть текст, есть телесность книги, фактурность, материальность — это уже что-то от объекта или, очень грубо говоря, от скульптуры, а еще я часто добавляю либо звуковой медиум, либо анимацию. К тому же сами графические решения очень разные: где-то это осциллограммы, карты, структуры, сеточки, а где-то графика изобразительная, иногда основанная на фотографиях, например Максима Дмитриева. - О коллаже
Коллаж — это естественный способ соединения разнородного материала. Скажем, когда я хочу сделать книгу художника про водохранилища, я соединяю карты, осциллограммы, старинные рисунки, обработанные фотографии, и получается коллаж. Не такой коллаж, как у классиков дадаизма, где буквально соединялись вырванные из журналов фрагменты, а сделанный в цифровой среде, практически на экране компьютера. Я стремлюсь к тому, чтобы все эти разнородные элементы стали чем-то целым — они никогда не будут единым организмом, но могут сложиться в конструкты, с которыми интересно работать зрителю — этой коллажностью закладывается особый режим просмотра. Наверное, можно сказать, что мне органична коллажность, потому что я сам в каком-то смысле человек-коллаж, сочетающий в себе разные способы мышления о пространстве: я могу мыслить пространство как физик — в координатах фазовых переходов, а могу мыслить как художник и поэт — ведь графическая организация пространства не имеет ничего общего с технической, инженерной или научной. - О Нижнем Новгороде
С образами Нижнего я работаю в разных регистрах. Когда я делаю путеводители, для меня важно это удивительное пространство двух рек, холмов, важна архитектура, старина. Но когда я, например, делаю музыку водохранилищ или что-то по радиоастрономии, то возникает другой город — это в каком-то смысле Небесный Иерусалим, технологическая или инженерная матрица Нижнего, другой городской слой, совсем не туристический, без старины, архитектуры, прекрасных уголков и деревянных заборов. Но эту инженерную матрицу города я нахожу в образах поэтических и визуальных: полукружья локаторов, пересекающиеся линии, диаграммы направленности — это же по-своему очень впечатляющий материал, для меня это не менее красиво, чем зарисовки дебаркадеров. Он вроде бы весь на шестереночках, сеточках, радарах, но при этом может быть нежным, мягким, душевным, хотя я работаю с такой, казалось бы, абсолютно жесткой графикой. Наверное, для некоторых зрителей это как китайская грамота, но, мне кажется, в итоге из технических чертежей и графиков получается почти поэтическое высказывание. Характерно, что Нижний, в отличие от Саратова, не дал крупных живописцев, но вот большие фотографы у нас были всегда. Я считаю, что Максим Дмитриев — настоящий современный художник, и по тематике, и по стремлению всегда нарушать какие-то границы: то он фотографирует шансонеток, то староверов, то заключенных — все время своим искусством нащупывает и преодолевает границы, вызывая бурную реакцию публики, и в этом он совершенно contemporary artist, может быть, в большей степени, чем Врубель. Конечно, у него была другая структура Нижнего, город был другой, другими сословиями заполнен, но я всегда имею в виду Дмитриева и при случае цитирую, ссылаюсь на него. - О Волге
Многие мои работы привязаны к Волге — она часто появляется в названиях выставок, скажем, «Молекулы Волги» или «Волжский сплав». Но это не значит, что я в какой-то момент вышел на берег — и ах, все, влюбился, сделался певцом Волги. В каком-то смысле я — певец Волги, но не восторженный, а певец-аналитик. Волга для меня — это что-то вроде центра сборки очень разных вещей, которые касаются России как таковой. Например, вещей, касающихся познания и вообще типов знания: по Волге ходили все эти Гмелины и Палласы, Волга нужна была радиоастрономам для отражения, чтобы создавать какую-то интерференционную картинку. К Волге привязаны интересные сущности, с которыми я работаю,— начиная с ярмарки и иноземцев-путешественников и заканчивая инженерами и учеными. Волга получается таким временным интегратором: когда-то тут были ушкуйники, потом — бурлаки, потом — радиоастрономы.