Ветер Советов

На фестивале в Роттердаме показали фильм Али Хамраева «Сиреневый ветер Параджанова». Об этой и других роттердамских премьерах, так или иначе связанных с историей советского кино, рассказывает Андрей Плахов.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Столетие со дня рождения Сергея Параджанова (1924–1990) не прошло незамеченным в кинематографическом мире, появились и посвященные ему фильмы, но мало кому удалось найти ключ к пониманию героя ушедшей в прошлое эпохи. Армянин, родившийся в Тбилиси, учившийся в Москве, работавший в Киеве и Закавказье, он стал классиком и украинского, и армянского, и грузинского кино, а заодно повлиял на киргизское, туркменское, таджикское, узбекское. Параджанов был, говоря языком того времени, интернационалистом, был космополитом и экуменистом, воплотив в своем творчестве утопию о мире без войн и распрей, в котором правят искусство и красота. И он же по горькой иронии судьбы стал мучеником советской системы, пережив тюрьму и бесконечные цензурные гонения. Но это не сломало Параджанова — он стал легендой еще при жизни: человек-праздник, человек-оркестр, персонаж Ренессанса.

Али Хамраев — один из последних могикан эпохи авторского, или, как его тогда называли, «поэтического», кино. Он из той же режиссерской школы ВГИКа, что Параджанов и Тарковский, который становится вторым по значимости героем «Сиреневого ветра». Автор картины хорошо знал обоих, и это придает ей очень личный тон — в нее даже включена сделанная Хамраевым съемка умирающего Параджанова сквозь стекло парижской больничной палаты. Уникальный характер героя раскрыт через редкие любительские кадры и полные юмора анимационные вставки. Фильм получился не музейный, не «юбилейный», а живой: веселый и грустный, ностальгический, но без сентиментальности.

То, что его мировая премьера состоялась именно в Роттердаме, символично. Это был первый зарубежный фестиваль, куда на волне перестройки попал до того невыездной Параджанов. Тогда, к изумлению журналистов, он назвал Роттердам самым красивым городом мира (шутка в его провокативном стиле) — и вот он вернулся сюда, уже канонизированный. Здесь же в ту пору показывали важнейшие фильмы, снятые с «полки». И уже тогда был заложен присущий этому фестивалю углубленный подход к кинопроцессу, который сохраняется и в наши дни, не поддаваясь политической конъюнктуре и моде на «деколонизацию». В реальности все было намного сложнее, чем диктуют подобные теории.

В советских республиках художники страдали от двойной цензуры: помимо директив из центра их жизнь отравляли идеологические бесчинства местных властей, которые тщились быть святее папы римского; яркая иллюстрация — история неосуществленных параджановских проектов. Единственным исключением была киностудия «Грузия-фильм» — ею руководил Резо Чхеидзе: только там могло появиться «Покаяние» Тенгиза Абуладзе, там снял две свои последние картины и Параджанов.

Основанная им и отпраздновавшая свой триумф в «Тенях забытых предков» украинская фольклорно-поэтическая школа увяла в отсутствие лидера и в цензурных тисках. Но спустя годы ее черты, хоть и сильно преображенные, проявились у авторов новых поколений. Один из них — Сергей Маслобойщиков, которому Роттердамский фестиваль посвятил ретроспективу. Тридцать лет назад здесь была показана его «Певица Жозефина и мышиный народ» — кафкианская притча в форме псевдодокументального репортажа. В программе ретроспективы к этой ленте добавлены еще несколько, включая новейшую — «Яса». Есть среди работ и документальные. Одна называется «…от Булгакова» и погружает в киевский период знаменитого писателя. Другая — «Две семьи» — посвящена родственным связям предков Андрея Тарковского с семьей украинского писателя Ивана Тобилевича (Карпенко-Карого). Вопреки желающим подкорректировать историю культуры, она оказывается полна как будто бы случайных, но на самом деле значимых совпадений, прошита крепкими нитями. Все переплетено со всем — например, Маслобойщиков учился на Высших режиссерских курсах в мастерской Романа Балаяна, одного из близких Параджанову людей и героя «Сиреневого ветра».

Появляется в фильме Хамраева и Ираклий Квирикадзе — еще один заметный режиссер той эпохи. А Шарунас Бартас, некогда ученик его вгиковской мастерской, ныне признанный мастер литовского кино, показывает в Роттердаме свою новую работу «Возвращение в семью». Героиня этой картины, молодая женщина, приезжает в деревню попрощаться с умирающей бабушкой. И встречается с архаичным сельским укладом, в котором за религиозными ритуалами обнаруживаются социальные трещины и психологические травмы. В фильме режиссера, сформировавшегося уже в постсоветский период, все равно ощущаются жесткость и бескомпромиссность некогда разгромленной «литовской школы». А обильное присутствие в диалогах русского мата, нынче изгнанного с российских экранов новой цензурой, тоже парадоксальным образом возвращает это кино к общим истокам.

Андрей Плахов