Сопредседатель Совета по национальным стратегиям Иосиф Дискин разъяснил корреспонденту "Власти" Виктору Хамраеву, каким образом Владимир Путин помимо собственной воли ведет страну к демократии.
— Можно ли одной фразой, без каких-либо оговорок, сказать о главном итоге путинской семилетки?
— Можно. За семь прошедших лет в России впервые в ее истории созданы реальные предпосылки для содержательно действующей демократии.
— Демократии? Это при нынешней-то избирательной системе и свободе исключительно неполитической печати?
— Сегодня политическая жизнь действительно очень во многом манипулятивна. Но важно понять, что происходит в сфере экономических отношений. Что мы имели, когда экономический рост только начинался? Бартер и огромную долларизацию экономики. Где сегодня бартер? Его нет. Это означает кардинально изменившийся уровень доверия экономических субъектов и их взаимоотношений. Где раньше люди хранили свои деньги? В банках. Стеклянных. Теперь же сберегают их в банках государственных, в частных.
— От бартера стали избавляться еще в конце 1990-х. А сбережения у части граждан просто не могли не возникнуть при том денежном дожде, который принесли нам мировые цены на энергоносители. При чем здесь Путин?
— В какой-то степени вы правы. Вытеснение бартера, укрепление доверия произошло во многом само по себе, без чьих-либо персональных заслуг. Ведь первоначально российский бизнес возникал через дружеские связи. Люди верили только тому, кого знали в лицо — и знали много лет. А с незнакомыми сделки заключались только по бартеру, чтобы не кинули. Потому и мера ответственности была одна — пуля. Но с годами накапливался бизнес-опыт, люди научились договариваться о правилах, нормах — иными словами, заключать конвенцию. То есть менялось содержание такой категории, как доверие,— очень важной для бизнеса, да и для любого социального взаимодействия. Когда кто-либо начинает доверять не конкретному другу, а абстрактным правилам, это означает возникновение институциональной среды.
— Так Путин здесь при чем?
— Бизнесу в начале 2000-х годов все равно нужен был некий гарант, особенно в тех случаях, когда дело касалось равновеликих субъектов, обладавших крупной собственностью. И я считаю крупнейшим достижением путинской эпохи то, что сам Путин выступил гарантом новой конвенции между властью и бизнесом.
— А разве не закон должен быть и гарантом, и конвенцией одновременно?
— А что делать, если официальные писаные законы не действуют или действуют неэффективно, зато действуют законы неписаные? Сам факт, что элита достигает той или иной конвенции, говорит о том, что между писаными законами и неписаными есть зазор.
— Возможно, для элиты этот зазор и означает конвенцию. Но вот для всей остальной страны это означает коррупцию.
— Совершенно верно. И чем шире зазор, тем масштабнее коррупция, от которой, кстати, элита страдает не меньше всей страны. Бизнес, к примеру, в таких условиях вынужден платить административную ренту.
— Это вы взятки имеете в виду?
— Взятки, поборы — все это в науке называется административной рентой.
— Зачем тогда нужна конвенция, если и она не отменяет беззакония?
— Конвенция устанавливает допустимые пределы беззакония, которые вытекают из некоего основного правила или принципа, обязательного для всех договаривающихся сторон.
— Какой же принцип при Путине лег в основу конвенции между властью и бизнесом?
— Власть сказала: ребята, мы не покушаемся на вашу собственность, но с условием, что вы не лезете в политику. Путин выстроил конвенциальную систему гарантий на всех уровнях, с четкой иерархией, которая жестко устанавливает как все то, что позволено Юпитеру, так и все, что — быку. Власть при Путине предусмотрела жесткие санкции для нарушителей. И применила их при первой же попытке взломать конвенцию в одностороннем порядке. Конвенция, подкрепленная санкциями, стала одним из условий, обеспечивших стране политическую стабильность. За семь лет мы, по оценкам западных финансовых институтов, в четыре-пять раз снизили уровень экономических и политических рисков. Наш частный бизнес резко повысил свою инвестиционную активность. 19% роста внутренних инвестиций в крупный и средний бизнес за прошлый год. Стало быть, наши бизнесмены приступили к долгосрочным вложениям. Все это означает, что в стране произошли кардинальные перемены в институциональной среде.
— В политической среде перемены произошли тоже кардинальные, но совсем не радостные.
— И даже грустные. Например, отмена выборов губернаторов, которую я считаю стратегической ошибкой. Да, региональный бизнес до 2000 года находился под жестким прессингом олигархических бизнес-структур. Но ради снятия этого прессинга нельзя лишать людей права на свободное изъявление своей политической позиции.
— Да никто ни от какого прессинга никого спасать не думал. Кремль захотел построить региональную элиту и построил ее.
— Это из Москвы кажется, что построил. На самом деле региональный бизнес и региональная политическая элита сохранили за собой возможности влиять на все жизненно важные для них вопросы, в том числе и на выдвижение кандидата в губернаторы. Так или иначе, но без согласований с интересами региональной элиты назначить губернатора нереально.
— Вы считаете, что Кремль не добился своей цели в борьбе с губернаторами?
— Добился. Но при этом получил последствия, которые не рассчитывал получить, но которые вполне устраивают региональную элиту. И подобное у Кремля происходит во множестве иных вопросов в полном соответствии с известной цитатой: "Я часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо".
— Насчет кремлевского "блага" есть серьезные сомнения. В конце 1990-х страна имела конкурентную политическую среду, которая теперь ликвидирована.
— Не буду спорить по этому поводу. Я ни в малейшей степени не защищаю существующую практику. Но слишком разнятся наши с вами позиции, с которых мы рассматриваем ситуацию. Для вас важно, какой должна быть Россия. Для меня важно, какая Россия возможна, какова генетика, какая эволюция происходит со страной. Эволюция же такова, что, невзирая на выстроенную вертикаль власти, в экономике сохранилась многосубъектность — соответственно, сохранилась мозаика экономических интересов. Значит, в ближайшее время мы неизбежно получим множество точек экономического роста по стране, а следом неизбежно такое же множество центров политического влияния.
— А как же конвенция "не лезь в политику"?
— Она уже устарела. Политические тиски, которые были оправданны в 2000-2002 годах, сейчас чрезмерно сильно затянуты. В этом нет никакой необходимости. Нужна новая конвенция, и ее общий облик уже угадывается. Главным требованием становится соблюдение писаных законов. Спрогнозировать последствия этого несложно. Усиливается роль парламента не как лоббистской структуры, голосующей по заказу, а как самостоятельной ветви власти, занятой содержательным законотворчеством. А это повлечет значительное оживление среди партий, главной задачей которых станет борьба за власть, но не за благорасположение Кремля. Значит, начнется реальная борьба за голоса избирателей, политика вновь станет конкурентной.