«Эта книга не только и не столько о еде, сколько о поведении людей, готовящих еду и ее поглощающих»

Недавно «Ъ-Weekend» опубликовал фрагменты из «Альманаха Гурманов» Александра Гримо де Ла Реньера, перевыпущенного издательством «Новое литературное обозрение». В продолжение темы разговор о непереводимой игре слов, нравов и блюд — с переводчиком книги, ведущим научным сотрудником ИВГИ РГГУ и ШАГИ РАНХиГС Верой Мильчиной.

Беседовала Анна Черникова

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

— Как вы узнали когда-то о книге Александра Гримо де Ла Реньера и почему решили взяться за перевод — задача явно непростая?

— Увы, тот самый первый момент, когда я узнала о книге Гримо де Ла Реньера, я вспомнить не могу. Но точно знаю, что в 1996 году я уже была ею очарована, потому что в том году издательство «Новое литературное обозрение» проводило полушутливую-полусерьезную конференцию «Еда и питье в русской литературе», и я там делала доклад под названием «Кое-что о гурманскои учтивости и гастрономическом садизме», который был как раз «Альманаху Гурманов» и посвящен. Почему учтивость, это поймет всякий, кто откроет книгу, ведь она не только и не столько о еде, сколько о поведении людей, готовящих еду и ее поглощающих. А садизм — потому что разговор о еде, особенно описанной так колоритно, как у Гримо де Ла Реньера, чреват, так сказать, обильным слюноотделением у слушающих, а научная конференция ведь не ресторан. Аппетит пробуждается, но удовлетворяется далеко не сразу. Конференция эта, кстати, описана в моей книге «Хроники постсоветской гуманитарной науки. Банные, Лотмановские, Гаспаровские и другие чтения», которую «Новое литературное обозрение» выпустило в 2019 году. Но в 1996 году я переводить Гримо не стала, его время пришло позже. 

Дело было так: в 2009 году я выпустила в том же издательстве книгу «Парижские письма виконта де Лоне». Это умные и остроумные описания парижской светской и культурной жизни, которые писательница Дельфина де Жирарден с 1836 года раз в неделю публиковала в газете своего мужа «Пресса» (La Presse). Дельфина считается родоначальницей жанра вот такой парижской хроники; потом в самых разных газетах журналисты пошли по ее следам, но далеко не у всех получались такие блестящие тексты, как у нее. А что они блестящие, это не только я так считаю; я после выхода книги случайно прочла в «Живом журнале» мнение двух японистов, мужа и жены. Они написали примерно так: мы никогда не думали, что будем с таким интересом читать рассказы о моде, но не могли оторваться от книги. А все дело в том, что Дельфина писала не только и не столько о моде, сколько о жизни.

Ну вот, а я стала думать, что бы мне такое еще перевести в том же роде. И поняла, что за, так сказать, матерью светской хроники может последовать отец кулинарной критики, как нередко называют Гримо де Ла Реньера. И тут надо сказать огромное спасибо Ирине Дмитриевне Прохоровой, директору издательского дома «Новое литературное обозрение», за то, что она рискнула издать двух этих «молодых авторов». Имена-то российской публике были совершенно неизвестны. А издатели вообще не любят рисковать, выпуская неизвестных авторов. Гораздо надежнее эксплуатировать то, что уже имело успех. Но Ирина Дмитриевна поступает по-другому.

— Какие были основные сложности? Лексика? Стилистика авторского текста? Кстати, насколько вы ее сохраняли?

— Стилистику я, конечно, старалась сохранять, потому что во многом из-за стилистики я и стала Гримо переводить. Дело в том, что я совершенно не фанат кулинарной литературы. Но Гримо-то и писал не просто про еду. Для него очень важны были параллели мира еды и всего остального мира. Каждый из томов «Альманаха Гурманов» открывается гравюрой. И вот гравюра перед первым томом называется «Библиотека Гурмана XIX века». Там изображен в самом деле книжный шкаф. Только на полках вместо книг стоят бутылки и кувшины. А под потолком вместо люстры висит большой окорок.

И в «Альманахе Гурманов» меня привлекло, во-первых, то, как Гримо создает некую гастрономическую утопию: он считал, что за столом люди должны вести себя учтиво, уважать друг друга, уступать другу другу — и вот если бы эти правила распространить на всю остальную жизнь, не нужны были бы революции, и все были бы счастливы. Излагаю, конечно, очень схематично. В моей вступительной статье и, главное, в самой книге это описано гораздо более подробно. А во-вторых, меня привлек стиль. Потому что Гримо не просто писал: возьмите столько-то такого-то продукта и столько-то другого. У него вообще конкретных рецептов очень мало. Он создавал блестящий литературный текст. 

Я могу цитировать бесконечно, но вот выбранное наугад описание карпов: «Рейнские карпы — это рыбы, которых вылавливают в прудах Линдра, Гондрешанжа и других городов эльзасских и лотарингских и совсем юными привозят в Страсбург, где откармливают в просторных садках реки Иль, довершая тем самым их воспитание. В 1786 году нам довелось знать одного карпа, который дважды побывал в Париже и оба раза — за неимением покупателей — возвращался назад в Страсбург. Ездил он с курьером и питался в дороге одним лишь хлебом, смоченным в вине. Возможно, он здравствует и поныне». Или вот о павлине: «Из всех двуногих тварей, населяющих подлунный мир, павлин есть, без сомнения, самая тупая и самая чванливая; как ни старайся, его не исправишь; он не хорош ни вареный, ни жареный; в Париже его ни в один приличный дом не пускают. Павлин для кухни — все равно что глупец-журналист без знании и вкуса, без учтивости и острого ума для литературы». Простите, что цитирую эти слова в разговоре с журналистом; о присутствующих, разумеется, не говорят. Гримо сам в юности был журналистом, много печатал рецензий на спектакли и книги, так что знал, о чем пишет.

А главная сложность была, конечно, с терминами. Потому что для очень многих нет русских эквивалентов. И тут нужно было выбрать, по какому пути идти: давать транскрипции, как это делают в современных меню, или создавать переводы. Если бы я давала транскрипции, то весь русской текст превратился бы в некую абракадабру и пестрил словами типа «антре» и «антреме», «матлот» и «кур-бульон». А таким образом текст, который читался бы как произведение изящной словесности, не создашь. И даже понять было бы невозможно, о чем, собственно, речь. «Кур-бульон», например,— это ведь вовсе не бульон из курицы, как могут подумать русские читатели, особенно петербуржцы, у которых, как известно, не курица, а кура. А французский court-bouillon — это пряный отвар, в котором готовят рыбу. И поэтому ни антре, ни антреме у меня в книге нет, вместо антре там «вводные блюда», а вместо «антреме» — преддесертные: такие места они занимали в порядке тогдашнего французского обеда. А матлот — это просто матроска, такая рыбная похлебка. Но чтобы читатели могли ориентироваться в моих нововведениях, я в конце вступительной статьи поместила небольшой словарик, там это все объяснено.

— Вообще какова главная задача переводчика при работе с подобными текстами — максимально донести смыслы? Максимально передать авторский стиль? Соблюсти баланс?

Вы знаете, мне иногда кажется, что все рекомендации переводчиков и переводчикам сводятся к известной максиме «лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным». Нужно сохранять смысл, но при этом передавать авторский стиль. Особенно у такого яркого автора, как Гримо де Ла Реньер. Иначе лучше и не браться за эту работу. Как говорится, не мне судить, получилось ли это, но я старалась.

— Есть ли какие-то любопытные истории о процессе работы над книгой? Вы сделали какие-то открытия для себя? Вы пересмотрели свое отношение к французам? Или, может, к еде?

— Нет, ничего не пересматривала. Я и так знала, что французы относятся к еде, скажем так, трепетно и уважительно. И до сих пор соблюдают в основном тот порядок, о котором писал еще Гримо. То есть, разумеется, время обеда сильно передвинулось к вечеру. Но французы не станут обедать в неположенное время. В шесть часов вечера вы во французском ресторане настоящий обед, скорее всего, не получите. Да и спрашивать его француз не будет. Это даже в языке отражается. По-французски есть такое выражение «l’apraprès-midi», то есть после полудня. Казалось бы, если вам назначают деловое свидание в этот самый après-midi, как это понять? От полудня до вечера времени много. Но тут надо знать, что французы свой рабочий день начинают рано, и к полудню, максимум к часу дня, наступает время dèjeuner, то есть завтрака, но не утреннего «маленького» завтрака, состоящего из кофе с булочкой, а серьезной еды. 

Кстати, у Гримо подробно рассказано, как появился во французском распорядке дня этот самый завтрак и как это связано с Французской революцией конца XVIII века, ведь до этого ничего подобного у французов не существовало. Ну вот, и всем понятно, что после полудня — это после вот этого завтрака, который кончится где-то к полтретьего — трем. Ну, в крайнем случае к двум, если уж очень много дел впереди. А открытия мои все были связаны с обилием кулинарной лексики, для которой нужно было искать пояснения в кулинарных книгах XVIII века.

— Книга выпущена с вашими огромными и невероятно интересными примечаниями, которые сами по себе большое исследование и отдельная кропотливая работа. Расскажите, как оно родилось, где вы брали информацию?

— Информацию я брала из вот этих самых кулинарных книг XVIII века. К счастью, когда я работала над «Альманахом Гурманов», их уже было достаточно в интернете, хотя сейчас наверняка стало еще больше. Эти книги — не памятники изящной словесности, каким безусловно стали книжечки Гримо. Но информации в них очень много. А кроме того, мне много помогал сам Гримо. Ведь он с 1803 по 1812 год выпустил восемь томов своего альманаха. Это книжечки небольшого формата, но довольно пухлые. И я включила в русское издание не все подряд, а те статьи, которые мне показались наиболее интересными. А из остальных брала самую важную информацию и переводила в примечаниях.

Использовала я кое-какую лексику и из русских книг XIX века. Между прочим, в России в 1809 году вышел перевод первого тома «Альманаха Гурманов». И назывался он так: «Прихотник, указующии легчаишие способы иметь наилучший стол. Год первый, содержащий в себе календарь объядения и сытный дорожник, с полным описанием лакомых блюд каждого месяца, также всех животных, рыб и растении, приготовляемых в последнем вкусе». Звучит, конечно, роскошно: «Календарь объядения». Но это отдельная переводческая проблема, опять-таки описываемая словами «с одной стороны… но с другой стороны».

С одной стороны, я старалась не употреблять в переводе слов, которые звучали бы слишком современно; это называется ученым термином «темпоральная стилизация». Но, с другой стороны, если бы я пользовалась такими совершенно вышедшими из употребления словами, как вот этот самый «Прихотник», меня бы никто не понял. Русский безымянный переводчик 1809 года его употребил, потому что в это время слово «гурман» еще не вошло в русский язык. В Национальном корпусе русского языка, незаменимом помощнике переводчиков старых текстов, первое его употребление датировано 1843 годом. Но мне без него было не обойтись. В общем, приходилось выбирать некий средний путь. Ведь текст можно чуть-чуть «состарить» не только за счет лексики, но и за счет синтаксиса, за счет порядка слов во фразе.

— Входит ли эта работа в число ваших любимых переведенных книг? Кстати, можете назвать тройку самых любимых?

— Да, конечно, я эту книгу очень люблю и очень рада, что ее сейчас переиздали. Вы ведь выбирали фрагменты для публикации в предыдущем номере вашей газеты без моего участия. Признаюсь: я открыла посмотреть, что именно вы выбрали,— и зачиталась. Может быть, неприлично так говорить о собственном переводе, но я ведь зачиталась не себя, а Гримо де Ла Реньера. Тройку любимых не назову, потому что я, к моему великому счастью, в основном всегда сама выбираю книги для перевода, поэтому они уже изначально любимые. 

Помимо уже названных Дельфины де Жирарден и Гримо, это, конечно, Бальзак с его «Физиологией брака» и «Мелкими неприятностями супружеской жизни» (они, кстати, вышли тоже в «Новом литературном обозрении»). И Теофиль Готье с прелестной книгой «Домашний зверинец», которая в 2020 году вышла в издательстве «Текст». И «Сцены частной и общественной жизни животных», которую «Новое литературное обозрение» только что переиздано и про которую у вас недавно остроумно написали, что это звериный нон-фикшен и сторителлинг). И конечно же, мой любимый Шарль Нодье. Я очень рада, что сейчас издательство «Иностранка» выпустила его повесть «Фея Хлебных Крошек», причем это уже третье издание. Я только что для серии «Литературные памятники» перевела большой том прозы Нодье, куда вошел его удивительный роман «История короля Богемии и его семи замков», который впервые был издан в 1830 году, но там такие формальные фокусы, какие не снились современным постмодернистам. Впрочем, это отдельный разговор.

— Чуть более отвлеченный вопрос — про современное состояние переводческой отрасли. Что скажете про качество современных переводов художественной литературы?

— Я очень боюсь того, что в шутку называю «комплекс феи Карабос». Ее, как известно, забыли позвать на крестины принцессы, и у принцессы от этого были большие неприятности. Я, конечно, не принцесса, но мне всегда безумно страшно, называя несколько имен, кого-то по забывчивости пропустить. Переведенные мною классики — это еще полбеды, они не узнают, если я кого-то из них забыла. А вот коллег перечислять совсем не хочется — именно из этих соображений, хотя сегодня до сих пор переводом нередко занимаются большие мастера.

Вообще-то принято ругать качество современных переводов. И объяснять это тем, что если переводом зарабатывать на жизнь, нужно все делать так быстро, что практически не остается времени не только на то, чтобы подумать над текстом, но даже и на то, чтобы свой перевод перечитать. И это, конечно, правда. Но я могу сказать другое, чуть более оптимистическое: я никогда не преподавала перевод, но вот уже четвертый году веду в прекрасном сообществе под названием Creative Writing School мастерскую перевода авторов XIX века. И у меня каждый год занимаются прекрасные, не могу даже сказать «ученики и ученицы», а просто коллеги, которые работают отлично. И это внушает большие надежды. 

— Ну и чуть лирики. Пока вы работали над этой книгой, вам чаще, чем обычно, хотелось съесть чего-то вкусного и изысканного? Или грустили из-за отсутствия многих из описываемых автором деликатесов?

— Не грустила точно; чего грустить о том, чего не вернешь. Я, наоборот, радовалась, когда получалось перевести какую-то фразу так, чтобы она была «живая». И чтобы текст вышел «вкусным» и в прямом, и в переносном смысле. А вот есть, как ни странно, не хотелось. Именно потому, что — возвращаюсь к тому, о чем сказала вначале,— для меня «Альманах Гурманов» прежде всего не про еду, а про едоков, про Гурманов и Амфитрионов (так Гримо называл хозяев дома). То есть про жизнь. Правильную жизнь.