"Нет им воли ходить в церковь"

85 лет назад, весной 1922 года, большевики начали кампанию по изъятию церковных ценностей, которая нередко встречала ожесточенное сопротивление верующих. Но в другие годы народ взирал на притеснение церкви равнодушно. Приливы и отливы русской религиозности исследовал обозреватель "Власти" Евгений Жирнов.

"Начальство все за него"

Русское православие заслужило статус традиционной религии по полному праву. И дело даже не в давности крещения Руси, а скорее в незыблемости традиции отношений церкви и паствы. В отличие от Запада, где главный христианский праздник — Рождество, православные в России испокон веку предпочитали Пасху. Можно взять статистику посещения праздничных служб за любые годы, чтобы убедиться, что больше всего верующих собиралось в храмах на Пасху, процентов на двадцать меньше — на Крещение и чуть не втрое меньше — на Рождество. Дело, скорее всего, в надежде на чудо, которую укрепляла вера в воскрешение Христа, и выработанном столетиями жизни в крестьянской общине своеобразном представлении о справедливости, которому полностью соответствовало описание последних дней Спасителя: пострадал за людей и вознесся. Тем же чувством справедливости руководствовались православные в отношении своих духовных пастырей и церкви в целом. В эпохи, когда священнослужители притеснялись властью, сочувствие и поддержка верующих были им гарантированы. Но как только лица духовного звания начинали сливаться с чиновничьим сословием, отношение к ним резко менялось. Так было, к примеру, в XIX веке, когда церковь позволяла властям делать буквально все, вплоть до фактической отмены православия в отдельно взятых поместьях.

"Он не хотел, чтобы его дворовые люди ходили в церковь, соблюдали посты, бывали на исповеди и у святого причастия, и это нежелание его было равнозначительно прямому запрещению,— писал рязанский чиновник Степан Словутинский о крупном рязанском помещике — отставном генерал-лейтенанте Льве Измайлове.— Камердинеры и казаки, например, постоянно слыхали от него угрозы, что если пойдут в церковь или же будут они соблюдать посты, то получат за это плети. Разумеется, что такие слова барина были хорошо известны и всей дворне. При следствии... многие дворовые люди между прочими жалобами на барина не забывали заявить и то, что нет им воли ходить в церковь и исполнять установленные церковными правилами обязанности, хотя они и не говорили, чтобы было на это прямое запрещение от Измайлова. Оттого большая часть дворовых людей хитровщинской усадьбы на обыкновенный форменный вопрос следователей: "бывали ли они на исповеди и у святого причастия",— отвечали, обыкновенно, что не бывали весьма подолгу, иногда даже десятки лет". Причем стало это известно отнюдь не от приходского священника, службы которого посещало в многонаселенном селе от силы десять человек, и не от священноначалия, которое не желало портить отношения с генералом, имевшим влиятельных покровителей в столице. Жалобу написали крепостные Измайлова, помянувшие о насильственном атеизме среди прочих притеснений, чинимых барином.

Но для церкви и ее иерархов все это, видимо, имело второстепенное значение, поскольку лояльное отношение к власть имущим помогало росту церковных богатств. В начале XX века совокупная стоимость имущества церкви только в Москве оценивалась в 50 млн руб. Грандиозными были и доходы отдельных церквей и монастырей. Выручка московского Богоявленского монастыря, ежегодно получавшего из казны на содержание 1249 руб. 32 коп., от продажи свечей, пожертвований и сдачи в аренду части зданий до ста тысяч рублей в год. Священники и монахи славились как самые скаредные и свирепые арендодатели, что не прибавляло им популярности в массах. Еще больше раздражало народ поведение священнослужителей, мягко говоря, не соответствующее их ангельскому чину.

В 1895 году в Москве стала широко известна история Лидии Ломоносовой, которую она описала в прошении епископу Дмитровскому Нестору: "Почтительнейше прошу вас, ваше высокопреосвященство, о привлечении к законной ответственности иеродиакона Сретенского монастыря Феодосия, который, познакомившись со мной в январе месяце 1895 г., склонил меня вступить в связь, которая и произошла в его келье. Заболевши после этого от него болезнью, я ему сказала об этом. Он тогда посоветовал мне отравиться, дав мне яд сулему, которую, послушавшись его совета, я и выпила в мае месяце 1895 г. Очутившись после этого в приемном покое Рогожской части, я об этом заявила. Будучи потом отправлена в Яузскую больницу, я об этом там также заявила судебному следователю г. Ключареву, но по совету моей сестры Ольги Ломоносовой, просила дело это прекратить. Дерзость Феодосия дошла до того, что после всего этого при встрече со мной называет меня словами, неудобными в печати, и грозит убить, говоря, что доказательств нет, но начальство все за него, что у него влиятельная родня и ему не такие дела сходили с рук и что он любимец архимандрита и пр."

Подобные истории привели к тому, что духовенство стали называть не иначе как "жеребячим племенем". Влияние церкви на православное население падало на глазах. В городских и сельских храмах службы посещались все реже и реже, за исключением разве что Пасхи. Атеизм рос и набирал силу, находя последователей даже в рядах священнослужителей. К примеру, в 10-й петербургской гимназии в начале XX века Закон Божий преподавал отец Виссарион Некрасов, позволявший ученикам рассуждать о несоответствии отдельных религиозных положений науке.

Немалое число людей искало свет веры вне церкви, присоединяясь к различным религиозным и философским течениям. Интеллигенция шла за толстовцами, проповедовавшими вслед за Львом Толстым всеобщую любовь и непротивление злу насилием. Немалой популярностью пользовались секты различного толка от хлыстов до иоаннитов. Последние признавали богом крайне популярного в те годы священника отца Иоанна Кронштадтского, что создавало немало проблем для Синода и иерархов церкви.

"Толпа стала избивать красноармейцев кольями и поленьями"

После Февральской революции церковь, казалось, окончательно потеряла влияние на массы и власть. Но как только ее стали притеснять большевики, природное чувство справедливости русских людей дало о себе знать в полной мере. Особенно ярко проявилось оно во время кампании по изъятию церковных ценностей, начавшейся в 1922 году. 13-15 марта в Шуе дело дошло до открытого столкновения с войсками. Выезжавший на место для расследования уполномоченный ГПУ Штаммер докладывал:

"Агитационная кампания проводилась слабо за отсутствием времени. Изъятие ценностей началось 9-10 марта в церквях, расположенных в рабочих кварталах с целью прозондировать отношение рабочих. Так как никаких эксцессов не произошло, то комиссия по изъятию ценностей решила перейти к собору, в котором между прочим имеется копия иконы Смоленской Божьей матери. 12 марта (в воскресенье) состоялось общее собрание прихожан собора с целью выбора представителей от верующих. На собрании некоторые граждане выступали с призывом ценностей не сдавать, а внести добровольные пожертвования... Все-таки комиссия из пяти верующих была собранием избрана и 13 марта должна была совместно с правительственной комиссией приступить к изъятию. 13 марта после богослужения молящиеся не разошлись и стали ожидать прибытия в храм комиссии. В 12 часов таковая явилась и подверглась со стороны толпы разным оскорблениям как словами, так и действиями.

Видя невозможность работать, комиссия удалилась, а толпа принялась петь благодарственные молитвы по случаю "спасения" ценностей. В этот же день толпа не расходилась до самого вечера, хотя была немногочисленна и по временам разражалась угрозами по адресу коммунистов и евреев. Конная милиция неоднократно рассеивала толпу, но она собиралась снова...

15 марта были вызваны представители от верующих, чтобы начать изъятие, но ввиду скопления большой толпы, не разошедшейся после обычной службы и усиливаемой все новыми и новыми пришельцами, были сделаны попытки рассеять таковую при помощи милиции. Однако милиционеры подвергались оскорблениям, побоям и т. д. и рассеять толпу были не в силах. В то же самое время кто-то (как впоследствии оказалось мальчишки в возрасте 12-14 лет) перелез через запертую решетку колокольни и ударил в набат. На звон сбежалось до 5000-6000 человек, а также прекратили работу две расположенные в Шуе текстильные фабрики. Продолжала работу фабрика тонких сукон.

Рабочие, хотя и прекратили работу, как было указано, но активного участия в беспорядках не приняли, ограничиваясь ролью зрителей. По распоряжению начальника гарнизона на соборную площадь была двинута рота красноармейцев. Пользуясь тем обстоятельством, что красноармейцы на площади были рассыпаны в цепь, толпа пыталась их сагитировать, но, не добившись успеха, бросилась на солдат и стала отнимать у них винтовки. Произошло несколько выстрелов, причем какой-то гражданин был убит. Толпа стала избивать красноармейцев кольями и поленьями, причем один красноармеец избит смертельно, а 26 человек получили легкие ранения. Тогда на толпу были двинуты два грузовика с пулеметами. Пулеметами была сначала обстреляна колокольня с целью прекращения набата, затем дано несколько очередей поверх толпы. В результате толпа разбежалась, и порядок был восстановлен. Немедленно начались аресты наиболее ярых агитаторов и подстрекателей".

Во многих городах были арестованы и отданы под суд епископы, священники и наиболее активные верующие, сопротивлявшиеся изъятию ценностей. Эти события, собственно, определили новую систему отношений в треугольнике власть-церковь-верующие. Православные поддерживали гонимую церковь, в большинстве своем не преступая грань, за которой начинались гонения на них самих. В 1920-е годы пролетарии позволяли себе бастовать, требуя отдыха в дни главных церковных праздников. В годы массовых репрессий подобных эксцессов не возникало. Но как только давление ослабевало, все возвращалось на круги своя. Причем обычно, как и до революции, больше всего людей приходило в церковь на Пасху.

В 1941 году уполномоченный Комиссии партийного контроля по Орджоникидзевскому (ныне Ставропольскому) краю докладывал в Москву о развале антирелигиозной работы и в качестве примера приводил один из районов края: "В Новоселицком районе церковники оказывают влияние на молодежь и детей. В пасхальные дни (20-21 апреля с. г.) в церкви с. Новоселицкого было более тысячи верующих, среди которых было значительное число молодежи и школьников. В эти дни не выходило на работу свыше 2 тыс. колхозников в колхозах "Садовод", "Красный воин" и других. В колхозе им. Дзержинского не вышло на работу в 1-й и 2-й день "пасхи" 200 человек. Даже отдельные коммунисты и комсомольцы в этом колхозе праздновали пасху".

Еще шире Пасху стали отмечать во время войны и в первые годы после ее окончания, когда было восстановлено патриаршество и, казалось, наступил мир в отношениях так и не покоренной до конца церкви и притеснявшего ее государства. В 1948 году Совет по делам Русской православной церкви докладывал: "В текущем году православный церковный праздник "Пасха" совпал с первомайскими днями, и посещение церковных служб верующими в субботу 1 мая и в ночь на 2 мая было в значительно большем количестве по сравнению с прошлым годом. Так, во второй половине дня 1 мая в церквах Москвы, Киева, Ленинграда и других городов в течение нескольких часов наблюдались многочисленные очереди пришедших освящать куличи и пасхи, в городе Москве в Патриаршем соборе очередь с куличами и пасхами была до 10 тысяч человек, в Ново-Девичьем монастыре — 3-4 тысячи, в Иоанно-Предтеченской церкви (на Красной Пресне) — до 5 тысяч, в Воскресенской церкви (в Сокольниках) — 3-4 тысячи, в Воскресенской церкви (в Филипповском переулке) — 2,5 тысячи и т. д. По всем церквам в г. Москве верующих, приходивших для освящения куличей и пасок, было в 2-3 раза более прошлого года, в Киеве — в полтора раза. Такое же явление наблюдалось и в других городах (Ленинграде, Минске, Кишиневе, Горьком, Туле). Причем среди приходящих заметно было значительное количество детей, преимущественно девочек школьного возраста 10-14 лет.

На пасхальных ночных службах с 1 на 2 мая все церкви были переполнены, и многочисленные толпы людей (значительно больше, нежели в церкви) стояли вокруг храмов. Так, по 34 церквам в г. Москве, при максимальной вместимости всех их в 120 тыс. человек, в часы наибольшего скопления было не менее 270-300 тысяч человек. В отдельных церквах, например в Патриаршем соборе, было до 12 тысяч, в Ново-Девичьем монастыре — до 15 тысяч, в Троице-Сергиевой лавре (в Загорске) — до 15 тысяч, в Воскресенской церкви (в Сокольниках) — более 10 тысяч, в церкви Иоанна Воина (Большая Якиманка) — до 10 тысяч и т. д.".

Но как только государственное давление возобновилось, а церковь на каждом шагу демонстрировала покорность, количество празднующих главный русский православный праздник резко пошло на спад. Совет по делам РПЦ с удовольствием констатировал, что основную массу молящихся составляют пожилые женщины, мужчин — не более десяти процентов. Чему было удивляться, если сам патриарх всея Руси Алексий I спрашивал у второго лица в церковной иерархии митрополита Крутицкого и Коломенского Николая: "Вы не сможете сказать: сколько лет исчисляют до наступления коммунистической жизни у нас? Говорят, что три-пять лет. Если мы с Вами доживем до этого, разрешат ли нам жить на пенсии в Москве? Пожалуй, нет, так как мы своим пребыванием здесь будем напоминать о бывшей церкви".

В хрущевские времена государство умело разлагало отдельные церковные общины и закрывало храмы, что время от времени приводило к эксцессам, но не вызывало открытых протестов иерархов. Как водится, при таком раскладе популярность служб продолжала падать. Так продолжалось до середины 1960-х.

"Автобусы, следовавшие в сторону церкви, были переполнены"

В 1967 году Совет по делам РПЦ сообщал в ЦК КПСС: "Отдельные наиболее фанатичные служители культа считают, что сохранение и укрепление церкви можно обеспечить только путем организованной борьбы за отмену советского законодательства о культах, за предоставление церковникам полной свободы религиозной пропаганды. Инициатором этого дела выступил бывший управляющий Калужской епархией архиепископ Ермоген, в настоящее время отстраненный от управления епархией за нарушение законодательства о культах и игнорирование местных органов власти. В 1965 г. он собрал подписи восьми епископов под заявлением в адрес патриарха с призывом "выступить в защиту умирающей церкви" (впоследствии семь епископов отказались от своих подписей и выразили полную приверженность патриарху). Активную поддержку призыв Ермогена получил в статьях и брошюрах известного в церковных кругах Краснова-Левитина...

Одним из звеньев этой провокационно-подстрекательской деятельности является также Открытое письмо патриарху и Заявление в адрес руководителей Коммунистической партии и Правительства, подписанные московскими священниками Эшлиманом и Якуниным, которые тесно связаны с Красновым-Левитиным и архиепископом Ермогеном... В этом письме они главный удар направляют на патриарха Алексия и епископат, которые, по их мнению, "продались властям", незаконно провели Архиерейский Собор в 1961 г., изменивший управление в русской православной церкви (духовенство, в частности, было освобождено от финансовых и хозяйственных дел в религиозных объединениях). Авторы письма выдвинули программу "нового, великого религиозного возрождения русского православия, укрепления святой Руси"... Патриарх отстранил Эшлимана и Якунина от службы в церкви до их полного раскаяния...

Би-Би-Си посвятило этому письму 10 передач, квалифицировав его, как "исторический документ, касающийся не только русской православной церкви, но и всего православия"... Такой небезызвестный "специалист по русской церкви", как Струве, основываясь на том, что Эшлиман — еврей, Якунин — еврей наполовину, а Левитин — еврейского происхождения, делает вывод, что в СССР имеет место заметная тяга части еврейской интеллигенции к христианству, и в частности к православной церкви.

Кстати, здесь уместно сказать, что и Эшлиман и Якунин до своего выступления были в рядах православного духовенства ничем не примечательными, рядовыми попиками, Эшлиман (1929 г. рождения) закончил художественную школу, много лет занимался реставрационными работами в храмах, а затем с 1961 г. стал работать священником в гор. Москве, причем из четырех церквей изгонялся верующими за склоки и строптивый характер. Якунин (1934 г. рождения), по специальности охотовед, состоял слушателем Московской духовной семинарии, но был из нее в 1959 г. исключен за воровство, а потом в 1962 году был посвящен в сан священника".

Естественно, тут же последовал пропагандистский ответ: "В английской газете "Католик геральд" было опубликовано интервью митрополита Ленинградского и Ладожского Никодима, переданное также радиостанцией Би-Би-Си, в котором, в частности, говорится: "Я должен со всей решительностью опровергнуть утверждения Эшлимана и Якунина. Утверждение об административном закрытии десятков тысяч православных храмов представляет собой беззастенчивую ложь и колоссальный миф"".

Но мифом были слова митрополита Никодима. Тот же Совет по делам РПЦ примерно тогда же докладывал, что с 1960 по 1967 год количество церквей уменьшилось на 42,7%. И это после того, как их число усилиями властей неуклонно снижалось на протяжении предыдущего десятилетия. И, как обычно, проявление оппозиционности со стороны даже такой малой группы священнослужителей вызвало колоссальный рост числа прихожан. "Обращало на себя внимание,— констатировал Совет по делам РПЦ,— присутствие у церквей и молитвенных домов большого количества неверующих, особенно молодежи. Около Успенской церкви б. Новодевичьего монастыря в Москве, по мнению наблюдателей, в полночь на 30 апреля собралось до 40 тыс. человек, в большинстве молодежь. Троллейбусы и автобусы, следовавшие в сторону этой церкви, были переполнены. Многие приезжали на легковых автомашинах".

А ведь это было почти втрое больше, чем в 1948 году. В 1968 году в Новодевичьем на Пасху насчитали уже 45 тыс. празднующих, а годом позже — 60 тыс. В 1970-м уполномоченный Совета по делам религий по Москве писал: "Обращает на себя внимание то, что, как и в прошлые годы, основную массу любопытствующей публики в эти часы составляла молодежь, беспрерывным потоком прибывавшая ко времени крестных ходов вокруг церквей. В этот момент многие из числа молодежи держали в руках зажженные церковные свечи и на приветствия духовенства: "Христос воскрес" вместе с верующими отвечали: "Воистину воскрес"...

Накануне "пасхи", весь день 25 апреля, в православных и старообрядческих церквах массы людей участвовали в "освящении" куличей и прикладывались к так называемой "плащанице" (изображение мифического Христа в гробу). По данным наблюдения, проведенного активом по линии Дома научного атеизма с нашим участием, в 20 церквах (из 43 действующих) куличи "освящали" около 170 тыс. человек. Об участии москвичей в данном обряде дает некоторое представление реализация торговой сетью весенних кексов, которые верующие обычно используют в качестве пасхальных куличей. Так, если в период с 1 по 20 апреля хлебопекарной промышленностью было подготовлено 330 тонн весенних кексов, то с приближением "пасхи" спрос на них резко возрос, и с 20 по 26 апреля изготовлено уже 670 тонн кексов, в том числе 22 апреля — 163 тонны, 23-го — 170 и 24-го — 155 тонн, а после дня "освящения" куличей спрос на кексы значительно сократился, и 26 апреля их было изготовлено только 10 тонн (накануне "пасхи" в 1969 г. максимальная дневная продажа кексов не превышала 110 тонн)".

Чтобы остановить процесс, партия и правительство делали пасхальные дни рабочими и подавляли всякую оппозиционную активность священнослужителей. При содействии иерархов это вполне удалось. В конце 1970-х церковники вновь были поставлены под жесткий контроль КГБ. И, к примеру, опытные оперативники из МВД ходили крестить детей в болгарскую церковь в Москве, священники которой стучали своему, а не советскому КГБ.

История повторилась, как будет повторяться вновь и вновь. Возникший в конце перестройки интерес к церкви, по мере того, как церковь становилась все покладистее к просьбам властей и погрязла в коммерческих делах, угасает день ото дня. Критерием истины, как и прежде, остаются пасхальные службы. В 1997 году в Москве, по данным СМИ, их посетило 120 тыс. верующих, в 1998-м — около 110 тыс., а в 2005-м — 75 тыс. Теперь церкви возвращено все отнятое прежде имущество. Можно предположить, что вскоре отношения верующих и церкви станут подобны дореволюционным. И тогда православие с полнейшим правом будет именоваться традиционной религией.

ПРИ СОДЕЙСТВИИ ИЗДАТЕЛЬСТВА ВАГРИУС "ВЛАСТЬ" ПРЕДСТАВЛЯЕТ СЕРИЮ ИСТОРИЧЕСКИХ МАТЕРИАЛОВ В РУБРИКЕ АРХИВ