Цех сквозь слезы

Режиссер Василий Бархатов вместе с дирижером Франческо Ланциллоттой поставил оперу Винченцо Беллини «Норма» на сцене знаменитого венского театра «Ан дер Вин». Спектакль, ставший одним из главных событий нынешнего музыкально-театрального сезона в Вене, отличился двумя выдающимися ролями — сопрано Асмик Григорян и меццо-сопрано Айгуль Ахметшиной. Рассказывает Эсфирь Штейнбок.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Спектакль начинается еще до увертюры. Мы видим некий цех по производству скульптур, скорее всего, религиозного назначения. Производство фигурок разного размера поставлено на поток, но за стенами цеха с большими печами для обжига заготовок слышны звуки уличных беспорядков, и вот в помещение врываются вооруженные люди, крушат все подряд и оскверняют святыни. Очевидно, что произошел государственный переворот или революция. Занавес закрывается, вступает оркестр, и после увертюры мы видим то же самое производство, но уже через десять лет. Только теперь здесь выпускают одинаковые бюсты какого-то военного, очевидно, захватившего власть в стране диктатора, портрет которого висит на стене.

Действие либретто «Нормы» Винченцо Беллини происходит в незапамятные времена Римской империи, захватившей Галлию, народом которой правят жрецы-друиды. У Василия Бархатова и художника спектакля Зиновия Марголина речь идет не о борьбе завоеванного народа с ненавистными оккупантами, а о гражданском противостоянии внутри одной неназванной страны — похоже, что это Италия середины прошлого века, но, возможно, таков просто эффект итальянского языка. Традиционный, построенный на религиозной идеологии уклад жизни десять лет назад сменился персоналистским режимом, но рабочие недовольны. Неформальным лидером неповиновения как раз и оказывается Норма, если и жрица какого-то священного культа, как в оригинальном либретто, то это культ освобождения от тирании.

Общество сужено до размеров цеха — это могло бы стать необязательным социальным иносказанием, но благодаря очень подробной и умной режиссуре действие спектакля увлекательно и вполне конкретно. Василий Бархатов отлично придумал символический обряд неповиновения власти: в назначенный час люди достают из старого чемодана завернутые в тряпки осколки когда-то разрушенной революционерами статуи, раскладывают их на столе и выстраиваются в очередь, чтобы с благоговением дотронуться до уцелевших святынь, именно когда звучит каватина Нормы «Casta Diva», пророчество свободы и победы.

Асмик Григорян, впервые спевшая Норму, с триумфом вступила на просторы бельканто. Одна из самых сложных партий в мировом репертуаре сопрано покорена ею не только вокально, но и актерски, с ненаигранной чувственностью и абсолютной естественностью. Но не уступает ей и меццо-сопрано Айгуль Ахметшина в роли невольной соперницы Нормы Адальжизы — насыщенность и подвижность ее голоса, как и легкость регистровых переходов, покоряют зрителя очень быстро. Ее дуэт с Григорян, и вокальный, и актерский, кажется просто образцовым. Вместе они благотворно «успокаивают» исполнителя партии римлянина Поллиона, тенора Фредди де Томазо, хотя сцена в конце первого акта, где, собственно, выстраивается их любовный треугольник, обостренно-нервна и эмоционально просто опасна. Она происходит в комнате замызганного женского общежития, где Норма прячет своих детей, рожденных в уже теперь прошлой любви к Поллиону, одному из столпов надоевшего режима.

Режиссер разборчиво выстраивает взаимоотношения гордой, оскорбленной, но при этом умной и насмешливой Нормы и вроде бы облеченного большой властью, но на самом деле неуверенного в себе, рыхлого и в чем-то даже инфантильного Поллиона. Немало психологически точных деталей украшают спектакль — вроде решающего объяснения героев (дуэт «In mia man alfin tu sei» из второго акта), во время которого они вдруг обессиленно усаживаются рядом, передавая друг другу одну на двоих сигарету. В такие минуты понятно, что режиссер и дирижер работали над спектаклем в ценном согласии: оркестр Wiener Symphoniker, не видя сцены, под руками Франческо Ланциллотты точно знает, когда нужно не терять гармоничную беллиниевскую динамику, а когда наступает время и для чувственной, щемящей лирики.

Есть и еще один, очень актуальный, по сути, акцент спектакля: личные отношения свободолюбивой Нормы с одним из идеологов несвободы как бы лишают ее морального права быть «лидером оппозиции». Вот и дети, тоже очень подробно «выписанные» в спектакле Бархатова, оказываются неудобны для обоих родителей настолько, что Норма хочет от них избавиться. Так обычная человеческая жизнь часто становится досадной помехой для политиков, если речь идет о власти, если на тебя смотрит множество глаз тех, кто за тобой идет. И все-таки, несмотря на мрачность и безысходность сюжета, режиссер не соглашается с предписанной либретто смертью героев. В оригинале Норма и прозревший Поллион вместе восходят на костер. В новом венском спектакле Норму ждет одна из огромных печей для обжига продукции. В смертоносный жар по рельсам уезжает платформа с добровольно идущей на смерть «жрицей», но буквально в последнюю секунду Поллион стаскивает Норму и валит ее на пол прямо под опускающийся занавес. Не надо жертвовать собой, надо уметь жить дальше.

Эсфирь Штейнбок