Мария Сафронова: «Бессилие отдельного человека перед системой часто трагично»
Прямая речь
Художница Мария Сафронова
Фото: Катя Рицкая
Художница Мария Сафронова
Фото: Катя Рицкая
- О смерти
Мне было лет шесть, когда я осознала, что человек смертен, что я смертна и что люди вокруг меня когда-то умрут. До этого момента я была так бесконечно счастлива, что родилась, и тут такое открытие. И это ощущение конечности мира оставалось со мной и присутствовало постоянно, пока я не поняла, что смерть — это, скорее всего, начало. И от этого ценность того, что происходит здесь и сейчас, повышается. - Об образах советского детства
У меня было совершенно счастливое детство, несмотря на то, что отношения с системой и незыблемым миропорядком не очень-то складывались. Сложное смешанное чувство защищенности и несогласия. Я не смогла, например, ходить в детский сад, несколько попыток закончились неудачами, и родители просто разрешили мне оставаться дома одной, пока они работали. Эти два года свободной жизни до школы дали мне очень много. Позже я поняла, что система и конвейер — единственная возможность существования большого социального организма, а совершенной модели общества, скорее всего, не существует. И бессилие отдельного человека перед системой часто трагично. Но ты не выбираешь время, когда рождаешься, оно становится твоей частью. Мы жили в мечте о будущем, которое не наступило, но эта мечта подарила нам эмоциональный опыт. - О масштабе
Монументальное искусство — крайне рисковая история. Ты формируешь среду, навязываешь свою работу множеству людей, и для меня это слишком большая ответственность: я не люблю утверждать, а монументалка — это декларация. И эта декларация обычно с четко заданным коридором. Обилие визуальной информации вокруг нас сейчас очень велико, наше восприятие изменилось, а подходы к монументальному искусству не изменились. Что же касается камерных вещей, то часто бывает так, что приходишь в музей и не можешь оторвать глаз от витрины, где лежит крохотная досочка, стоишь как завороженный — и тебе с ней лучше, чем с какой-то большой, звучной картиной. Камерность — хорошее условие для живописи: это высказывание, замкнутое в самом себе, которое ни на что не претендует — маленькую картину можно взять и унести с собой, а потом отвернуть к стенке, если она тебе разонравилась. - О серийности
Я вообще не считаю, что работать сериями и проектами — это задача, но так складывается пока, и я это принимаю. Развитие часто идет какими-то своими путями. Серия для меня — возможность возвращения к теме под другим углом, проект — возможность высказаться более полно, выйти в другие формы. В картинах чем дальше, тем больше мне хочется выйти к образу, который не связан с нарративом, уйти от истории в сторону такого решения, когда все элементы начинают работать как единый знак, как символ, без потери реальности пространства. Бывает, что в бытовом моменте ты видишь что-то, что цепляет и заставляет остановиться, и это что-то становится событием, которое разворачиваешь в картину. Иногда для этого нужна история, иногда — нет. Может быть, я просто люблю истории, поэтому не могу полностью отказаться от повествования, и оно часто становится составляющей моих работ. - О Брейгеле как современном художнике
Я могу точно сказать, в какой момент решила, что хочу заниматься современным искусством. Это было в Нью-Йорке: мы расписывали собор Святителя Николая рядом с Центральным парком, и почти каждый обеденный перерыв бегали с мужем в Метрополитен. Там есть картина Брегейля «Жатва», а перед ней — лавка. Я много раз сидела и глядела на эту работу, и у меня возникало ощущение, будто я перед высокоточной плазмой и смотрю на мир через какие-то суперочки, и они так идеально протерты, все так кристально чисто, что я вижу нарисованное на плоскости как реальность. Брейгель просто рисовал — местами грубовато, местами нежно — то, что его интересовало в жизни, которая его окружала. В тот момент мне было непонятно, как монументально-академическое образование поможет мне рисовать то, что я вижу здесь и сейчас. Но цель определилась, и дальше нужно было просто идти и искать.