В издательстве "Азбука-классика" вышел сборник очерков Фаддея Булгарина "Дурные времена". О том, чему известный журналист XIX века может научить журналистов XXI века, размышляет Анна Наринская.
Практически все, что мы знаем о Фаддее Венедиктовиче Булгарине, почерпнуто из знаменитой пушкинской эпиграммы, в которой сообщается, что беда Булгарина не в том, что он поляк. Что даже будь он, Булгарин, татарином или, прости господи, жидом — и это можно было бы ему простить. Беда не в национальности, хотя с ней, конечно, проблема, а в том, что он самый настоящий Видок Фиглярин. Последняя игра слов на тот момент была отнюдь не безобидной: Эжен Франсуа Видок был всемирно известен не только как дерзкий авантюрист, но и как полицейский осведомитель, занимающийся этим делом во многом из любви к искусству. Сотрудничество Булгарина с Третьим отделением — факт доказанный, и его никто не отрицает даже сейчас, когда к Булгарину стало положено относиться чуть ли не с уважением и, во всяком случае, с сочувствием, как к жертве плохого пиара. Только что вышедший сборник его ранее не переиздававшихся очерков "Дурные времена" — скорее всего, плод этого к нему отношения.
Главный специалист по Булгарину исследователь Абрам Рейтблат в своих работах пытается описать осведомительскую деятельность Фаддея Венедиктовича в наиболее безоценочных выражениях: "С 1826 г. и до смерти по собственной инициативе и по заказу Третьего отделения писал консультативные записки по разным вопросам, характеристики чиновников, литераторов и других лиц, давал справки, информировал о слухах в обществе и в народе". А для того чтобы современный читатель смог взглянуть на жизнь и деятельность Булгарина более объективно — не сквозь кривое стекло пушкинской эпиграммы, Рейнблат предлагает список заслуг Булгарина перед русской культурой. Например, "он спас рылеевский архив и в дальнейшем опубликовал некоторые его произведения, помогал Грибоедову, заключенному после восстания декабристов в крепость, защищал Мицкевича от политических обвинений". Также в заслугу Фаддею Венедиктовичу вменяется "положительная рецензия на "Героя нашего времени", которой Булгарин поддержал роман Лермонтова, не имевший сразу по выходе успеха у читателей".
С тем, что Булгарин — фигура сложная, достойная не одной только черной краски, согласиться легко. Не сложен кто ж? Автор предисловия к "Дурным временам" Сергей Денисенко цитирует пушкинскую фразу: "Если встречу Булгарина где-то в переулке — раскланяюсь и даже иной раз поговорю с ним, на большой улице — у меня не хватает храбрости". Эти слова Пушкина, на чью смерть Булгарин отреагировал фразой: "Жаль поэта, и великого, а человек он был дрянной",— приводятся как подтверждение выдвигаемого нынче мнения, что не сам Булгарин был так плох, а репутация его была ужасна. А мы, мол, теперь знаем, как складываются репутации...
Правда, сами очерки, размещенные в сборнике, навевают мысли не о сложности Булгарина как литератора и персонажа, а, наоборот, о простоте. Вернее, типичности. Булгарин — типичный прогрессивный журналист. Прогрессивный журналист в несвободном обществе. Как собственно журналист он весьма хорош, и его статьи могли бы быть учебным пособием для советских газетчиков известинского толка, если бы в советское время давали читать Булгарина. В каком-то смысле они этим пособием все равно являлись, поскольку редактировавший в течение 30 лет первую в России частную газету "Северная пчела" Булгарин сам и запустил жанры нравоописательного очерка и фельетона. И нельзя сказать, чтобы последователи Фаддея Венедиктовича его во многом обскакали.
Свое творческое кредо Фаддей Булгарин формулировал следующим образом: "Лучше писать, что немецкий сапожник расквасил себе рыло, чем догадки и рассуждения о судьбах царств".
Это декларативно скромное и декларативно же профессиональное утверждение само по себе выявляет главную проблему журналистики такого рода: предполагается, что писать надо только о нравах и никогда — о временах. В случае Булгарина и советских бонз-журналистов такая идеология предполагала несомненное удобство: расквашенное рыло немецкого мастерового всегда оказывается "отдельным недостатком", а не символом вообще жизни. На этого пьяного сапожника всегда найдется другой — не пьяный, а очень даже примерный, тачающий прекрасные сапоги. На нехорошего барина из булгаринского очерка "Чувствительное путешествие по передним" (к нему рассказчик никак не может пробиться, так как он принимает "только тех земляков и родственников, которые ездят в каретах или находятся при хороших местах") найдется хороший, который примет его непременно. Только придется немного подождать, так как правильный барин "сам обрабатывает все важные дела и теперь занят".
Именно так писали много лет и, скорее всего, будут писать снова. Во всяком случае, так уже показывают по телевизору. Булгаринское мастерство на сегодняшний день оказывается и актуальным, и востребованным. Да и сам Фаддей Венедиктович с отмытой и отчищенной от последствий дурного пиара репутацией может выйти если не в герои, то, во всяком случае, в учителя. И нельзя сказать, что он этого не заслужил. Писал-то он половчее многих.