14 августа на 95-м году жизни скончался Тихон Хренников — патриарх и символ советской музыки. Теперь можно сказать, что ее эпоха кончилась.
Умер руководитель Союза советских композиторов. Собственно, имени можно даже не называть, потому что был только один такой человек. Тихон Николаевич Хренников занимал этот пост невероятно долго: с 1948 года, когда, собственно, союз сформировался, и до распада СССР в 1991 году. Он пережил несколько правителей и эпох и вошел в историю образцовым представителем советской музыки.
Его "Московские окна" и "Артиллеристы, Сталин дал приказ", музыку из "Свинарки и пастуха" Ивана Пырьева и "Гусарской баллады" Эльдара Рязанова знала вся страна. Он был отличный композитор-песенник, и Нино Рота как-то признался: "Как жалко, что Тихон Хренников не может творить на Западе. Голливуд бы сделал из него миллионера". Вместе с тем он, как и положено было серьезному советскому композитору, работал в классических жанрах — и тоже с большим успехом. Он оставил три симфонии, несколько инструментальных концертов, которые до сих пор не теряют своей актуальности у исполнителей, балеты и оперы. Первая же их них, сочиненная 26-летним автором, стала эталоном нового советского музыкального искусства.
Это была опера "В бурю", написанная по роману Николая Вирты "Одиночество" по настоянию Владимира Немировича-Данченко. Специально в либретто — уже по желанию дирижера Самуила Самосуда — дописали эпизод с Лениным. И таким образом, вождь пролетариата впервые появился на оперной сцене (правда, пока не поющий, а разговаривающий — запел он чуть позже, в опере Вано Мурадели "Октябрь"). Кульминационный момент оперы — визит в Кремль двух мужиков-крестьян, пришедших к Ленину узнать, где искать правду.
Молодой Хренников уже в ней нашел свой стиль, счастливо совпавший с веяниями эпохи,— стиль песенной оперы. Правда, некоторые упрекали его в отходе от традиций русской оперной школы XIX века, в опошлении, в том, что городских интонаций больше, чем деревенских. По воспоминаниям Хренникова, после трех дней жесткого композиторского обсуждения оперы к нему подошел Сергей Прокофьев, пожал руку и сказал, что его тоже по молодости ругали и ему тоже было в общем-то наплевать, но все-таки такой выдержки у него не было.
Впрочем, в 1939 году опера была поставлена в Москве, а затем и по всей стране. Ее посетили товарищи Сталин, Молотов и Ворошилов и остались довольны. Так же, кстати, как через 20 лет товарищ Хрущев остался доволен оперой Хренникова "Мать".
Более серьезные потрясения Тихона Хренникова были в то время связаны с семейной жизнью. Двоих старших братьев в 1937-м арестовали по обвинению в контрреволюционной агитации. Одного, приложив редкие организаторские усилия (Тихон добился перенесения дела в открытый суд и нанял самого знаменитого адвоката), Хренникову удалось спасти. Другой пропал в лагерях. Тем не менее ни это темное пятно в биографии, ни жена-еврейка, которую Тихон Хренников увел от мужа, не смутили руководство, когда оно поручило 34-летнему композитору занять верховный пост в советской музыке. Очень уж подходящим ее выразителем он был.
Он был вполне человек из народа, из российской глубинки. Родился в 1913 году в Ельце Орловской области, был младшим, десятым, ребенком в дружной семье. Отец служил приказчиком у купцов, в доме любили музыку, заботились об образовании детей. Старшие братья окончили Московский университет. Тихон рано проявил музыкальные склонности, начал учиться на рояле с девяти лет, первый свой опус написал в тринадцать и вскоре приехал на консультацию в Москву к Михаилу Гнесину, который, согласно легенде, и дал ему путевку в жизнь.
Все развивалось невероятно быстро и гладко: гнесинский музыкальный техникум, потом Московская консерватория, куда Хренникова приняли сразу на второй курс без экзаменов — на фортепиано и композицию. В 20 лет он сам исполнил свой Первый фортепианный концерт. Дипломной работой была Первая симфония — как и у Шостаковича десятилетием раньше. Его и сравнивали с Шостаковичем, только это был "новый, правильный" Шостакович — тоже советский, но оптимистичный, позитивный и простосердечный, без разъедающего сарказма и гротеска, не подверженный модернистским западным влияниям. Его симфония имела успех, долетела даже до Америки, где в 1936-1937 годах ее исполняли Юджин Орманди и Леопольд Стоковский.
Сталинская милость, обрушившаяся на композитора после суровых постановлений о формализме в искусстве 1946-1948 годов и направившая его на ответственную чиновничью работу, была серьезным испытанием. Это была и власть, и тяжелая ноша. Размышлять особо не приходилось — как-никак Сталин дал приказ. Тем не менее позднее Хренников вспоминал: "Я много раз размышлял о той двойственности своего положения, в которую я попал в результате событий 1948 года, обреченный необходимостью вести их линию. Но я считаю, что, может быть, мое назначение на пост в Союзе композиторов СССР было лучшим выходом из положения в те годы. Ибо единственное, к чему я стремился и тогда, и потом,— смягчить все удары, которые сыпались на нашу композиторскую организацию и ее конкретных людей".
Конечно, занимать должность генсека союза — это был серьезный компромисс с самим собой, принятие определенных жестких рамок, где чиновник важнее композитора. На Хренникова возлагают ответственность и за последствия 1948 года, когда травили Прокофьева с Шостаковичем, и за разливисто-псевдонародный застой, и за мытарства нарождающегося музыкального нонконформизма, лидерами которого стали Альфред Шнитке, Софья Губайдулина и Эдисон Денисов.
Но вместе с тем не стоит забывать, что в композиторском союзе в отличие, скажем, от литературного царили самые "вегетарианские" нравы. Мучить мучили, запрещать запрещали, но никого не сажали и не убивали — а по тем временам это было достаточно уникальным явлением. Родион Щедрин, работавший рядом с Хренниковым председателем российского композиторского союза, вспоминал его "способность все схватить и понять с четверти тона, мудрость стратегии, колоссальный опыт человеческого общения, абсолютную неподверженность панике в трудных условиях". За это Хренникова с его умелостью, ловкостью, реактивностью и просто нормальными человеческими качествами всегда благодарили даже самые отъявленные авангардисты.
Кстати, надо думать, что новую волну отечественного авангарда он сам вполне искренне не любил. Старых же классиков уважал. Это именно он, будучи в знаменитой поездке советских композиторов в США, пригласил в СССР Игоря Стравинского. Он всегда почитал Прокофьева — разумеется, насколько позволяли жизненные обстоятельства.
С именем Хренникова связана и социальная реабилитация первой прокофьевской жены Лины — иностранки, привезенной из Парижа, матери двух его сыновей, попавшей после развода в лагерь и вышедшей на свободу только после смерти Прокофьева. К тому моменту уже существовала вторая прокофьевская вдова — Мирра Мендельсон. И, поскольку развод с иностранкой по совету советских чиновников не был официально оформлен (Прокофьев, таким образом, был двоеженец), то возник спор, кто из них настоящая. Хренников, несмотря на мощную оппозицию, занял позицию Лины, что вообще-то было очень по-человечески. Он помогал ей в суде, попросил советского посла в ГДР отыскать запись о браке Сергея и Лины в церковной книге города Этталя, добился для нее квартиры и пенсии, а его жена Клара старательно появлялась с ней в обществе.
1991 год вроде бы должен был подвести итог карьере Хренникова. Но этого не случилось. Он имел класс в Московской консерватории, в 1994 году написал балет "Наполеон Бонапарт", а в 1999-м — балет "Капитанская дочка" (оба поставлены). В 2003 году ему вручили медаль Моцарта ЮНЕСКО. И совсем до недавнего времени он продолжал возглавлять оргкомитет конкурса Чайковского, оставаясь, таким образом, символом наших музыкальных побед. И другого такого больше нет.