Они и рады

насчитала Анна Наринская

1. Счастье быть влюбленной

Что влюбленность — счастье, как-то даже слишком очевидно. Вот в "Шербурских зонтиках" влюбленные не разговаривают, а поют, и это выглядит весьма правдоподобно. Да и в реальной жизни никто бы не удивился, если бы настоящие влюбленные заговорили, например, стихами. Такими как у молодого Блока: "И опять твой сладкий сумрак, влюбленность". Здесь важны все слова — со сладостью все всем понятно, но слово "опять" не менее значимо. Влюбленность ценна именно своей конечностью, возможностью повторенья, возможностью этого "опять". Само чувство куда важнее, чем его объект. Одри Хэпберн в фильме "Шарада" влюбляется в Кэрри Гранта как бы заново всякий раз, как изображаемый им привлекательный сотрудник ФБР меняет имя и легенду. В конце "Шарады" дело идет к браку, и это жаль. Влюбленность куда обаятельнее. К тому же на женщин состояние "немножко влюблена" действует тонизирующе, недаром Лиззи Беннет из "Гордости и предубеждения" так искрометно остроумна, пока она просто неравнодушна к мистеру Дарси. Когда влюбленность сменяется серьезным чувством, все становится скучнее. Правда, и влюбленность, оказывается, можно превратить в тяжелый труд — как в советском фильме "Влюблен по собственному желанию". Но это, наверное, связано с перегибами на местах.

2. Семейное счастье

Существует весьма влиятельное мнение, что женщина для этого и предназначена. Муж, деточки, ежедневная рутина — может, и скучноватая, но дарующая уверенность, что так и надо, что по-другому просто быть не может. Кстати, с такой скукой легко можно бороться. Например, увеличив количество детей. Каждый из них — будьте уверены — даст прикурить по-разному. Как в известном советском фильме "Однажды двадцать лет спустя", где Наталья Гундарева сыграла мать-героиню, жизнь которой по милости детей просто изобилует событиями и даже приключениями. В других, несоветских обстоятельствах дети, сам факт семьи, особая атмосфера семейного дома оказывались залогом высокого светского статуса. На семейное счастье люди слетаются как бабочки на свет. Именно оно делало такими привлекательными праздники семьи Ростовых в начале "Войны и мира" и вызывало желание присоединиться к расслабленной пляжной жизни семьи Дайвер в "Ночь нежна" Фицджеральда. И еще неубиенный, хоть и банальный аргумент в пользу семейного счастья — вместе веселее. Даже монстрам, таким как члены семейства Адамс.

3. Счастье быть свободной и независимой

За последние лет шестьдесят это труднодостижимое когда-то счастье стало распространенным видом женского устройства жизни — как, например, у героинь "Секса в большом городе". Теперь, чтобы понять остроту такого ощущения, приходится вглядываться в прошлое. Как Джон Фаулз в "Женщине французского лейтенанта" или Антония Байетт в романе "Обладать", во многом повторяющем переплетающее наше время с викторианской эпохой устройство фаулзовского бестселлера. Нам сегодняшним трудно, а иногда даже невозможно понять, какой хрупкой субстанцией была когда-то женская свобода. Какое маленькое расстояние отделяло женщину независимую от женщины падшей, а ведь именно поэтому Джейн Эйр выстраивала вокруг себя такие бастионы из целомудрия и жалкого гувернантского жалованья. Сегодня гораздо легче рассматривать все то, что тогда было вопросом в первую очередь общественным, касающимся положения женщины в мире, в плоскости эмоциональной. Именно заботясь о смотрибельности, Мартин Скорсезе перевел конфликт "Эпохи невинности" Эдит Уортон в зону почти исключительно чувств. А ведь книга эта вообще-то исполнена социальной критики. Так что сегодня по-настоящему свободная женщина должна не зависеть от мужчины именно эмоционально — как Пенелопа Крус в "Возвращении" Альмодовара. Она не только убивает своего мужа, она еще и совершенно по этому поводу не переживает.

4. Счастье бросить все

Здесь в каком-то смысле все похоже на предыдущий пункт. Когда-то женщины, решавшиеся все бросить, казались потрясательницами основ. Не только в те уже совсем далекие времена, когда Анна Каренина бросала сына (и мужа, и все остальное) ради любви. А мать Даниэля Деронда из романа Джордж Элиот бросала сына (и мужа, и все остальное) вроде бы ради оперной сцены, но по-настоящему ради свободы. Тогда — и говорить нечего. Но даже и в середине XX века, когда бросала наконец-то устроившуюся жизнь (и мужа, и его детей, и все остальное) придуманная Трумэном Капоте Лула Мей Барнс, поселившаяся в Нью-Йорке под именем Холли Голайтли и воплощенная Одри Хэпберн. Или когда оставляла мужа и детей героиня романа Майкла Каннингема "Часы", сыгранная в экранизации Стивена Далдри Джулианной Мур,— даже тогда это было необыкновенно смело. Сейчас — в реальной жизни,— чтобы бросить все, никакой социальной смелости не надо. Только эмоциональная. Да и сама процедура бросания всего стала комфортной и сдобренной нотариальными подробностями. Возможно, потому этот вид счастья как-то потускнел.

5. Счастье быть с подругой

Очень особая вещь и хоть и обладающая лесбийским привкусом, отнюдь не дублирующая лесбийский роман. Подруга круче любовницы. С любовью все ясно, а дружеские, вернее, подружеские отношения — они тоньше и сложнее. То, что происходит между близкими подругами — это, конечно, страсть. Просто другой и, возможно, даже более возвышенный ее вид. И если в старых романах пылкая женская дружба рассматривалась как предвестник другой пылкости, а хорошие подруги вообще-то должны были помогать друг другу обрести мужа (диккенсовская Эстер Саммерсон сама направляет свою любимую Аду в объятия Ричарда), то теперь отдельность, особость девочкинских отношений разбирается с особой пристальностью. Получается иногда средне, как в романе Фэнни Флэгг "Жареные зеленые помидоры" и снятом по нему фильме. А иногда — сногсшибательно. Как в "Тельме и Луизе" Ридли Скотта — кинокартине, ставшей каноническим изображением женской дружбы, которая сильнее смерти.

6. Счастье в работе

В конце культовой развесистой клюквы 1980-х — фильма Майка Николса "Работающая девушка" — мы видим Мелани Гриффит в строгом сером костюме за офисным столом. Камера выезжает на улицу, и мы понимаем, где находится этот стол — на верхнем этаже небоскреба, там, где кабинеты начальства. Хеппи, хеппи, хеппи-энд.

И мы в общем-то согласны. Быть начальницей — это cool. Есть в этом много сексуального, даже садомазо (хотя вообще-то только садо). Классические романы, которые почти все написаны мужчинами, чаще всего описывали карьерных женщин карикатурно, что не то чтобы благородно, если иметь в виду, что настоящая работа, не говоря о карьере, тогда для женщины и так была практически недостижимой. Но все равно Диккенс придумал карикатурную миссис Джеллиби, а Чехов с постоянным и отчетливым пренебрежением описывал женщин, которые могут хотя бы помыслить о том, чтобы работать, сделав исключение разве что для героини позднего рассказа "Невеста". Через 25 лет после того, как чеховская "невеста" покинула жениха и материнский дом, героиня "Манхэттена" Джона Дос Пассоса занималась карьерой больше, чем любовью, и в конце повествования оказывалась главной редакторшей умного женского журнала. Кстати, журналистика любого рода с тех пор предлагается нам чуть ли не как главное поле подлинно женской карьеры. Вроде бы это настоящая работа, и тут можно по-настоящему преуспеть, а по ходу проявить себя, как свойственно женщине, стервой. Так что воплощающая жесткий мир гламура героиня Мерил Стрип из "Дьявол носит Prada" и воплощающая жесткий мир телевидения героиня Фей Данауэй из фильма Сидни Люмета "Телесеть" — практически сестры. Разница только в том, что фильм Люмета гораздо лучше.

7. Счастье добиться власти

Над людьми, над деньгами, над мужчинами. Вместе и по отдельности.

Леди Макбет, Екатерина Великая, Скарлет О`Хара, мадам де Помпадур, Цы Си — наложница, ставшая единовластной императрицей Поднебесной, Шарон Стоун в первом "Основном инстинкте", Медея, Нелл Гвин, Эвита Перон, королева Елизавета I, Саломея, герцогиня Сен-Северина, Кондолиза Райс, Клеопатра в пушкинских "Египетских ночах", M из фильмов о Джеймсе Бонде, телеведущая и предпринимательница Марта Стюарт, Мата Хари и еще Вера Марецкая в кинофильме "Член правительства" и Любовь Орлова в кинофильме "Светлый путь"...

8. Счастье в искусстве

Один из лучших кадров, когда-либо запечатленных на пленку: безумная Норма Десмонд (Глория Свенсон) из "Бульвара Сансет", спускающаяся по длинной лестнице в объятия полицейских с наручниками, она думает, что снимается главная сцена в ее новом фильме. Счастье снова играть затмило для актрисы все — старость, измену любовника, только что совершенное убийство. Такая упоенность творчеством почему-то свойственна женщинам куда больше, чем мужчинам. Забыться в искусстве, забыться искусством (или не совсем искусством; например, писать женские романы, как героиня "Цветка моей тайны" Альмодовара). Оставить все и слиться с прекрасным — "стать песней и судьбой". Из этого ахматовского стихотворения, кстати, получается, что стала-то именно потому, что "он" в свое время "не взял с собой". Сказавши "а", надо сказать "ц" — и вспомнить Цветаеву, вопрошающую бывшего любовника, осмелившегося вступить в брак: "Как живется вам с трухою?" Произнеси она это, скажем, на кухне — была бы безобразная истерика, а так — замечательные стихи. И такой же женской истерикой были бы яркие картины Фриды Кало, если бы все то, что там нарисовано, она на словах излагала бабнику Диего Ривере.

Тут вот что важно — стихи и картины для всех этих женщин куда важнее любовников.

9. Счастье в самопожертвовании

В этом есть особая сладость — в том, чтобы принести себя в жертву. Любимому мужчине — как Ингрид Бергман, выходящая замуж за омерзительного фашиста ради рабочих успехов церэушника Кэрри Гранта в хичкоковской "Дурной славе". Любимой сестре — как Элинор в "Разуме и чувстве" Джейн Остин или Татьяна Доронина в кинофильме "Старшая сестра". Или всему человечеству — как пытается сделать Николь Кидман в "Догвилле" Ларса фон Триера. Самопожертвование Кидман приводит к человеческим жертвам. Но это не важно — счастье в этом случае приносит не результат, а процесс.

10. Счастье в несчастье

Горем можно упиваться. Оставленность можно превратить в смысл жизни — как виконтесса де Босеан из "Покинутой женщины" Бальзака. Из надругательств любовника можно устроить особый аттракцион, прелесть которого понятна только тебе,— как бросившая себя под ноги Байрону Каролина Лэм. И настоящая, и сыгранная Сарой Майлз в знаменитом фильме, особенно популярном в свое время в Советском Союзе. Интенсивная несчастность вообще великая сила — переживая ее, неизбежно чувствуешь, что с тобой происходит что-то важное. Что ты — необыкновенная, ни на кого не похожая, а такие ощущения во многом и составляют женское счастье.