Куратор 5-й Московской международной биеннале молодого искусства Надим Самман о демократии, Азербайджане и зрелом возрасте

Биеннале современное искусство

— Перед тем как задавать конкретные вопросы, хочу спросить: почему все концепции всех биеннале мира выглядят чем-то вроде ежегодных президентских обращений? Вот и у вас — климат, политика, социальные проблемы. Неужели нет каких-то более человеческих способов делать большие выставки? Откуда такая воля к власти у куратора, взявшего на себя крупный проект?

— Надо учитывать специфический контекст биеннале молодого искусства. Сюда можно попасть по заявкам, это открытый конкурс. Следовательно, куратор уже оказывается в положении вершителя судеб. Принимая это как данность, я сделал полемическое заявление, провокацию и вызвал таким образом реакцию художников. Современное искусство, вообще говоря, именно об этом — это довольно узкая область культурного производства. И у куратора небольшой выбор. Надо признать наличие воли к власти в самой позиции отборщика художников для большого проекта. И это ситуация радикальной открытости, в отличие от обычных биеннале, где куратор работает с привычными и понятными ему художниками. Такая демократия, однако, без высшей власти невозможна.

— То есть вы начинаете с демонстрации своей политической силы, чтобы к этому уже не возвращаться.

— В прошлом году я сделал выставку "Сокровище Лимы". Пригласил сорок художников и попросил их дать мне графику, принты — в общем, работы на бумаге. А потом заказал выставочную архитектуру — что-то вроде современного сундука с сокровищами. Разместив произведения в сундуке, мы отправились на остров Кокос в Тихом океане и закопали выставку, никому не показав работы. Мне было интересно узнать, может ли выставка определяться только через то, что о ней говорят, и существовать как продукт индивидуальной упертости куратора, который полностью контролирует демонстрацию искусства. От выставки остались только фотографии самого сундука, работы никто не видел. Это доведение воли к власти до абсолюта. Так что я знаю, что такое диктатура куратора. Но существование вне этих правил довольно абстрактно. Я бы сказал, что мой путь к искусству — через философию — определился чтением манифестов дадаистов и сюрреалистов. И все мои тексты к выставкам написаны с позиции заинтересованного наблюдателя, они за художника или проект. Провозглашать нейтралитет в моем положении лицемерно.

— Вы изучали философию. В какой области вы специалист?

— У нас был общий курс по разным дисциплинам — логике, эпистемологии и так далее. Диссертацию я писал по критике возвышенного у Канта. И так вполне логично перешел к истории искусства.

— Вы представляете себе общее число художников основного проекта?

— В предыдущих биеннале их количество доходило до сотни. На данный момент мне кажется, что это слишком много. Конечно, зрителям хотелось бы, чтобы выставка отражала глобальную ситуацию и состояла из драматургически выстроенных глав. С, так сказать, критической массой произведений, необходимой для того, чтобы превратить биеннале в значимое событие. Важно ввести в повествование крупные проекты, которые служили бы маяками в общем маршруте выставки. В зависимости от бюджета, конечно, мне хотелось бы заказать большие и смелые вещи, а не 20 фотографий одинакового формата. Но все зависит от художников — их заявки определят облик биеннале.

— Вас не смущает возрастной ценз до 35 лет? Вы не собираетесь как-то обойти это ограничение?

— Я много размышлял о том, достаточно ли гибки эти рамки. Мне не очень нравятся проекты вроде "89+" (исследовательский проект куратора Ханса-Ульриха Обриста о художниках, родившихся после 1989 года.— "Ъ"), например. Там все построено на допущении, что молодые люди, так называемые граждане интернета, лучше понимают весь комплекс проблем, связанных с цифровым миром. Это вряд ли. Большинство пионеров нет-арта и постинтернетного искусства давно перешли порог 30-летия. Искусственное ограничение по возрасту в данном случае урезает общую картину происходящего. И все же 35 — это не совсем молодость. Этот возраст уже давно считается зрелым. Потом с границами приходит и свобода.

— Вы хорошо знаете наш, восточноевропейский контекст?

— Я начинал изучать историю искусства с русских художников. Мой первый доклад был о тотальных инсталляциях Ильи Кабакова. Еще я вел семинар на тему "Постмодернизм и посткоммунизм в Европе и за ее пределами". А докторскую я писал о советских эмигрантах в Нью-Йорке с 1981 по 2001 год. Параллельно я занимался кураторством и сделал, например, первые персональные выставки дуэта Игорь Макаревич--Елена Елагина и Александра Пономарева в Лондоне.

— Вы член Союза художников Азербайджана. Как вам удалось?

— Я делал выставку Фархада Халилова в Лондоне, много сотрудничал с фондом Yarat, и в какой-то момент меня торжественно приняли в Союз художников. Я сам не ожидал, честно говоря. Так я стал первым англичанином в Союзе художников Азербайджана.

— Не сомневаюсь, что у вас хватит выдержки сделать биеннале в Москве. Вы ведь курировали биеннале в Марракеше, а это, уверен, было нелегко.

— Да, верно, я изрядно облысел на этом проекте, но это важнейшее событие моего кураторского пути. Как сказал бы Мао, оно "выковано в горниле революционной борьбы".