История русского кино в 50 фильмах

Режиссер Котэ Микаберидзе 1929 год Революционный сюрреализм

"По условиям повседневной жизни советское общество уже сейчас делится на обеспеченное и привилегированное меньшинство и прозябающее в нужде большинство". "Лимузины для "активистов", хорошие духи для "наших женщин", маргарин для рабочих, магазины "люкс" для знати, вид деликатесов сквозь зеркальные витрины для плебса — такой социализм не может не казаться массам новой перелицовкой капитализма. И эта оценка не столь уже ошибочна. На фундаменте "обобщенной нужды" борьба за необходимые предметы существования грозит воскресить "всю старую дребедень" и по частям воскрешает ее на каждом шагу"

Перерождение (или вырождение) рабочего государства — такой приговор Лев Троцкий вынес Советскому Союзу: короче говоря, полный термидор. Книга "Преданная революция: СССР и куда он идет" увидела свет в 1936 году: Троцкий уже прошел две трети своего эмигрантского пути. Человек без имени, зато со спрятанным под пальто ледорубом, войдет в его кабинет через четыре года. А из СССР Троцкого выслали решением Особого совещания при коллегии ОГПУ от 18 января 1929 года.

Ровно год спустя после его высылки Главрепертком (ГРК) смотрел режиссерский дебют красавца-актера Котэ Микаберидзе.

Название фильма ласкало слух. Навевало образы детства: бедный, но милый дом, теплые бабушкины руки месят тесто. Но вместо сладкой дремы цензоры окунулись в воплощенный кошмар своего сословия. В кульминационный момент фильма его антигерой, носящий гордое имя Управделами (Александр Такайшвили), лишенный синекуры, в отчаянии одиночества ломает пальцы: как сказать жене, что кончена красивая жизнь.

Его одиночество относительно. Рисованные человечки выглядывают из-под кровати, пластилиновые — разевают рты, недоуменно разводят руками: как жить-то будешь без привилегий? Черт с вами, человечки, не будет он жить, лучше в петлю полезет. Сказано — сделано. И вернувшаяся с пакетами после удачного похода по спекулянтам жена не обращает внимания на болтающегося на люстре супруга, а пускается вместе с дочуркой и ожившими игрушками в пляс: дикий чарльстон, напоминающий пляску святого Витта. Наконец ребенок замечает удавленника: "Что ты делаешь, папуся?" "Упражняюсь",— обреченно вздыхает папуся и вылезает из петли, чтобы в третий раз за десять минут погибнуть (как живая игрушка под каблуками жены) страшной смертью. Погибнуть и вновь воскреснуть: не человек, а бессмертная спирохета бюрократической диктатуры.

3 февраля 1930 года ГРК, творческий аналог Особого совещания, единогласно "просил Рабоче-Крестьянскую Инспекцию привлечь Госкинопром Грузии к ответственности за выпуск явно антисоветской картины, которая показывала бюрократизм таким образом, что в конечном счете сознание зрителя мобилизуется против Советской власти в целом (троцкистское отношение к загниванию советской системы)".

По совести, привлечь надо было ГРК, как само собой констатирующую "загнивание советской системы": умри, нарком, лучше не скажешь. Поскольку такой вариант не рассматривался, логично было бы нарисовать Микаберидзе "террористические намерения". В финале с экрана таращилось слово "Смерть!". То, что это часть лозунга "Смерть бюрократизму", никакого значения уже не имело: люди 1920-х слишком хорошо знали цену и бесценок смерти.

А снятый с нижнего ракурса, достающий головой до небес страшный рабочий был не на шутку зол на чинуш (играл его великий Акакий Хорава — будущий Георгий Саакадзе и Великий-воин-Албании-Скандербек из фильмов Михаила Чиаурели и Сергея Юткевича, великий Отелло советского театра).

По логике советской знати, он — никто, пресловутый "маленький человек". Пролетарии униженно томятся под дверью советского бонзы, как некрасовские мужики у "парадного подъезда". Но шалишь: на 12-м году советской власти "маленький человек", как верили троцкисты (включая юного Варлама Шаламова), уже почувствовал себя великаном. Он и руки марать об "управляющую делами" сволочь не будет — затопчет и не заметит, как хрустнут лилипуты под его сапогами.

Что это, как не призыв к террору?

Строго говоря, "Моя бабушка" — плакат. Но даже гениальный плакат по определению скуп и графичен. "Моя бабушка" — немыслимо щедрый фильм. Чуть ли не на каждую из 60 экранных минут приходится по ослепительной находке. Нет: откровения. Вопреки всем законам природы, их изобилие не превращает фильм в набор аттракционов. Все они связаны прихотливым, джазовым, повелительным ритмом. Не каталог, а водопад авангардистских озарений, которые в подавляющем большинстве своем настигнут еще кого-то лишь много лет спустя.

Совмещение игры актеров с такой анимацией, с сякой анимацией. Игра с меняющимися масштабами людей и предметов. Искаженная, как в королевстве кривых зеркал, оптика. Невинная жестокость сюжетосложения, которую может позволить себе лишь демиург: это я человечков придумал, захочу — прихлопну, захочу — воскрешу. И ритм, ритм, ритм. Тот самый дьявольский чарльстон.

Соблазнительно сказать: вот это напоминает об эстетике режиссера Х, а вот это — художника У. В том-то и дело, что не напоминает. Микаберидзе не видел "Андалузского пса" уже потому, что они с Бунюэлем снимали одновременно. Не видел еще не написанных картин Магритта. Скорее Ян Шванкмайер и Рауль Руис вспоминали "Мою бабушку", когда мучили своих пластилиновых тварей или заселяли под кровать героя крохотный народец.

1920-е — престранное время. Левые (а других не было) художники обменивались мыслями на расстоянии. Вместе с инструкциями Коминтерна им приходили пакеты со снами. Микаберидзе в одиночку придумал советский сюрреализм. И, как Андре Бретон, поставил его "на службу революции". С той разницей, что троцкист Бретон рисковал лишь тем, что, зазевавшись, мог получить по шляпе от "сталинистов" в монпарнасском кафе.

Впрочем, в советском кино прослеживается странная закономерность (не без исключений, конечно): если репрессировали фильм, режиссеру позволяли работать. Микаберидзе не тронули, хотя сама его национальность была отягчающим обстоятельством: Грузия кишела высокопоставленными троцкистами. Микаберидзе посадят только при Хрущеве. В базе данных "Мемориала" есть справка на него. Арестован 1 февраля 1957 года, 26 апреля осужден по статье 58-10, часть 1, к трем годам условно. Очевидно, попал в полосу репрессий по следам кровавых беспорядков марта 1956-го. Тбилиси требовал тогда: "Руки прочь от Сталина!" — похоже, "троцкист" Микаберидзе пострадал как "сталинист". Бессмертный правящий класс запрягает медленно, да едет быстро: месть, пусть и не очень страшная, состоялась.

Ах да, чуть не забыл. При чем тут бабушка? Да почти что и ни при чем, как ни при чем короли и капуста в романе О'Генри, который юный Микаберидзе наверняка читал с восхищением.

Михаил Трофименков