Как устроена взаимопомощь в России

"Делай добро и бросай его в воду" — глядишь, в трудный час попавшаяся в сеть рыбка обернется страховой компанией, банком, психотерапевтом и помощником по хозяйству. Невысокий уровень доверия в обществе и все более ограниченные ресурсы домохозяйств — идеальные условия для расширения нерыночного обмена.

НАДЕЖДА ПЕТРОВА

Широта русской души

Отсутствие денег невольно ведет к победе духовного над материальным: какие в самом деле могут быть счеты, когда рассчитываться нечем? Да еще между своими? Но в большинстве случаев расчет не исчезает из отношений, а удачно маскируется под альтруистические ценности: Бог все видит, добро добром вернется. И ведь вернется наверняка, но надежней не отпускать его слишком далеко. Социологические исследования показывают, что российские граждане прекрасно это осознают.

Впрочем, количественные замеры показывают вполне альтруистическую картину. Так, в ходе исследования, которое проводил в 2015 году ФОМ совместно с "Добро Mail.Ru", в оказании безвозмездной помощи другим людям "за последний год" признались 66%, причем какой-либо избирательности в том, помогать ли близким людям или незнакомцам, не обнаружилось. "Участники опроса помогают необязательно близко знакомым — это может быть и человек, который работает в той же организации или живет в том же селе. По словам респондентов, они даже чаще оказывают помощь незнакомым людям, чем знакомым,— уточняет директор ФОМ по науке Елена Петренко,— хотя это, скорее всего, означает, что помощь в ближнем кругу настолько естественна, что и не воспринимается как какое-то нарочитое действие". Можно предположить, это означает также, что и людей, которые помогают другим, куда больше 66%.

Выявленных потенциальных помощников тоже куда больше. "Все готовы помогать детям — прилично помогать детям. Но и когда респондентов спросили конкретно про возможность оказания помощи незнакомым взрослым тяжелобольным или взрослым людям с инвалидностью, 88% ответили, что, скорее всего, будут помощь оказывать",— отмечает Петренко. Впрочем, по ее словам, следует учитывать, что речь идет о социально одобряемой норме человеческого поведения, "а респондент не будет высказываться против общественного мнения, он скорее выскажется так, как прилично высказываться". Тяжелая болезнь — это случай, когда без помощи явно не обойтись, во многих других случаях реакция на такую просьбу, очевидно, будет иной. "Вообще, когда мы говорили о помощи взрослым, всегда респонденты упоминали ситуации, связанные с болезнью, инвалидностью, с чем-то, с чем человек не может сам справиться,— рассказывает Петренко.— А такого, что, например, надо помочь, потому что кого-то обокрали,— таких ответов я не припомню".

В этой картине настораживает, что появление посредников резко уменьшает вероятность помощи. В опросе ФОМ личную помощь оказывали 55%, через посредника — всего 9% (2% затруднились с ответом, 34% — не помогали). По сути, люди помогают "своим", хотя социальные сети и расширили понятие "своего круга". По словам Петренко, "интернет все чаще начинает восприниматься как близкая социальная дистанция. Хотя люди могут быть просто френдами в сети, но если между ними происходил какой-то обмен репликами, они уже не считают друг друга совсем чужими: элементы общения как бы гарантируют человеку, что он не с жуликом связался, что помогает не впустую".

"Особенностью ближнего круга является отсутствие незнакомых посредников. Если, например, хороший знакомый скажет человеку, что вот там-то собирают деньги на инвалидную коляску, он, скорее всего, даст денег. Если ему скажут: принесите деньги в фонд, то скорее нет. Этот способ россияне чаще всего выбирают, только если надо оказать помощь больному ребенку. Люди предпочитают помогать непосредственно, поскольку уровень межличностного доверия в обществе пока невысок. А в поисках помощи предпочитают обращаться к своему кругу. По мере увеличения дистанции вероятность получить помощь снижается,— подчеркивает Петренко.— Безвозмездная помощь взрослым чаще распространена в селах: в целом по опросу о том, что оказывали такую помощь, заявили 30% респондентов, а на селе — каждый второй. Это наблюдение еще раз подтверждает, что люди предпочитают помогать в ближнем кругу, а не на удаленной социальной дистанции. На селе все друг друга знают".

Безвозмездно, то есть даром

Подобная значимость личных связей заставляет думать, что большая часть помощи, которую оказывают россияне друг другу,— не благотворительность, а реципрокность, она же дарообмен. "Благотворительность редуцируется к понятию альтруизм. Когда, например, вы перечисляете деньги в благотворительный фонд, вы дотируете какую-то деятельность своими ресурсами и не получаете в ответ ни морального обязательства на отдар, ни самого отдара, только моральное удовлетворение: какой я хороший. Дарообмен — альтернатива альтруизму,— объясняет профессор ВШЭ Светлана Барсукова.— Вы отдаете нечто и получаете непроговариваемое, но четко социально предписанное обязательство ответного дара: в неопределенное время, в неопределенной форме, неопределенной стоимости — все это как бы неважно. Но это игра: в отношениях дарообмена все рядятся в абсолютное бескорыстие, но, одаривая людей, вы накапливаете свой социальный капитал как систему обязательств поделиться ресурсами со стороны социального окружения".

Эти отношения не подразумевают не только жестких ценовых равенств, но и хотя бы парности трансфертов: внутренняя "калькуляция" учитывает возраст, социальное положение и другие характеристики участников. Если состоятельный человек дарит другому дешевый подарок, это воспринимается как сигнал, что он ему не очень-то интересен, но даже куда более дешевая вещь, подаренная человеком, потерявшим работу, будет зафиксирована с огромными умножительными коэффициентами. Естественно, богатые домохозяйства выступают, по выражению Барсуковой, "радикальными донорами", бедные — реципиентами. Дарами может быть что угодно (деньги, продукты, вещи, трудовая помощь, эмоциональная поддержка, содействие в трудоустройстве, добрый совет), но если отдара не происходит в принципе, связь аннулируется: получатель нарушил правила.

Ровно поэтому самая плотная сеть таких связей у семей со средним достатком. "У бедных семей она разрежена, потому что социальный мир часто отворачивается от них. У богатых — потому что они сами стараются лимитировать эти контакты, вплоть до выхода из сети через, например, богоискательство. Если сеть жестко отжимает появляющиеся у них дополнительные ресурсы, они могут использовать якобы уход в другую религию, чтоб стать "странными людьми" для своего окружения — под это дело списывается то, что они игнорируют нормы сетевой коммуникации. А у семей со средними доходами роли реципиента и донора чередуются",— поясняет Барсукова.

Но если опросы показывают, что около 30% семей не участвуют в подобной сетевой взаимопомощи (заявляют, что ничего даром не получают и не дают), то, подчеркивает Барсукова, исследования с применением качественных методов позволяют утверждать, что не включенных в дарообмен семей в стране нет — разница лишь в плотности сетей: "Это не хаотичный мир, просто он плохо рефлексируется, потому что воспринимается как нечто естественное. А в нем ничего естественного нет — это культурные нормы". И они довольно подвижны. То, какими именно дарами кажется "естественным" обмениваться — взять кредит в банке или занять на работе, нанять ребенку няню, отдать его в детский садик или просить присмотреть бабушку и т. д.,— все это сильно зависит и от уровня достатка, и от наличия доступных частных или государственных альтернатив.

Последний амортизатор

По словам Барсуковой, большая часть обмена приходится на родственников — и это согласуется с данными ФОМ, по которым в помощь родственников в трудной ситуации люди верят сильнее всего (88%). 68% полагают, что могут рассчитывать на друзей, 33% — на работодателей, 31% — на соседей, 28% надеются, что могут получить помощь от незнакомых людей. Еще меньше, 25%, верят в помощь государства, 19% — некоммерческих организаций и благотворительных фондов, 16% — участников групп в соцсетях, 14% — прихожан, членов религиозной общины. "Чаще всего выход — друзья, родственники, близкие знакомые. Только к ним можно обратиться и быть уверенным, что как-то помогут",— повторяли участники фокус-групп в исследовании ФОМ. Опыт общения с госструктурами у многих был негативным (помощь была или очень мала, или в ней вовсе было отказано), некоторые получили помощь от благотворительных фондов.

С точки зрения Петренко, эти данные позволят говорить, что "общественные организации, НКО, становятся все более явными акторами социальных отношений": "Позитивные сдвиги есть, межличностное доверие увеличивается, хотя и медленно. Мы видим, что растет волонтерское движение. Если человек стал волонтером (даже если это было, например, организованное волонтерство на Олимпиаде или других мероприятиях), он уже не может не делать добрые дела и оказывает помощь как в ближнем кругу, так и на достаточно удаленной социальной дистанции. Волонтеры на себя берут достаточно много. Появляется и социальное предпринимательство — это пока штучное явление, но все-таки придумываются какие-то механизмы".

Но, полагает руководитель отдела изучения уровня жизни "Левада-центра" Марина Красильникова, куда более низкая по сравнению с "ближним кругом" значимость других источников помощи говорит о сохраняющемся дефиците сложных социальных институтов. Более того, по ее убеждению, "российское общество воспроизводит эту структуру, продолжая концентрировать внимание на возможности доверительного взаимодействия только в ближайшем кругу", что прямо связано с дефицитом доверия.

Подтверждением, по ее словам, может быть опрос, который "Левада-центр" проводил среди городского населения осенью 2014 года по заказу Сбербанка: "Мы спрашивали, какие риски можно предвидеть, потому что если люди полагают, что этот риск предвидеть можно, они выстраивают жизненную стратегию в зависимости от этого риска, актуализируют затраты на него в своей повседневной бюджетной практике. И мы сравнили данные по России и США. Оказалось, что значимые различия связаны, во-первых, с пенсиями: если в России 32% говорят, что нельзя предвидеть нехватку средств после выхода на пенсию, то в США доля таких ответов всего 18%. А во-вторых, с необходимостью поддерживать родственников, проживающих отдельно: об этом считают нужным заботиться 66% россиян, в США — 45%".

Эти "инвестиции в родню" — по сути, российский способ страхования: сети вынуждены брать на себя нагрузку, которую в других странах несут другие институты, отмечает Барсукова. "Вот, говорят, на Западе индивидуалисты, а у нас — взаимопомощь. Но весь вопрос в институциональных условиях, в которых живет человек. Дарообмен — это самоорганизация сети по выживанию в условиях, когда атрофируются другие механизмы поддержки. Когда они слабеют, сеть растет". Дарообмен, "конечно, облекается в какие-то слова: всем воздастся, Бог все видит... Но на самом деле люди четко понимают, что они вкладываются в сеть, потому что это социальный амортизатор, который в их жизни умрет последним: государство может аннулировать свои обязательства, может забрать деньги в банке, все может, в любой момент. А эта сеть квалифицируется людьми как самая надежная: она не бросит и поможет им или их детям. Но чтобы их не бросили, надо активно в ней участвовать".