Размышления Ольги Алленовой о войне, чувстве вины и покаянии

Выступление школьника из Нового Уренгоя в Берлине с рассказом о судьбе немецкого военнопленного на официальном мероприятии (День скорби в память о жертвах войн и государственного насилия) вызвало ожесточенную дискуссию в России.

Ольга Алленова

У моей немногословной бабушки о войне было всего несколько воспоминаний: "Копали окопы, потом немцы пришли", "Немец дал мне шоколадку". Эта шоколадка долгое время не давала мне покоя. Почему она об этом вспоминала? Мои расспросы на эту тему она, как мне казалось, не любила — отвечала коротко, скупо. Я знала, что бабушка пережила страшный голод, уехав с Поволжья маленькой девочкой в товарном вагоне. Ехала ее семья на Кавказ, туда, где была кукуруза. Доехали, а вскоре война. Пазл с шоколадкой сложился, когда я поняла, что она никогда и не видела шоколада — до того момента, как появился тот солдат. Это был немецкий врач. Бабушка заболела тифом, она умирала. Он лечил ее, русскую девочку. И этот шоколад она помнила не просто как заморский деликатес, а как вкус жизни, символ спасения от смерти.

И вот я думаю: разве обязан был лечить ее этот врач? Нет, он обязан был лечить солдат своей армии. Зачем же он ее вылечил? Потому что пожалел? Или у него дома осталась такого же возраста дочь? Или он понимал, что участвует в страшной, несправедливой, захватнической войне? Что бы он ни чувствовал, он спас девочку, а она всю жизнь его помнила. И эта история гораздо больше рассказывает мне о войне, чем вся ура-патриотическая идеология современного разлива. Война размывает границы между черным и белым, лишает времени на раздумья, и вот ты уже должен сделать выбор, а битва между добром и злом проходит в твоем собственном сердце — ясно, стремительно, мучительно. Один человек идет в другую страну убивать — и убивает. А другой идет за тем же — и спасает. Они оба одинаково виновны? Вина солдата, отправленного по призыву, и вина главкома — равнозначны? И где проходит граница между виной личной и виной коллективной, исторической? Когда народ в целом видит и одобряет военные действия своей страны на чужой территории, виноват ли в этой войне каждый рядовой член общества? Скорее всего, да, если осознает, что его страна начала войну. А если он обманут? Если он жертва пропаганды, если у него нет альтернативных источников информации, он так же виноват?

Я никогда не забуду январь 2000 года в Грозном. Мы были уверены, что в городе одни боевики и так мощно бомбят именно врага. Вся страна верила в то, что она бомбила врага. Но в разрушенном городе я видела только трупы женщин. И еще живых стариков в подвалах. Десятки стариков, выползавших на свет Божий из темного подвального ужаса. Я часто думала потом: виноваты мы в том, что этих людей, наших сограждан, бомбили наши самолеты? Для себя я на него ответила, но в масштабе страны и общества ответа нет.

За массовыми парадами и танками на праздничных площадях той настоящей войны не видно, осталась ее глянцевая обложка, гордость за Победу, ставшая национальной идеей. "Если надо — повторим" — это ведь и есть наша национальная идея

Действительно, употребление слова "невинные" в отношении пленных немцев — слишком неоднозначный прием. Можно ли называть невинными тех, кто пришел с оружием в чужую страну? Конечно, нет. А если тот солдат, о котором говорил российский школьник, никого не убил? Если попал в плен, промучился и умер в 20 лет? А если это был врач, который спасал "вражеских" детей? А Оскар Шиндлер был виновен? Несомненно, ведь он снабжал немецкую армию. Но он искупил свою вину. Этот мир так устроен, что у каждого есть шанс на искупление.

Германия последние 70 лет непрерывно кается за Вторую мировую войну. Идеология покаяния настолько мощно изменила сознание целого народа, что это стал совсем другой народ. Там к беженцам относятся не так, как мы. Терпимее, понимая, что любой в этом мире может стать беженцем. Там иначе относятся к инвалидам. К людям, отличающимся от большинства образом жизни, мысли, веры. Потому что знают — когда-то неприятие индивидуальности, инаковости привело к самой страшной катастрофе ХХ века. Там любая отвратительная шутка про евреев приводит к концу карьеры шутника, в то время как у нас бытовой антисемитизм зашкаливает.

Немецкий народ никогда не отрицал своей вины в войне, и странно читать сейчас о том, что за школьниками в Бундестаге стоят некие немецкие лоббисты. Там нечего уже лоббировать. Война закончилась 70 лет назад, и эта страна вынесла из нее больше уроков, чем кто-то еще в мире.

Недавно я узнала историю одного немецкого падре. Он в юности был солдатом вермахта, воевал в СССР, был в плену. После войны принял постриг и всю жизнь посвятил тому, чтобы молодые люди из разных стран и культур знакомились друг с другом, ездили друг к другу за опытом и никогда не стали бы друг с другом воевать. Этот патер Рит основал мощное волонтерское движение, которое сейчас работает во всем мире,— "Инициативные христиане Европы". Благодаря ему в Россию приехали волонтеры, которые научили русских волонтеров работать с ментальными инвалидами в интернатах. Видеть в них не биомассу, а в каждом — личность. Этот падре прожил долгую жизнь и успел сделать много хорошего. Он виновен в той войне? Или уже нет? И кто определяет степень и давность вины?

Война заняла в нашем сознании прочное, непоколебимое место. Это фундамент, на котором строится наше представление о собственной безопасности. За массовыми парадами и танками на праздничных площадях, собственно, той настоящей войны не видно, осталась ее глянцевая обложка, гордость за Победу, ставшая национальной идеей. "Если надо — повторим" — это ведь и есть наша национальная идея. Мой дед, вернувшийся с войны инвалидом, ничего не хотел повторять. О войне говорить не любил. Ненависти к немцам не высказывал, хотя стрелял в них, и они стреляли в него. Он лучше понимал, что такое война, чем это сейчас понимаем мы. Он понимал, что воевать ради ненависти не было смысла. Потому что ненависть и война не ходят одна без другой.

Мы до сих пор не можем слышать живую немецкую речь без генетической оторопи. Но разве это норма? Разве за это стоит бороться? Это следствие страшной войны, смерти, боли, беды. Мы ведь не испытываем коллективной ненависти к французам наполеоновской армии. Значит, и к немцам не будем. И это правильно. И не надо пугать нас тем, что Колино поколение забудет войну. Оно не забудет. Просто у него будет меньше ненависти.

Школьники в Бундестаге персонифицировали войну с двух сторон, показывая лица и полюса одной большой трагедии. Слушая истории погибших — советских и немецких — солдат из уст школьников, мы видим и слышим настоящую войну. Глобальную, роковую, не поддающуюся корректировкам, не позволяющую управлять собой, а напротив, управляющую судьбами, народами, миром. И понимаем то, что понял парень из ЯНАО: не надо грозить повторением, войны никогда не должно быть, человеческая жизнь бесценна, милосердие безгранично.